Евгения Смольянинова:
ВОСКРЕСЕНИЕ

Вы никогда не задумывались, уважаемый читатель, почему и как появились народные песни, особенно лирические? Мы, люди, задаёмся многими вопросами: как появились на Земле, зачем живём, в чём наше предназначение и чего мы хотим, к чему стремимся? Эти вопросы будут ещё целую вечность волновать умы людей. Ответить на них пытались и тысячу, и пятьсот, и триста лет назад те, кто создавал народные песни — неизвестные нам авторы. Их песни, как теперь их называют, народные песни, разлетались словно семена на ветру по всем уголкам России и давали ростки, пелись в каждой отдельно взятой деревне по-своему, со своими кружевами мелодий и распевов. Народная песня создавалась как некое откровение. В песню вкладывались все чаяния простого человека, всё его искусство красноречия, мастерство создания мелодии, красота распева. Гениальная простота, доступность народной песни способствовали выражению внутреннего порыва авторов на высоком художественном уровне и помогали разделить песню с рядом живущими, да таким образом, чтобы и перед Богом за неё не было совестно. В России, стране с богатой вокальной культурой, есть певцы, подарившие своему народу радость откровения человеческого певческого голоса. В ХIХ веке это первые профессиональные певчие из крепостной крестьянской среды, певцы графа Шереметьева и Придворной императорской капеллы (ныне Государственная академическая капелла имени М. И. Глинки). Среди известных певцов того времени и ставший впоследствии профессиональным композитором крепостной крестьянин Семён Степанович Гулак-Артемовский, которого открыл для России М. И. Глинка в одной из своих экспедиций, а также Анна Яковлевна Петрова-Воробьёва, Осип Афанасьевич Петров, Прасковья Бартеньева, которой А. А. Алябьев посвятил свой знаменитый романс «Соловей». На рубеже ХIХ и ХХ веков это этнографический крестьянский хор, организованный русским фольклористом Митрофаном Ефимовичем Пятницким. В ХХ веке это Фёдор Шаляпин, Александр Вертинский, Сергей Лемешев, Иван Козловский, Пётр Лещенко, Лидия Русланова, Николай Сличенко. Эти имена дороги старшему поколению русских людей и зрелому русскому человеку. Эти певцы чудесным образом умеют соединять душевное своё состояние с природным даром вокального голоса, умеют проникать пением в духовный мир человека.

