Преподобный Герман Аляскинский

Первое издание Жития было составлено самим игуменом Дамаскиным и издано Валаамским монастырём в 1868 году, 30 лет после кончины Прп. Германа. В угоду пустыннолюбия Прп. Германа, пустыня его до сегодняшнего дня осталась такой же, как и была при нем. Этот подлинный удел монашествующих бережно хранил как тайну сам первожитель св. острова, «убогий Герман», как любил себя называть Преподобный.

1. Приношение игумена Дамаскина

В 1793 году из монахов Валаамского монастыря была составлена первая Духовная Миссия и отправлена для проповеди слова Божия диким обитателям северо-западной Америки, которые за десять только лет перед этим стали поступать в подданство России. В числе членов этой Миссии был монах Герман.

По отбытии с Валаама, время от времени, уведомляли миссионеры своих братий о Христе о своих действиях. Хотя эти уведомления, вероятно, продолжались во всё время пребывания валаамских монахов в Америке, но так как их в архиве монастырском не сохранилось, то Валаамскому монастырю были известны труды и судьбы его отдалённых братий только из сочинений г. Стурдзы и некоторых других, в которых за изложением общего хода евангельской проповеди в Российско-Американских владениях и особенно важных случаев из жизни самих проповедников, не доставало известий об одном монахе Германе. Эти последние известия принесены были на Валаам в конце 1864 года одним богомольцем, проживавшим около десяти лет по своим надобностям в Америке и лично знавшим ближайшего ученика о. Германа, креола Герасима Иванова Зырьянова, рассказ которого и передан был им письменно настоятелю Валаамского монастыря.

Побуждаемый желанием получить более подробные сведения о Старце, а частью и подтвердить сведения, уже сообщённые, настоятель в том же 1864 году обратился с письменными просьбами к высокопреосвященному Иннокентию, архиепископу Камчатскому и Алеутскому, к преосвященному Петру, бывшему епископу Ново-Архангельскому, викарию Камчатской епархии, и к ученику монаха Германа, креолу Герасиму Зырьянову.

Пока плыли эти просьбы за океан, из г. Калуги в 1865 году получено было валаамским игуменом письмо от Семена Ивановича Яновского. В этом письме г. Яновский объяснил, что лично знал «бывшего монаха Валаамского монастыря, о. Германа, почтенного святого мужа, великого подвижника», сохранил у себя два письма, «как драгоценность от св. Старца, бывшего его наставника, которого память для него священна», и предлагал доставить о. игумену как названные два письма, так и некоторые интересные сведения о жизни Старца. Началась переписка: доставлены сведения о Старце, «составленные от души, со старанием, как бы получше и повернее», — и вместе с тем разъяснилось, что сообщивший их, С. И. Яновский, с 1817 по 1821 год был главным правителем всех Российско-Американских колоний и что теперь, по его выражению, «он болезненный старец, 77-ой год ему, стоит на краю могилы, — и почему знать, может быть, Господь и жизнь его длил, чтобы передать сведения о жизни святого Старца».

Затем на письма о. Игумена, отправленные за океан, в 1867 году получены ответы. Высокопреосвященный Иннокентий подтвердил сущность чудесного избавления его от потопления, по молитвам о. Германа, о котором избавлении сообщил, между прочим, сведения помянутый богомолец валаамский; а преосвященный Пётр доставил сведения о Старце, которые, как он сам подтверждает, по его поручению собирал и написал кадьякский житель Константин Ларионов, достойный доверия. «Я не знаю, — писал при этом преосвященный о. Игумену, — доставит ли вам кадьякский креол Герасим Зырянов какие-нибудь сведения об Отце Германе, а я со своей стороны поручал кадьякскому священнику и кадьякскому уроженцу, креолу Константину Ларионову, написать мне всё, что они знают, или от других слышали об о. Германе. Что мог собрать, то при сем препровождаю к Вам».

Так собраны на Валааме вполне достоверные сведения о жизни о. Германа. В этом неожиданном собрании сведений ровно через 30 лет после смерти Старца, предрёкшего, что именно в это время вспомнят о нем, как бы слыша его завет его духовным родственникам, обитателям любимого им Валаама, мы постараемся теперь, на основании исчисленных источников, в воспоминание о блаженном нашем Отце, изобразить черты его жизни.

2. Серпухов

Монах Герман происходил из купцов города Серпухова Московской епархии. Как он назывался до пострижения в монашество и какая была его фамилия, — неизвестно. С самых юных лет он имел великую ревность ко благочестию (с 12-ти лет жил в Сарове), и 16-ти лет от рождения пошёл в монахи. Сначала поступил он в Троице-Сергиеву пустынь, лежащую близ Финского залива, на петергофской дороге, в 15-ти вёрстах от С.-Петербурга. В то время Сергиева пустынь была приписана к Троице-Сергиевой Лавре и управлялась строителями, присылаемыми из Лавры. Вероятно, о. Герман как сосед г. Москвы, бывал в Москве и посещал Свято-Троицкую московскую Лавру; там имел случай узнать о святой отрасли св. Лавры, Троицко-Сергиевой петербургской пустыни, — и это, может быть, и было поводом к поступлению его в пустынь.

