Искушение благополучием

Чем хуже, тем лучше?

У Томаса Манна есть новелла про одного старого и доброго джентльмена, который подобрал на улице щенка, выброшенного хозяевами. У этого щенка была сломана лапка, и он сидел — несчастный, мокрый, голодный — и скулил. И вот старый джентльмен подобрал его, принес домой, искупал, накормил, вызвал ветеринара, который наложил щенку на лапку гипс. Джентльмен долго выхаживал щенка, гладил его, говорил ему: «Ты мой маленький, ты мой хороший» — и умилялся над ним.

Так прошло какое-то время. Лапка у щенка зажила, он отъелся, окреп, вырос. Стал веселым и неугомонным, бегал, прыгал, суетился. Словом, донимал своего владельца, как только мог: пытался лизнуть ему лицо, прыгал ему на грудь. В общем, стал раздражать этого дедушку до невозможности. И, в конце концов, старый джентльмен так на него разозлился, что взял свою палку, избил его до полусмерти, после чего опять бросился к нему со словами: «Ах, ты мой бедненький, ах, ты мой миленький» — и снова стал его лечить.

На мой взгляд, этот поучительный рассказ как нельзя лучше отражает те чувства, которые испытывает по отношению к Русской Православной Церкви некоторая часть нашего общества — в большинстве своем интеллигентные люди, которые готовы видеть себя в качестве покровителя, могущего наказать и пожалеть, отлучить или, наоборот, привлечь, готовы выступать в качестве учителя, изрекающего некие истины. И Церковь гонимая, Церковь почти распятая, Церковь почти уничтоженная вызывала у них такое покровительственное сочувствие. Но когда Церковь выжила и стала набирать какой-то вес в обществе, они начали сетовать на то, что вот, «когда Церковь была совсем бедная, совсем нищая, совсем плохая, вот тогда она была наша, и мы ее любили. А теперь — это не наша Церковь…».

Не надо обманывать себя, это не было любовью — Церкви удобно было покровительствовать, на нее удобно было смотреть сверху вниз. Те, кто по-настоящему любил Церковь, как только появилась возможность, бросились ее восстанавливать: ремонтировать, разгребать огромные горы мусора, многотонными КАМАЗами вывозимые из отданных Церкви руин, начали делать что-то своими руками. Те, кто никогда этого не умел, стали класть кирпичи, штукатурить, учились крыть крыши.

При этом не надо забывать, что процесс восстановления Церкви, который начался 15-20 лет назад, еще далек от завершения. И Церковь восстанавливается не не за какие-то иностранные деньги или за счет государственной казны, а руками, трудами и средствами обычных людей, которые сегодня живут рядом с негодующими свидетелями церковного возрождения. Только вместо негодования эти люди на протяжении 20 лет буквально как муравьи в разоренный муравейник несли всё, что у них было. Абсолютно всё, начиная от посуды, чтобы после службы во вновь открывшемся приходе можно было собраться и попить чаю, и заканчивая мебелью. Я знаю, как люди на дому шили облачения для священнослужителей и всё, необходимое для совершения богослужения и обустройства храма — покрывала, аналои. Я сам прошел через это — мне пришлось буквально из руин восстанавливать подворье Троице-Сергиевой Лавры в Москве. Я начинал один, и каждый человек, который приходил и оставался помогать, прошел через мое сердце. Поэтому мне это все хорошо знакомо — возрождение церковной жизни началось на моих глазах, но слышать от других людей сожаления об ушедшем времени церковной несвободы мне, по меньшей мере, странно.

Скорее всего, те, кто так говорят, не были тогда по-настоящему в Церкви. Они были сторонними наблюдателями. И Церковь их устраивала в том виде, в каком была, поскольку она еще была и формой оппозиции государственному режиму. Ее били, ее уничтожали, над ней издевались. Но все-таки она существовала, и сам факт ее существования представлял собой оппозиционную силу в Советском Союзе. И многих Церковь в первую очередь интересовала именно как помощник в борьбе против той власти, которая была. Отсюда и недовольство современной ситуацией.