Евгения Смольянинова родилась в семье учителей в Новокузнецке, потом семья переехала в Кемерово. Училась Женя в обычной школе, занималась и в музыкальной, а когда настало время выбора профессии, не побоялась испытать себя — поехала попытать счастья в большом городе Санкт-Петербурге. Евгения поступила в музыкальное училище на фортепианное отделение, и, возможно, потом была бы консерватория, но что теперь об этом гадать… Она приехала в большой город на пороге 70–80 годов, то есть в особенное «время перемен». Женя окунулась в бурную жизнь северной столицы: учёба, летние поездки с однокурсниками в фольклорные экспедиции в поисках русской старины по северным областям России; работа во Дворце молодёжи, где в 1982 году состоялось её 1-е выступление как певицы; работа в театре Вячеслава Полунина в спектакле «Картинки с выставки» на музыку М. Мусоргского и в спектакле «Муму» Малого драматического театра; 1-я съёмка в художественном кино «Жизнь Клима Самгина» (1987). Одной из замечательных сторон в начинаниях Евгении стал интерес к музыкальным архивам Петербурга, благодаря которому Женя сначала открыла для себя, а потом дала 2-ю жизнь целому ряду забытых городских романсов и песен ХIХ и начала ХХ веков. Одно из таких открытий ныне звучащий чуть ли не в каждом современном русском репертуаре романс Е. Юрьева «В лунном сиянии». Этот период был неким поиском себя. И неожиданно, как всегда это бывает, случилось следующее: Жене дали послушать записи псковской бабушки, хранительницы русских песен. Бабушка была известна не только исследователям русского фольклора, но и широкой аудитории кинозрителей — ОЛЬГА ФЕДОСЕЕВНА СЕРГЕЕВА спела в фильме Андрея Тарковского «Ностальгия». Потом вышло так, что Ольга Федосеевна по приглашению сама приехала в Петербург и пела народные песни во Дворце молодёжи. Евгения Смольянинова вспоминает: «И когда она запела, я почувствовала всем своим существом, как по залу разлилась какая-то прохлада. Покой необыкновенный. Я забыла, что у меня болела голова, и была настолько потрясена, что во время выступления рыдала от её голоса. Так сладостно я, наверное, никогда в жизни больше не рыдала. Это было необыкновенное состояние, настоящее чудо. Ольга Федосеевна перевернула мои представления не только о пении — о музыке вообще, о мироздании, о Боге, о людях и любви. В какой-то момент я умерла. Для меня не существовало ничего: ни занятий по фортепиано, ни семьи, ни друзей. Во всём, что меня окружало, улавливалось только эхо её голоса, и в таком состоянии я находилась около трёх лет — пока внутри меня всё переформировалось, чтобы я смогла спеть и не заплакать, а зрители, наоборот, светлели душой и не стыдились своих слёз». Ольга Федосеевна Сергеева, русская крестьянка, обладала даром чувства Бога, будто святой ангел коснулся её однажды своим крылом и даровал ей свой голос, такой чистый и ясный, словно яркая звезда в небе ночном, росинка на утренней заре или синий небосвод над русским пшеничным полем. Из воспоминаний Е.В. Смольяниновой: «Последняя встреча с Ольгой Федосеевной Сергеевой у меня была примерно за полгода до её кончины — я заезжала к ней в деревню. В это время только что вышел мой диск, где были записаны и её песни. Мы с ней много говорили, а потом я подогнала машину к окну и поставила диск. Она, услышав песню, сказала: «Это я пою». Когда узнала, что пела я, засмеялась, но потом проговорила: «Только никому наши песни не нужны».

— Вы очень близко общались с Ольгой Федосеевной. Есть ли у Вас её записи? Хотелось ли Вам опубликовать их и свои воспоминания?

Ольга Федосеевна c внучкой

— Я могу сказать совершенно точно, что она для меня личный человек, человек моего сердца, и я не смогла бы заниматься таким вот изданием. Я уверена, что найдётся очень много людей, которые будут её издавать, писать свои воспоминания. Понимаете, мои воспоминания о ней просто не выразишь и не издашь, потому что это очень глубоко. Она помогла мне запеть так, как надо, научила меня. Это невозможно описать. И вы знаете, удручает, что есть такая вот компонента, что когда человек был жив, он никому не был нужен. Нет, наверное, ни одного интервью в моей жизни, в котором я не рассказывала бы про Ольгу Федосеевну, а вопросы о ней стали задавать буквально в последние полгода. Раньше, если вопрос и задавался, то он нужен был как трамплин — и имя искажали, и никто отчества не помнил. А сейчас… Не то, чтобы мне это больно, но я не хотела бы быть к этому причастна. Я любила её, пока она была жива. Это всегда так происходит: пока человек жив, с ним одни, а потом, когда он уходит, воспоминания о нём пишут уже другие. Это некий закон. Природа русской народной песни требует от исполнителя высочайшего уровня нравственности, душевных сил, иначе всё рассыпается, становится пародией, имитацией, жалким подобием, ведь песня сама не поётся, её человек поёт, но как, какой человек и для чего — вот важнейший вопрос.