В Сергиевой пустыни с о. Германом, между прочим, был следующий случай. На горле с правой стороны под бородой образовался у него нарыв: боль была ужасная, опухоль быстро возрастала и обезобразила всё лицо, весьма трудно было глотать, запах был нестерпимый. В таком опасном положении, ожидая смерти, о. Герман не обратился к земному врачу, но, затворив келью, с тёплою молитвою и слезами припал он пред образом Царицы небесной, прося у Ней исцеления; молился всю ночь, потом мокрым полотенцем обтёр лик пречистой Владычицы и этим полотенцем обвязал свою опухоль; продолжал молиться со слезами, в изнеможении заснул на полу, и видел во сне, что его исцелила Пресвятая Дева. Наутро просыпается, встаёт и, к великому удивлению, находит себя совершенно здоровым: не прорвавши нарыва, опухоль разошлась, оставив по себе только малый значок, как бы в воспоминание чуда. Врачи, которым рассказывали об этом исцелении, не верили, доказывая, что необходимо было нарыву или самому прорваться, или быть прорезанным; но слова врачей были словами опыта немощи человеческой, а где действует Божия благодать, там чин естества побеждается. Такие явления смиряют ум человека под крепкую руку милосердия Божия!

3. Валаам

Пять или шесть лет проживал о. Герман в Сергиевой пустыни и потом перешёл в Валаамский монастырь, широко раскинувшийся в архипелаге величественных островов, среди необозримых вод Ладожского озера. Всею душою полюбил он Валаамскую обитель; полюбил незабвенного настоятеля её, великого Старца Назария, и всю братию. «Ваших отеческих мне, убогому, благодеяний, — писал впоследствии о. Назарию из Америки, — не изгладят из моего сердца ни страшные непроходимые сибирские места, ни леса тёмные, ни быстрины великих рек не смоют, ниже грозный океан не угасит чувств оных. Я в уме воображаю любимый мною Валаам, на него всегда смотрю через великий океан». Старца Назария в своих письмах величал он «преподобнейшим, любезным своим батюшкой», а всю валаамскую братию — «любезною и дражайшею». Пустынный Еловый остров, место своего жительства в Америке, назвал он «новым Валаамом». И, как видно, всегда находился в духовном общении с своею духовной родиной; ибо уже в 1823 году, следовательно через тридцать лет пребывания своего в пределах американских, писал письма к преемнику о. Назария, игумену Иннокентию.

Вот что говорил о жизни о. Германа на Валааме современник его, постриженник о. Назария и впоследствии игумен Валаамский, о. Варлаам. Отец Герман проходил здесь разные послушания и, как «на всё благое уготованный», между прочим, был посылаем в г. Сердоболь для надзора за работами при производившейся там мраморной ломке. Любили братия Отца Германа и с нетерпением дожидались его возвращения из Сердоболя в обитель. Испытав ревность молодого подвижника, мудрый Старец о. Назарий отпустил его на жительство в пустыню. Пустыня эта находилась в глухом лесу, версты полторы расстоянием от обители; доныне местность ея сохранила название «Германово». По праздникам приходил о. Герман из пустыни в монастырь. И бывало, на малой вечерне, стоя на клиросе, приятным тенором певал он с братиею припевы канона: «Иисусе сладчайший, спаси нас грешных», «Пресвятая Богородице, спаси нас», — а слезы градом лились из его очей.

Во второй половине прошедшего столетия расширялись пределы святой России на севере: деятельностью русских промышленников открыты были тогда Алеутские острова, составляющие на великом океане цепь от восточного берега Камчатки до западного берега северной Америки. С открытием островов обнаруживалась священная необходимость — просветить светом евангельским диких их обитателей. Для этого святого дела, по благословению св. Синода, высокопреосвященный митрополит Гавриил поручил Старцу Назарию избрать способных людей из братии валаамской. Избрано было десять человек, в числе их и о. Герман.

В 1794 году отправились избранники из Валаама к месту их великого назначения. Святою ревностью проповедников быстро разливался свет проповеди евангельской между новыми сынами России: несколько тысяч язычников приняли христианство; заведена школа для образования новокрещённых детей; выстроена церковь в месте жительства миссионеров; но неведомыми судьбами Божьими общие успехи Миссии были недолговременны. Через пять лет своей многополезной деятельности, вместе со своею свитою, потонул начальник Миссии, Архимандрит Иоасаф, возведённый уже в сан архиерея; ранее его ревностный иеромонах Ювеналий сподобился мученического венца; прочие выбывали друг за другом; наконец, остался один о. Герман, и ему благоволил Господь долее всех собратий потрудиться подвигом апостольским для просвещения алеутов.