Сращивание, которого нет

Сегодня довольно часто приходится слышать обвинения в адрес Церкви, что из гонимой государством она якобы превращается в некую государственную силу. Это глупость — единственное, что я могу ответить на это и всегда отвечаю. Во-первых, слухи о сращивании Церкви с государством, мягко говоря, очень сильно преувеличены. Достаточно просто осмотреться вокруг, и вы увидите, какие баталии идут по поводу «Основ православной культуры» и их преподавания в школе. Это, наверное, самая крупная общественная баталия — настоящее сражение последних десятилетий. Если бы Церковь пользовалась покровительством государства, речь бы вообще не о чем было вести. Во всех странах мира преподавание основ той религии, которая является исторической, традиционной для этого государства, подразумевается само собой. И ведется практически во всех учебных заведениях. Парадокс: в Бельгии Православие преподается в школах, потому что количество членов Православной Церкви там сегодня «перешагнуло» определенный, установленный законом порог, после которого становится обязательным преподавание этой религии. И правительство Бельгии оплачивает услуги педагога, который преподает православным детям не «Основы православной культуры», а то, что у нас называют «Законом Божиим» — основы православного вероучения. При этом в Бельгии нет каких-то особых отношений с Православной Церковью. Никто не говорит, что Бельгия — православная страна. Нет, просто там, как и вообще в Европе, так принято.

Или взять, к примеру, нашумевшую историю с призывом священников в армию — государство отменило отсрочки и призывает порядка двух сотен батюшек в ряды Вооруженных Сил. Что такое для нашей армии 200 человек? Мы постоянно слышим о том, что армию нужно сокращать, что нам не нужна такая большая армия… И вдруг священников призывают на военную службу. В то же время вопрос о военном духовенстве не решен до сегодняшнего дня. Кстати сегодня только три государства не имеют военного духовенства: Китай, Северная Корея и Российская Федерация. И после этого можно говорить, что у нас государственная церковь?

А вопрос о реституции церковной собственности? Когда Церковь вынуждена годами обивать пороги инстанций для того, чтобы вернуть себе те здания и сооружения, которые ей нужны для выполнения ее функций, после того как недобросовестные предприниматели, несмотря на Указы Президента и постановления правительства о недопустимости приватизации культовых зданий и сооружений, их приватизировали. И местные власти за взятки пошли им навстречу. У нас в Саратове таким образом был приватизирован храм Александра Невского на Московской. И мы, как ни бьемся, ничего не можем с этим сделать.

Поэтому никаких «тесных» отношений и тем более «сращивания» у современной Церкви и властных структур нет. Да, мы пользуемся свободой, и мы за это очень благодарны Богу. Но у нас есть достаточно много проблем и вопросов, которые мы не можем решить, потому что чиновники этому сопротивляются.

Березка — это красиво…

Если говорить еще об одной традиции нашей интеллигенции, которая, к сожалению, стала уже традицией общенациональной, то можно устойчивой ненависти к своему государству, к своей власти. Этим наша интеллигенция грешила и на рубеже XIX–XX веков. Ненависть к власти и к своему государству была господствующим умонастроением и в среде диссидентствующей интеллигенции эпохи позднего СССР. Сегодня порой можно наблюдать то же самое. Причем далеко не всегда эта ненависть основана на каких-то действительно заслуживающих негодования поступках государственной власти. Нет, это просто очень искреннее чувство: власть — это враг, которого нужно обязательно уничтожить. И каждый, кто к этой власти хоть как-то приблизился и каким-то образом выражает ей свою лояльность, тоже становится врагом.

Мы — единственная страна и единственный народ, который за один век дважды своими руками разрушил собственную страну. История не знает других примеров. И я глубоко убежден, что если это будет сделано в третий раз, то уже окончательно и навсегда.

Чувство ненависти к своему государству, ненависти к своей стране может привести к тому, что мы ее окончательно потеряем. А потом масса умных людей по разным концам света будут писать очень умные книжки. Жаль только, некому будет их читать.

Сегодня приходится сталкиваться и с другим чудовищным по своей сути обвинением: «Вот, везде куполов назолотили, глянуть некуда». Спрашиваю: «А что, разве это плохо — позолоченные купола?». На что человек отвечает: «А вот тут раньше была церковь, такая замечательная (разговор шел о Покровской церкви на Горького). Там березка росла на месте купола…». То есть человеку это нравилось, и он даже научился находить в этом какую-то эстетику. Наверное, те люди, которые живут всю жизнь на помойке, тоже со временем привыкают и начинают видеть в ней если не красоту, то некую систему, родной пейзаж. Но можно ли относиться к этому как к нормальному явлению? Я думаю, что нет.