Уже 25 лет Евгения Смольянинова дарит своё искусство, поёт русские народные песни, духовные песни и баллады, возрождает забытые романсы, пишет свои песни. Талантливый аранжировщик, она очень бережно обращается с великими песнями России — послушайте в её исполнении романсы «В лунном сиянии», «Мой костёр», «Утро туманное», «Когда я на почте служил ямщиком», «Не обмани». Создаётся ощущение, будто ты сам свидетель этих трагедий и страстей, сокровенных переживаний человеческих. Почему многие годы, даже столетия от людей не сокрыта красота искусства прошлого времени, которое уходит в забвение, оседает в пыльных архивах или почти совсем стирается из памяти человеческой, а потом будто феникс из пепла вновь возрождается, поднимается с такой необъяснимой силой, что поднимает и продвигает человека по жизни. Словно старинные песни ждут своего часа, своих певцов и вновь обретают жизненную силу. Этого требует, видимо, само время — чтобы на землю приходили особые люди, умеющие поддерживать в нас человечность и веру, когда на земле наступают лихие времена беззакония.

4 марта 2007 года, в свой день рождения, она пела в Москве в ДК «Меридиан». Зал, вмещающий более 1000 человек, был переполнен. Каждый свой концерт Евгения Смольянинова начинает очень просто: никаких объявлений; певица спокойно и в то же время стремительно выходит на сцену, подходит к микрофону. Кратко говорит: «Добрый вечер» и начинает петь. Минут 20–30 песни исполняются без перерыва, пока сама певица и слушатели не адаптируются, не соединятся в неком едином пространстве. На малой сцене Евгении петь, думаю, не проще, но как-то уютнее что ли — видны люди, их лица, глаза. Более спокойная обстановка помогает Евгении выстроить как-то особенно программу концерта. В её репертуаре сотни песен, в личной библиотеке целые тома нот и текстов, но не всегда предусмотришь, что именно надо в этот момент спеть. Здесь многое зависит от атмосферы, от чувства зрителя. Но вёрнемся в концертный зал Дворца «Меридиан». Большая аудитория тоже сильно влияет на выступление, и надо десятикратно собрать силы, чтобы около трёх часов держать зал во внимании! Поверьте, это может сделать далеко не каждый певец. Дело не столько в возможности держать свой голос на уровне, сколько в душевной гармонии и духовной силе. И если певец в ладах с собой, он весь поёт! Искренность и открытость артиста чувствуют люди и своим особым вниманием отвечают певцу. Тогда и возникает аура звучащей тишины и полёта голоса. Хочу поделиться особым ощущением этого концерта Е. Смольяниновой. В 1-м отделении прозвучали известные романсы и песни, потом Евгения пригласила на сцену брас-квинтет «Московия» под руководством Владимира Старкова и спела ряд песен времён Русско-японской и Первой мировой войн («Варяг», «На сопках Манчжурии»), а во 2-м отделении зазвучали духовные баллады. В некий момент я почувствовал… даже не знаю, как это описать… наверное, мне стало жутко и страшно за людей, словно это было некое предчувствие. Такое же чувство у меня возникает, когда я смотрю русскую кинохронику начала прошлого века — крестьяне, суетливая Москва, вечно переполненные вокзалы, телеги, чемоданы, уплывающие корабли, люди, возвращение раненых солдат с фронта Первой мировой — они на тех киноплёнках живые, полные надежд и веры в свои силы. Что станет с ними потом, они не знают… А я смотрю и знаю, что с ними станет, понимаете, смотрю на них и знаю… И в определённый момент подобное чувство вдруг появилось у меня, когда пела Евгения — она словно обогревала, жалела людей, успокаивала их душу, как-то тепло, по-женски мудро, словно мать, знающая и чувствующая, что будет с её детьми и что им предстоит этой жизни пережить. В её пении читалось, что наша жизнь коротка и бренна, и каждому надо успевать сеять добро в этом мире — кто как может, но сеять чистое, иначе темнота и забвение. Это сложное чувство отпечаталось во мне навсегда после концерта Смольяниновой. За годы творчества певица объехала с концертами фактически всю Россию. Русский север, Центральная Россия, Урал, Западная и Восточная Сибирь… Единственное место, где ещё не побывала Евгения Смольянинова — это Дальний Восток…

— В каждой деревне есть Свой Голос: красивый, уважаемый, почитаемый всеми, мужчина это или женщина — неважно. Были у Вас такие встречи?