4. Аляска

Мы выше заметили, что местом жительства о. Германа в Америке был остров Еловый, названный им «Новым Валаамом». Этот остров проливом версты в две отделяется от острова Кадьяка, на котором построен был деревянный монастырь (Миссия) для помещения членов Миссии и устроена деревянная церковь во имя Воскресения Спасителя. Остров Еловый — небольшой, весь покрыт лесом; почти посреди его сбегает в море маленький ручеёк; этот-то живописный остров избрал для себя о. Герман местом уединения, выкопал на нем своими руками пещеру в земле и в ней провёл первое целое лето. К зиме близ пещеры компания выстроила для него келью, в которой и жил он до смерти, а пещеру обратил для себя в место могильного упокоения. Недалеко от кельи возвышалась деревянная часовня и деревянный домик для помещения училища и посетителей. Перед кельею раскидывался огород. Вот всё поприще великих подвигов о. Германа в течение более сорока лет его жизни! — Здесь на огороде сам копал он гряды; садил картофель и капусту, сеял разные овощи.

К зиме запасал грибы, солил и сушил их; соль приготовлял сам из морской воды или рассола. Плетёный короб, в котором носил Старец с берега морскую капусту для удобрения земли, говорят, был так велик, что трудно было его поднять одному, а о. Герман, к удивлению всех, переносил его с капустой, без посторонней помощи, на далёкое пространство. В одну зимнюю ночь случайно ученик его Герасим увидал его в лесу, идущего босиком с таким большим деревом, которое нужно было бы нести четверым. Так трудился Старец, и всё, что приобретал такими безмерными трудами, всё это употреблял на пропитание и одежду для сирот — его воспитанников, и на книги для них.

Одежда его была одна зимой и летом. Рубашки он не носил; вместо неё он носил оленью кухлянку, которую по восьми лет не снимал и не переменял, следовательно, шерсть на ней вся вытерлась и кожа залоснилась. Потом — сапоги или башмаки, подрясник, ветхая полинялая, вся в заплатах ряса и клобук. В этой одежде он ходил везде и во всякую погоду: в дождь и в снежную метель, и в бурю зимнюю, и в сильнейшие морозы.

Постелью ему служила небольшая скамья, покрытая оленьею, вытершеюся от времени шерстью; изголовьем — два кирпича, которые под голою шкурою или равдугой оставались незаметными для посетителей; одеяла не было, его заменяла деревянная доска, лежавшая на печке. Эту доску сам о. Герман назвал своим одеялом, завещав ею покрыть его смертные останки; она была совершенно в рост его. «В бытность мою в келье о. Германа, — говорит креол Константин Ларионов, — я, грешный, сидел на его постели, — и это считаю верхом моего счастья!»

Случалось о. Герману бывать в гостях у правителей компании и в беседах душеспасительных с ними просиживать до полуночи и даже за полночь; но ночевать он не оставался у них и, несмотря ни на какую погоду, всегда уходил к себе в пустыню. Если же по какому-либо особенному случаю и нужно было ему ночевать вне кельи, то утром находили постель, посланную для него, совершенно нетронутой и Старца всегда неспавшим. Точно так и в своей пустыни, проведя ночь в беседе, не предавался он отдохновению.

Ел Старец весьма мало. В гостях, чуть отведав какого-либо кушанья, оставался он без обеда; в келье очень малая часть небольшой рыбы или овощей составляла весь его обед.

Тело его, изнуряемое трудами, бдением и постом, сокрушали 15-фунтовые вериги. Эти вериги в настоящее время хранятся в часовне, где за образом Божией Матери найдены были они после смерти Старца, как говорят одни, или откуда они сами выпали, как поясняют другие.

Рассказывая о таких подвигах о. Германа, ученик его, алеут Игнатий Алигьяга, прибавлял: «Да, трудную жизнь вел апа (дедушка), и никто не может подражать его жизни!»

Описанные нами черты из жизни Старца касаются, так сказать, внешнего его делания. Главное же дело его, говорит преосвященный епископ Пётр, «было упражнение в подвигах духовных, в уединённой келье, где никто его не видал; только вне кельи слышали, что он пел и совершал богослужение по монашескому правилу». Такое свидетельство преосвященного подтверждает и следующий ответ самого о. Германа. Старца спрашивали: «Как Вы, Отец Герман, живете одни в лесу? Как не соскучитесь?» Он отвечал: «Нет! Я там не один! Там есть Бог, как и везде есть Бог! Там есть Ангелы святые! И можно ли с ними соскучиться? С кем же лучше и приятнее беседа, с людьми или с Ангелами? Конечно, с Ангелами!»

Как смотрел о. Герман на туземных жителей Америки, как понимал свое отношение к ним и как сочувствовал их нуждам, выражает он сам в одном письме к бывшему правителю колоний Яновскому.

«Любезному нашему Отечеству, — писал он, — Творец как будто новорожденного младенца дать изволил край сей, который ещё не имеет ни сил к каким-нибудь познаниям, ни смысла; требует не только покровительства, но по бессилию своему и слабого ради младенческого возраста — самого поддержания; но и о том самом не имеет ещё способностей кому-либо сделать свою просьбу. А как зависимость сего народного блага небесным Провидением, неизвестно до какого времени, отдана в руки находящемуся здесь российскому начальству, которое теперь вручилось нашей власти, — сего ради я, нижайший слуга здешних народов и нянька, от лица тех пред вами ставши, кровавыми слезами пишу вам мою просьбу. Будьте нам отец и покровитель. Мы всеконечно красноречия не знаем; но с немотою младенческим языком говорим: «Отрите слезы беззащитных сирот, прохладите жаром печали тающие сердца, дайте разуметь, что значит отрада!»

Как чувствовал Старец, так и поступал. Предстательствовал он всегда перед начальством за провинившихся, заступал обижаемых, помогал нуждающимся, чем только мог, — и алеуты обоего пола и дети их часто посещали его. Кто просил совета, кто жаловался на притеснение, кто искал защиты, кто желал помощи: каждый получал от Старца возможное удовлетворение. Разбирал он их взаимные неприятности, старался всех мирить; особенно в семействах заботился восстанавливать согласие. Если не удавалось помирить мужа с женой, Старец на время разлучал их. Необходимость такой меры он сам объяснял так: «Пусть лучше врозь живут да не дерутся и не бранятся; а то, поверьте — страшно, если не развести; были примеры, когда муж убивал жену или жена изводила мужа!» Особенно любил о. Герман детей; наделял их сухариками, пек им крендельки, и малютки ласкались к Старцу. Любовь о. Германа к алеутам доходила до самоотвержения.

На корабле из Соединённых Штатов занесена была на о. Ситху, а оттуда на о. Кадьяк, повальная, заразительная, смертельная болезнь, или язва. Она начиналась жаром, сильным насморком и удушьем, и оканчивалась колотьем; в три дня человек умирал. Не было на острове ни доктора, ни лекарств. Болезнь разливалась по селению, быстро охватывала окрестности; она действовала на всех, даже и на грудных детей. Смертность была так велика, что три дня некому было копать могилы, — и тела валялись незакрытыми! «Я, — говорит самовидец, — не могу представить себе ничего печальнее и ужаснее того зрелища, которым я поражён был, посетивши алеутский кажим! Это большой сарай, или казарма, с нарами, в котором живут алеуты со своими семьями; в нем помещалось до ста человек. Здесь одни уже умерли и остыли и лежали подле живых; другие кончались: стон, вопль, раздирающий душу! Я видел матерей уже умерших, по охладевшим грудям которых ползало голодное дитя, тщетно с воплем искавшее себе пищи... Кровью обливалось сердце от жалости! Кажется, если бы кто мог достойно кистью изобразить весь ужас этой печальной картины, тот и в ожесточённой душе возбудил бы страх смерти. Во всё время этой грозной болезни, продолжавшейся, с постепенным умалением, целый месяц, о. Герман, не щадя себя, неутомимо посещал больных, увещевал их терпеть, молиться, приносить покаяние, или приготовлял их к смерти.

5. Ново-Валаамский монастырь

Особенно старался Старец о нравственном преспеянии алеутов. С этой целью для детей — сирот алеутских устроено было им училище; он сам учил их закону Божию и церковному пению. С этой целью в часовне, близ его кельи, в воскресные и праздничные дни собирал он алеутов для молитвы. Здесь часы и разные молитвы читал для них ученик его, а сам Старец читал Апостол, Евангелие и устно поучал их; пели же его воспитанницы, и пели очень приятно. Любили алеуты слушать наставления о. Германа, и во множестве собирались к нему. Увлекательны были беседы Старца, и с чудною силою действовали они на слушателей. Об одном из таких благодатных впечатлений своего слова пишет он сам.

«Слава судьбам святым милостивого Бога! Он непостижимым Своим промыслом показал мне ныне новое явление, чего здесь, на Кадьяке, я, двадцать лет живши, не видал. Ныне после Пасхи одна молодая женщина, не более двадцати лет, по-русски хорошо говорить умеющая, прежде меня совсем не знавшая, никогда не видавшая, пришла ко мне и, услышав о воплощении Сына Божия и о вечной жизни, столько возгорела любовью ко Иисусу Христу, что никак не хочет от меня отойти и сильною просьбою убедила меня против моей склонности и любви к уединению, несмотря ни на какие предлагаемые ей от меня препятствия и трудности, принять её, и более уже месяца у меня живёт и не скучает. Я, с великим удивлением смотря на сие, поминаю слово Спасителя: что утаено от премудрых и разумных, то открыто младенцам». — Эта женщина жила у Старца до его смерти; она наблюдала за благонравием детей, учившихся в его училище, и он, умирая, завещал ей жить на Еловом, и когда она скончается, похоронить её при его ногах. — Называлась она Софья Власова.

О характере и силе бесед Старца Яновский пишет: «Мне было тридцать лет, когда я встретился с о. Германом. Надо сказать, что я воспитывался в морском корпусе, знал многие науки и много читал; но, к сожалению, науку из наук, т. е. Закон Божий, едва понимал поверхностно, и то теоретически, не применяя к жизни, и был только по названию христианин, а в душе и на деле — вольнодумец, деист. Тем более я не признавал божественности и святости нашей религии, что перечитал много безбожных сочинений Вольтера и других философов 18-го века. Отец Герман тотчас заметил это и пожелал меня обратить. К великому моему удивлению, он говорил так сильно, умно, доказывал так убедительно, что, мне кажется, никакая учёность и земная мудрость не могли бы устоять против его слов. Ежедневно беседовали мы с ним до полночи, и даже заполночь, о любви Божией, о вечности, о спасении души, о христианской жизни. Сладкая речь неумолкаемым потоком лилась из уст его!... Такими постоянными беседами и молитвами святого Старца Господь совершенно обратил меня на путь истины, и я сделался настоящим христианином. Всем этим я обязан о. Герману: он мой истинный благодетель».