— Когда-то были, сейчас в меньшей степени. Правда, совсем недавно я побывала в одном из сёл Самарской области и там познакомилась с певчей церковного хора. Меня поразил её голос — абсолютно удивительный, напомнивший мне чудесные экспедиции 80-х, когда действительно голоса были. Сейчас голосов в деревне меньше. Но это естественно. Знаете историю про соловья? Людям кажется, что соловьи поют одинаково, но на самом-то деле в каждой местности соловьи поют свои коленца. И если умирает старый соловей (то есть опытный певец) и не успевает передать своё умение, то соловьи, рождённые после него, не умеют петь как он. Природные певцы начинают деградировать, вырождаться, терять свою особую соловьиную манеру, переходя к подражательству. Именно таким образом утеряны знаменитые курские соловьи. И у людей так же. Если мастер не передал никому своё мастерство, то всё дело погибает на корню. Дело ведь не только в голосе, но и в умении с голосом что-либо делать.

Уже 25 лет с Евгенией Смольяниновой неизменно работают её музыканты Светлана Борисова — флейта, окарины, аккордеон; Василий Моторин — гитара; Михаил Бенедиктов — рояль; молодой, но уже опытный гитарист, сын Евгении Валерьевны, Святослав Смольянинов. Когда слушаешь записи Евгении, невольно начинаешь обращать внимание на то, как играют музыканты. Это некая единая гибкая звуковая волна, которая буквально от малейшего движения голоса, рук музыканта начинает трепетать всеми красками мелодичных линий, гармонии, динамических нюансов. Как некий живой организм, дышащий так легко и, кажется, очень просто. Но на самом деле, когда слушаешь это дыхание ансамбля, угадывается титаническая работа, которая нам не видна.

— Вы пишете партитуры?

— Да, я расписываю партитуры своим музыкантам.

— Вы владеете гитарой?

— Гитарой нет. С этим у меня проблемы, поэтому приходится писать на ощупь.

— Я думаю, что музыканты Вас уже с полуслова понимают.

— Ну, понимают, конечно, слава Богу.

— Каким образом песня появляется в Вашем репертуаре?

— Как таблица Менделеева. Есть базисный репертуар — народные песни. Они обозначили некую структуру. А дальше угадываются недостающие элементы — белые клетки, которые необходимо заполнить. По какому-то неведомому внутреннему расчёту, интуиции я совершенно точно знаю, что должна быть определённая песня, и она довольно быстро находится. Я знаю, что ищу, когда, к примеру, хожу в библиотеку, — знаю и нахожу. Я пересмотрю кучу нот, но найду именно то, что мне нужно в той системе, в той таблице, которая у меня сложилась.

— Значит, интуиция ведёт?

— Может быть, интуиция, а может, и природная способность к математике и музыке — к абсолютно чётким структурам. Я понимаю, что всё должно быть устроено абсолютно идеально, скажем, как снежинка, идеальная графически. Я всегда стремлюсь понять, как из одного получается другое. Конечно, у меня нет времени, возможности и желания с этим сидеть, фиксировать, записывать, чтобы осмыслить вслух и публично. Но для себя мне очень важно понять.

— То есть Вы чувствуете взаимодействие различных жанров русского пения?

— Да, да, именно взаимодействие. В этом есть что-то от устроения сада, когда понимаешь, где какое растение должно быть, или, предположим, от мозаики, когда каждый кусочек смальты должен быть положен на своё место, чтобы возникла гармония. У меня есть «кусочки смальты» — мои заготовочки. Когда готовлю программу, я как бы переставляю их с места на место, добиваясь идеального сочетания — очень важный процесс.

— По такому же принципу, наверное, выстраиваются и Ваши альбомы?