«Несколько лет тому назад, — продолжает Яновский, — о. Герман обратил одного морского капитана Гегемайстера из лютеранской веры в Православие. Этот капитан был весьма образован; кроме многих наук, он знал языки: русский, немецкий, французский, английский, итальянский и несколько испанский, — и за всем тем он не мог устоять против убеждений и доказательств о. Германа: переменил свою веру и присоединён к Православной Церкви чрез миропомазание. Когда отъезжал он из Америки, Старец при прощании сказал ему: «Смотрите, если Господь возьмёт Вашу супругу у Вас, то Вы никак не женитесь на немке: если женитесь на немке, она непременно повредит Ваше православие». Капитан дал слово, но не исполнил его. Предостережение Старца было пророчеством. Через несколько лет действительно умерла жена у капитана, и он женился на немке, вероятно, оставил или ослабил веру, и умер скоропостижно, без покаяния.

Далее говорит Яновский: «Однажды пригласили Старца на фрегат, пришедший из С.-Петербурга. Капитан фрегата был человек весьма учёный, высокообразованный; он был прислан в Америку по Высочайшему повелению для обревизования всех колоний; с капитаном было до двадцати пяти человек офицеров, так же людей образованных. В этом-то обществе сидел небольшого роста, в ветхой одежде, пустынный монах, который своею мудрой беседою всех образованных собеседников своих привёл в такое положение, что они не знали, что ему отвечать. Сам капитан рассказывал: «Мы были безответны, дураки пред ним!» О. Герман сделал всем им один общий вопрос: «Что вы, господа, более всего любите и чего бы каждый из вас желал для своего счастья?» Посыпались разные ответы. Кто желал богатства, кто — славы, кто — красавицу жену, кто — прекрасного корабля, на котором бы он начальствовал, и так далее в этом роде. «Не правда ли, — сказал им на это о. Герман, — что все ваши разнообразные желания можно привести к одному, — каждый из вас желает того, что, по его понятию, считает он лучшим и более достойным любви?» — «Да, так!» — отвечали все. «Что же, скажите, — продолжал он, — может быть лучше, выше всего, всего превосходнее и по преимуществу достойнее любви, как не Сам Господь наш Иисус Христос, Который нас создал, украсил такими совершенствами, всему дал жизнь, всё содержит, питает, всё любит, Который Сам есть Любовь и прекраснее всех человеков? Не должно ли же поэтому превыше всего любить Бога, более всего желать и искать Его?» Все заговорили: «Ну, да! Это разумеется!» «Это само по себе!» — «А любите ли вы Бога?» — спросил тогда Старец. Все отвечали: «Конечно, мы любим Бога. Как не любить Бога?» — «А я, грешный, более сорока лет стараюсь любить Бога, и не могу сказать, что совершенно люблю Его», — возразил им о. Герман, и стал доказывать, как должно любить Бога. «Если мы любим кого, — говорил он, — мы всегда помним того, стараемся угодить тому, день и ночь наше сердце занято тем предметом. Так ли же вы, господа, любите Бога? Часто ли вы обращаетесь к Нему, всегда ли помните Его, всегда ли молитесь Ему и исполняете Его святые заповеди?» — Должны были признаться, что нет! «Для нашего блага, для нашего счастья, — заключил Старец, — по крайней мере, дадим себе обет, что от сего дня, от сего часа, от сей минуты мы будем стараться любить Бога уже выше всего и исполнять Его святую волю!» Вот какой умный, прекрасный разговор вёл о. Герман в обществе; без сомнения, этот разговор должен был запечатлеться в сердцах слушателей на всю их жизнь!

Вообще о. Герман был словоохотлив; говорил умно, дельно и назидательно, более всего о вечности, о спасении, о будущей жизни, о судьбах Божиих; много рассказывал из житий святых, из пролога, но никогда не говорил ничего пустого. Так приятно было его слушать, что беседующие с ним даже и алеуты, и их женщины увлекались беседою и нередко только с рассветом дня, как бы нехотя, оставляли его, свидетельствует креол Константин Ларионов.

Яновский подробно описывает наружность о. Германа. «Живо помню я, — говорит он, — все черты сиявшего благодатью лица Старца, его приятную улыбку, кроткий привлекательный взор, смиренный тихий нрав и его приветливое слово. Он был росту небольшого, лицо имел бледное, покрытое морщинками; глаза серо-голубые, исполненные блеска, и на голове у него было немного седых волос. Речь его была негромкая, но весьма приятная». Из бесед своих со Старцем Яновский приводит два случая. «Однажды, — пишет он, — я прочёл о. Герману оду «Бог» Державина. Старец удивился, восхитился и просил прочесть её ещё раз, я повторил. «Неужели это простой учёный писал?» — спросил он. «Да, учёный, поэт, — отвечал я. «Это по вдохновению Божию писано», — сказал Старец.

«В другой раз я рассказывал ему, как испанцы в Калифорнии захватили в плен 14 человек алеутов, и иезуиты (францисканцы) принуждали их всех принять католическую веру; на что алеуты никак не соглашались. «Мы — христиане», — говорили они. «Неправда, вы — еретики, схизматики, — возражали иезуиты, — и если вы не согласитесь принять нашу веру, то мы вас всех замучим». Затем алеуты по два человека до вечера были размещены по темницам. Вечером с фонарём и зажжёнными свечами пришли иезуиты в темницу и стали снова убеждать бывших в ней двух алеутов к принятию католической веры. «Мы — христиане, — был ответ алеутов, — и не переменим своей веры!» Тогда иезуиты стали их мучить, сперва одного, а другой был свидетелем. Отрезали у алеута по одному суставу у пальцев на ногах, потом — по другому, далее по одному суставу у пальцев на руках, затем по другому, потом отрубили ступни ног, кисти рук, — кровь лилась, мученик терпел и твердил одно: «Я — христианин». И в таких мучениях от истечения крови скончался. На другой день обещали иезуиты так же замучить и его товарища, но в эту ночь было получено повеление из Монтерея, чтобы всех взятых в плен русских алеутов немедленно прислать туда под конвоем, а потому они утром все, кроме скончавшегося, и были отправлены. Это рассказывал мне самовидец алеут, товарищ замученного, впоследствии бежавший из плена; и об этом я тогда же донёс в главное правление в С.-Петербург. Когда я кончил мой рассказ, о. Герман спросил: «А как звали замученного алеута?» — «Петром, — отвечал я, — фамилии не припомню». Старец встал перед образом, благоговейно перекрестился и произнёс: «Святый новомученик Пётр, моли Бога о нас!»

6. Учение

Черепанова Маргарита. Преподобный Герман Аляскинский и его друг дикий соболь

Чтобы несколько выразить самый дух учения о. Германа, мы приведём слова собственноручного письма его.

«Истинного христианина, — писал он, — делают вера и любовь ко Христу. Грехи наши нимало христианству не препятствуют, по слову самого Спасителя. Он изволил сказать: не праведные приидох призвати, но грешные спасти. Радость бывает на небеси о едином кающемся более, нежели о девятидесяти праведниках. Также о блуднице, прикасающейся к ногам Его, фарисею Симону изволил говорить: „Имеющему любовь многий долг прощается, а с неимеющаго любви и малый взыскивается“. Сими рассуждениями христианин должен приводить себя в надежду и радость и отнюдь не внимать наносимому отчаянию: тут нужен щит веры.

Грех любящему Бога — не что иное, как стрела от неприятеля на сражении. Истинный христианин есть воин, продирающийся сквозь полки невидимого врага к небесному своему отечеству, по апостольскому слову: отечество наше на небесах, а о воинах говорит: несть наша брань к плоти и крови, но к началом и ко властем (Еф. 6:12).

Пустые века сего желания удаляют от отечества, любовь к тем и привычка одевают душу нашу как будто в гнусное платье; оно названо от апостолов „внешний человек“. Мы, странствуя в путешествии сей жизни, призывая Бога в помощь, должны гнусности той совлекаться, а одеваться в новые желания, на новую любовь будущего века, и чрез то узнавать наше к небесному отечеству или приближение, или удаление; но скоро сего сделать невозможно, а должно следовать примеру больных, которые, желая любезного здравия, не оставляют изыскивать средств для излечения себя».

Ничего не искав для себя в жизни, давно уже, при самом прибытии в Америку, по смирению, отказавшись от сана иеромонаха и архимандрита и оставшись навсегда простым монахом, о. Герман, без малейшего страха пред сильными, ревновал всем усердием по Боге. С кроткою любовью, несмотря на лицо, обличал он многих в нетрезвой жизни, недостойном поведении и притеснении алеутов. Обличаемая злоба вооружалась против него, делала ему всевозможные неприятности и клеветала на него. Клеветы были так сильны, что часто даже люди благонамеренные в доносах на о. Германа не могли заметить лжи под покровом наружной правды, — и поэтому должно сказать, что только один Господь сохранял Старца. Правитель колоний Яновский, не видавши ещё о. Германа, впоследствии одних наговоров на него, уже писал в С.-Петербург о необходимости его удаления, объясняя, что он будто бы возмущает алеут против начальства. Священник, приехавший из Иркутска с большим полномочием, наделал о. Герману много огорчений и хотел его отправить в Иркутск; но правитель колоний Муравьев защитил Старца. Другой священник М. прибыл на Еловый остров с правителем колоний Н. и компанейскими служителями обыскивать келью о. Германа, предполагая найти у него большое имущество. Когда же не нашли ничего ценного, вероятно, с дозволения старших, служитель Пономарьков стал топором выворачивать половые доски. «Друг мой, — сказал ему тогда о. Герман, — напрасно ты взял топор; это орудие лишит тебя жизни!» Чрез несколько времени потребовались люди в Николаевский редут; потому из Кадьяка послали туда русских служителей, в числе их и Пономарькова, так кенайцы ему, сонному, топором отсекли голову.