— Да, именно поэтому их у меня не так много — по той простой причине, что мне очень важна идея альбома. Когда я её улавливаю, когда понимаю, что готова сделать то или иное, я это делаю. Вот, скажем, сейчас я, не торопясь, подхожу к записи альбома песен Вертинского, которые я считаю очень красивыми и разными. Весьма непросто записать Вертинского, поскольку это абсолютно живая вещь. Но мне кажется, я это могу спеть так, как бы мне самой нравилось.

— Что Вас привело к творчеству Вертинского?

— Его пели очень много, и мне всё ужасно не нравилось. Меня это чем-то зацепило. Естественно, одной из первых я услышала «Ваши пальцы пахнут ладаном», которая меня тронула — такая, знаете, с одной стороны нарочитая театральность, а с другой — настоящий, живой трепет, уже не показной; сочетание подлинного трепета и вычурных, а вернее сказать, очень условных внешних форм. То есть не прямое выражение, а очень какое-то опосредованное, как бы завуалированное неким шифром. Как Вертинский это пел, мне было очень интересно, я захотела сама. Стала делать аранжировки, потому что понимала, что неприлично просто взять авторские ноты и спеть. И потом, поскольку я пианистка, мне далеко не всё равно, какая музыка будет звучать. Есть мнение, что мои аранжировки оказались довольно удачными. Надеюсь не потерять суть песен Вертинского, их особенную сердцевину.

— В этом смысле Вы и продолжаете традицию русского исполнительства?

— Русский исполнитель, русский певец философичен и по-настоящему раскрывается, мне кажется, только с высоты духовного воззрения на то, что делает — что бы он ни пел. Тогда проявляется подлинность — исконно русская черта. Но во времена тотального атеизма люди просто забивали свои духовные колодцы, заваливал их валунами, чтобы не ощущать никакой глубины. Так возникли пафосность, поверхностность. И тем самым, я думаю, традиция была утеряна, потому что причина потери традиции не в том, что голосов, скажем, не было — голоса прекрасные были. Однако важно, с какой точки человек смотрит, где он находится, как обозревает мир, откуда поёт. Когда звучит не только тело, но поёт душа, дух человека, это настолько действует, что невозможно не слушать, что бы этот человек ни пел. Такой певец запоёт всё что угодно, и все будут слушать, потому что сквозь слова и музыку будет улавливаться совершенно другое. Ведь не секрет, что многие, слушая пение, не слушают, вернее не слышат слов. Или, скажем так, слушать-то слушают, но слышат совершенно другие слова. Мне частенько говорят: «Вы пели песню про…» и пересказывают мне её. А я точно знаю, что у меня в репертуаре нет такой песни. Я начинаю думать, что бы это могло быть, и нахожу. Говорят: «Да-да-да, вот это!» А это совершенно другая песня! Ну, разве не чудо? Фёдор Иванович Шаляпин, Царство ему Небесное, как он пел! Он же пел изумительно! И не в том смысле, что это было особенно художественно или артистично, или у него, как говорят, пульс учащался, давление было невероятное, а в том, что в нём пело триединство тела, души и духа, в нём было удивительное совершенство! Люди как бы могли услышать человека в целостности.

— Мне кажется, что и Ваше пение есть триединство.

— Моя изначальная задача проста — петь, только петь. Естественно, меня заботит, что я буду петь, потому что мне важно не только петь, а и рассказать некую историю.

— Людям, которые приходят на Ваши концерты, нелегко живётся. Вы стараетесь их как-то поддержать, успокоить души?

— Я стараюсь порадовать. Специальной задачи нет, но даже когда я не пою и, скажем, просто встречаюсь с человеком, мне хочется совершенно осознанно любому человеку помочь. Поэтому хочется что-либо хорошее сделать и для тех людей, которые пришли на концерт, — я чувствую себя обязанной это делать, поскольку люди пришли.

— Как появились в Вашем репертуаре духовные песни?

— Какие-то вещи я написала сама, это не найденное — в отсутствии репертуара пришлось… Хотелось об этом петь, а соответствующего материала не было. Так родились песни на любимые мною стихи. («Зима» на сл. архиепископа Иоанна Сан-Франциского; «Девушка пела в цирковном хоре» на сл. А. Блока; «Вифания» на сл. А. Пономарёва; «Христос воскресе» на сл. А. Майкова). А что касается народных духовных псальм, песен, это, конечно, появилось из первых фольклорных записей, это всё из деревни.

— Когда Вы написали первую песню?

— Наверное, в 82-м году. «Две слезы» она называлась. Сразу за ней — «Горе не беда».

— Как приходит мотив?

— Совершенно естественно, но, конечно, поработать тоже нужно, без работы ничего не получается. А мотив приходит весь целиком. Это на самом деле такое чудо, которое не опишешь.

— Вы много гастролируете по провинции?

— Кому-то, может быть, покажется, что я как бы на этом уровне и застряла. Но мне это нравится. Могу сказать, что ощущаю некую значимость того, что делаю, ощущаю тепло родной земли. Потому что не очень далеко от неё отрываюсь. Не секрет, что в провинции особое влияние имеет телевизор. Бытует мнение, что людям нужна попса, сериалы. Но всё-таки нужно дать публике шанс увидеть нечто другое, услышать нечто другое. Люди должны иметь возможность услышать свои родные песни. Зритель сам разберётся, что для него важно. Вот вышел фильм «Остров». Говорили: не нужно, не нужно. А «Остров» поднялся в зрительском рейтинге. Оказалось очень нужно такое кино, просто не знали, что это так здорово. Я абсолютно сознательно разъезжаю по глубинке, что, думаю, даёт мне основание считать себя полезной людям. Одна моя знакомая, молоденькая девушка, пошла на очень тяжёлую работу — сестрой милосердия, причём в больнице, где лежат пожилые люди, часто — не ходячие. Она хрупкая, маленькая, но выполняет свою работу. Я как-то спросила её: «Зачем ты это делаешь? У тебя образование, ты могла бы стать кем угодно». Она ответила: «Здесь я понимаю, что от меня есть какая-то польза, что в моей жизни есть некий смысл». Я не могу решиться на подобный подвиг, но в моём труде тоже есть свои сложности. Он мне представляется настоящим, реальным. У меня был одинокий путь с самого начала, но мне дорого то, что я делаю. У Анны Маньяни, когда она была уже в возрасте, спросили: «Вы — лицо Италии, воплощение Италии. Почему вы не делаете пластических операций? Морщины, и всё прочее…» Она ответила: «Я слишком дорого заплатила за каждую свою морщину. Вы знаете, когда такая серьёзная часть жизни пройдена — не скажу, что я старая, но всё-таки я уже довольно давно пою — за каждый шаг дорого заплачено: и за ошибки и за победы — за всё. Когда понимаешь, что все шрамы, скорби — это твоя жизнь, то начинаешь это уважать, как уже закалённый металл что ли… В молодости я плохо понимала сама себя, что рождало смятение, некую нецельность — будто я постоянно в поиске, в пути. А с годами, когда прошел через всё это, понимаешь, что дороже для тебя ничего нет — это твоя жизнь, твоя закалённость».

ДИСКОГРАФИЯ ЕВГЕНИИ СМОЛЬЯНИНОВОЙ:

• «В лунном сиянии» — 1997 (аудиокассета), 2004 (CD)
• «Песни и романсы» — 1997 (аудиокассета)
• «Я помню чудное мгновение» — 1997 (аудиокассета),1998 (CD)
• «Молитва» — 1997 (аудиокассета), 2005 (CD)
• «Красота» — 2004 (CD)
• «Золотые сады» часть I, часть II — 2004 (аудиокассеты)
• «Две слезы» — 2004 (аудиокассеты)
• «Былые радости» — 2005 (CD)

DVD:

• «Концерт в Политехническом музее» — 2006
• «Зимний вечер» (концерт в зале Чайковского)

russianvoice.ru