Много великих скорбей понёс о. Герман и от бесов. Это он сам открыл ученику своему Герасиму, когда тот, войдя к нему в келью без обычной молитвы, на все вопросы свои не получил от него ответа и на другой день спросил его о причине вчерашнего молчания. «Когда я пришёл на этот остров и поселился в этой пустыни, — сказал ему тогда о. Герман, — много раз бесы приходили ко мне, как будто для надобностей, и в виде человеческом, и в виде зверей, и я много потерпел от них и разных скорбей и искушений; поэтому-то теперь я и не говорю с тем, кто войдёт ко мне без молитвы».

7. Прозорливость

Посвятивши себя совершенно служению Господу, ревнуя единственно о прославлении Его всесвятого имени, вдали от родины, среди многообразных скорбей и лишений, десятки лет проводя в высоких подвигах самоотвержения, о. Герман был сподоблен многих сверхъестественных даров от Бога.

Среди Елового острова по горе сбегает в море небольшой ручеёк, у которого устье всегда омётывает буруном. Весною, когда появлялась речная рыба, Старец сгребал несколько песок в устье, чтобы было можно пройти рыбе, — и первоприблизившаяся рыба стремилась в реку. «Бывало, скажет апа, — говорит Алигьяга, — пойдёшь и достанешь рыбу в реке!» Рыбою сушёною кормил о. Герман птиц, — и они во множестве прилетали к его келье. Под кельей у него жили горностаи. Этот маленький зверёк, когда ощенится, недоступен, а старец кормил их из рук. «Не чудо ли мы это видели!» — говорит его ученик Игнатий. Видели также, что о. Герман кормил медведей. Со смертью Старца и птицы, и звери удалились; даже огород его не даёт такого урожая, если кто самовольно держит его, утверждает Игнатий.

На Еловом острове сделалось наводнение. Жители в испуге прибежали к Старцу: тогда он взял из дому своих воспитанников икону Божией Матери, вынес, поставил её на лайде и стал молиться. По молитве, обратясь к присутствующим, сказал: «Далее этого места, где стоит св. икона, не подойдёт вода». Исполнилось слово Старца. Затем, обещая такую же помощь от святой иконы и на будущее время — заступлением пренепорочной Владычицы, поручил он ученице своей Софье, в случае наводнения, ставить икону на лайду. Икона эта хранится на острове.

Барон Ф. П. Врангель, по просьбе Старца, писал под диктовку его письмо — неизвестно которому — митрополиту. Когда окончено и прочитано было письмо, Старец поздравил барона с чином адмирала. Изумился барон: это была для него новость, которая действительно подтвердилась только через долгое время при выезде его в С.-Петербург.

«Жаль мне тебя, любезный кум, — говорил о. Герман правителю Кошеварову, у которого он принимал от купели сына, — жаль, смена тебе будет неприятная!» Года через два Кошеваров при смене связанным был отправлен на о. Ситху.

Однажды загорелся на Еловом острове лес. Старец с учеником своим Игнатием в чаще леса, в аршин ширины, провёл полосу от подошвы горы, разворотив мох, и сказал: «Будьте спокойны, — огонь не перейдёт этой черты!» На другой день, когда, по свидетельству Игнатия, не было надежды на спасение, с сильным напором дошёл огонь до развороченного Старцем мха, пробежал вдоль него и остановился, не коснувшись густого леса, находившегося за чертой.

За год до получения известия в Кадьяке о смерти высокопреосвященного митрополита (неизвестно которого) о. Герман говорил алеутам, что их большой духовный начальник скончался.

Часто говорил Старец, что в Америке будет свой архиерей, тогда как об этом никто и не думал, да и надежды не было, чтобы в Америке был свой архиерей, говорит преосвященный Пётр; но пророчество его сбылось в свое время.

«После смерти моей, — говорил о. Герман, — будет повальная болезнь и умрёт от нея много людей, и русские соединят алеутов». Действительно, кажется, через полгода по его кончине, было оспенное поветрие, смертность от которого в Америке была поразительная: в некоторых селениях оставалось в живых только по нескольку человек. Это побудило колониальное начальство соединить алеутов: тогда из 20-ти селений образовалось только семь.

«Хотя и много пройдёт после моей смерти, — говаривал о. Герман своим ученикам, — но меня не забудут, а место жительства моего не будет пусто: подобный мне монах, убегающий славы человеческой, придёт и будет жить на Еловом, и Еловый не будет без людей!»

«Миленький, — спрашивал о. Герман креола Константина, когда ему было не более 12-ти лет отроду, — как ты думаешь, часовня, которую теперь строят, останется втуне?» — «Не знаю, апа», — отвечал малютка. «Я и действительно, — говорит Константин, — не понял тогда вопроса; хотя весь разговор со Старцем живо запечатлелся в моей памяти». Старец же, несколько помолчав, сказал: «Дитя моё, помни, на этом месте будет со временем монастырь».

«Пройдёт тридцать лет после моей смерти, все живущие теперь на Еловом острове перемрут, ты останешься жив один и будешь стар и беден, — и тогда вспомнят меня», — говорил о. Герман ученику своему, алеуту Игнатию Алигьяге. «Удивительно, — восклицает Игнатий, — как подобный нам человек мог всё это знать за такое долгое время! Впрочем, нет! Он — не простой человек! Он мысли наши видел и невольно доводил до того, что мы ему их открывали и получали наставления!»

«Когда я умру, — говорил Старец своим ученикам, — вы похороните меня рядом с о. Иоасафом. Убейте немедленно моего быка: он мне довольно послужил. Похороните же вы меня одни и не сказывайте о моей смерти в гавань: гаванские не увидят моего лица. За священником не посылайте и не дожидайтесь его — не дождётесь! Тела моего не обмывайте, положите его на доску, сложите на груди руки, запеленайте меня в мантию и её воскрилиями покройте моё лицо и клобуком голову. Если кто пожелает проститься со мной, пусть целует крест; лица моего не показывайте. Опустив в землю, покройте меня бывшим моим одеялом». Одеяло это, как мы выше сказали, была доска, всегда находившаяся у него в келье.

8. Преподобничество

Приближалось время отшествия Старца. В один день приказал он ученику своему Герасиму зажечь свечи перед иконами и читать Деяния св. Апостолов. Чрез несколько времени лицо его просияло, и он громко произнёс: «Слава Тебе, Господи!» Потом, приказав прекратить чтение, объявил, что Господу угодно ещё на неделю продлить его жизнь. Через неделю, опять по приказанию его, были зажжены свечи и читали Деяния св. Апостолов. Тихо преклонил Старец свою главу на грудь Герасима, келья наполнилась благоухания, просияло лицо его, — и о. Германа не стало! Так блаженно почил он сном праведника на 81-ом году своей многотрудной жизни, 13-го декабря 1837 года.

Несмотря на предсмертную волю о. Германа, ученики не решились похоронить его, не дав знать о смерти его в гавань. Они побоялись русских, говорят алеуты; неизвестно почему, не убили и быка.

Посланный с печальною вестью в гавань, возвратясь, объявил, что правитель колоний Кошеваров запретил хоронить Старца до своего приезда, что он приказал сделать для усопшего гроб и что сам со священником немедленно привезёт его. Но такие распоряжения были против воли почившего. И вот подул страшный ветер, полился дождь, сделалась ужасная буря. Не велик был переезд из гавани на Еловый, всего часа два в пути, но никто не решался пуститься в море в такую погоду. Так было целый месяц; и хотя целый месяц лежало тело о. Германа в теплом доме его воспитанников, но не изменилось лицо его и не было от тела ни малейшего запаха. Наконец, с опытным стариком Козьмою Училищевым доставлен был гроб; из гаванских никто не приехал, — и еловские жители одни предали земле смертные останки своего Старца. Так исполнилось последнее желание о. Германа, — и затем ветер стих, и поверхность моря стала гладка, как зеркало.

На другой день по смерти о. Германа бык его стал тосковать и с тоски ударился лбом об дерево и свалился мёртвый на землю.

В один вечер в селении Катани (на Афогнаке) виден был над Еловым островом необыкновенно светлый столб, достигавший до неба. Поражённые чудесным явлением, опытные старики и креол Герасим Вологдин и жена его Анна сказали: «Видно, Отец Герман оставил нас!» и стали молиться. Впоследствии они известились, что именно в эту ночь преставился Старец. Этот столб видели в разных местах и другие. В тот же вечер в другом селении на Афогнаке видели человека, поднимавшегося с Елового острова к облакам.

Похоронив своего Отца, над могилою его ученики поставили деревянный памятник. «Я сам видел его, — говорит кадьякский священник Пётр Кошеваров, — и теперь могу сказать, что он нисколько не тронут временем и как будто бы сегодня сколочен».

Видев славную подвигами жизнь о. Германа, видев его чудеса, видев исполнение его пророчеств и, наконец, его блаженное успение, «вообще все местные жители», свидетельствует преосвященный епископ Пётр, «имеют благоговейное уважение к нему, как к святому подвижнику, и вполне уверены в его богоугождении».

В 1842 году, через 5 лет по преставлении Старца, плывя морем в Кадьяк и находясь в крайней опасности, высокопреосвященный Иннокентий, архиеп. Камчатский и Алеутский, воззрев на Еловый остров, сказал в уме своем: «Если ты, Отец Герман, угодил Господу, то пусть переменится ветер!» И точно, не прошло, кажется, и четверти часа, говорит высокопреосвященный, как ветер им сделался попутный, и они благополучно пристали к берегу. В благодарность за избавление, архиеп. Иннокентий служил сам на могиле блаженного панихиду.

Валаам, январь 1868 г.

Адаптация в современную орфографию
Андрея Ковтуна