Обыкновенная семейная история

За последние годы церковная жизнь стала более развитой, внутри нее сложилась некая структура, система, и я могу согласиться с тем, что из этой жизни что-то ушло. Я вспоминаю жизнь подворья Троице-Сергиевой Лавры в 1993-м, 1994-м году, когда «костяк» прихода составляли всего несколько человек. Тогда меня, как и всех, кто был рядом со мной, радовали, казалось бы, совершенно незначительные вещи. Вот удалось разобрать перекрытие в здании храма, в котором было три этажа, и мы, наконец, увидели сам храм, его купол. Это было счастье — настоящее счастье. Вот впервые зазвонили колокола на Рождество — все вышли на улицу, стояли, слушали колокольный звон, смеялись и плакали от радости. И таких моментов было много, люди чувствовали единение, все происходящее было для нас внове и отзывалось в сердце каждого человека…

Но со временем чувства притупляются — так устроен человек. Повседневность затягивает, как пустыня песком, эмоций становится меньше, отношения меняются. Это плохо, но объяснимо — такова человеческая природа. Так случается и в жизни любящих людей. Обыкновенная семейная история: свадьба — момент, когда все ликуют, а потом… Потом наступает обычная жизнь, проходит год, два, три, десять, что-то притупляется, но от нас зависит, погаснут ли все чувства вообще или, наоборот, сохранятся и приобретут некое другое измерение — станут глубже, основательнее. Может быть, без каких-то горячих порывов и внешних проявлений, но, тем не менее, будут более совершенными, чем были вначале.

То же самое происходит и в отношении человека к Церкви. Я думаю, что такие трудные моменты надо преодолевать с молитвой, чтобы не допускать превращения христианской жизни в некое подобие жизни мирской, светской. Чтобы в Церкви, которая не может существовать в миру и не иметь некоей структуры, системы, административного аппарата, эта система не стала бы самодовлеющей и не заслонила собой Бога и Таинств самой Церкви. Об этом всегда нужно помнить, потому что такая опасность существует.

Церковь — живой организм, и все опасности, которые ей угрожают, угрожают всему живому на земле. О них надо помнить, их надо пытаться предотвратить, а если не получилось, то как-то выбираться из этих ситуаций — это совершенно естественно. Как маленький ребенок — когда он дома, он все время проводит в кроватке, в манежике или в колясочке, где он в относительной безопасности. Но вот он научился ходить, пошел в школу, стал подростком — на каждом этапе взросления его подстерегает все больше и больше опасностей. Но это вовсе не значит, что для того, чтобы их избежать, нужно навсегда остаться в манежике…

Возможно всё

Если оглянуться назад и оценить, что сегодня возможно из того, что ранее было немыслимо, то возможно всё. Раньше священники Русской Православной Церкви могли только совершать богослужения в немногих уцелевших храмах. Так, в Саратове было всего два храма — Свято-Троицкий собор и Духосошественский собор. Сегодня в Саратове 30 храмов — по-прежнему очень мало, хотя и больше, чем было еще недавно.

Или, например, взглянуть на исторические документы, хранящиеся в епархиальном архиве. Если почитать переписку между Архиепископом Пименом (Хмелевским) и уполномоченным Совета по делам религий, то разница очевидна. Было время, когда Владыка Пимен просил разрешения взять в Свято-Троицкий собор четвертого священника, потому что там служили всего три священника, которым было очень трудно, ведь наплыв людей в этот храм — один из двух оставшихся в городе — был просто огромен (к примеру, сегодня там служат семь священников и два диакона). И вот Владыка попросил дать ему возможность зарегистрировать четвертого священника. А в ответ из Москвы, от уполномоченного из Совета по делам религий, шли сухие и бесстрастные письма о том, что «имеющиеся кадры вполне позволяют обслуживать религиозные потребности населения. Нужды в расширении штатного расписания никакой нет и не предвидится, поэтому ходатайство архиерея надо оставить без удовлетворения».

Вот какие вопросы приходилось тогда решать управляющему епархией, который ничего не мог сделать без согласия уполномоченного. Даже назначить еще одного священника в уже действующий собор было невозможно, не говоря уже о том, чтобы открыть храм там, где в нем нуждались люди.

Все, что можно было делать — это совершать богослужения. Не дай Бог, если священник позволял себе общаться с людьми или привлекать к службе молодежь, приводить кого-то в алтарь или на клирос — сразу следовали меры пресечения. Были специальные люди, которые следили за этим. Чтобы покрестить ребеночка, нужно было регистрироваться, предъявлять паспорта родителей — и папы, и мамы, что тоже влекло за собой последствия вплоть до увольнения с работы. Было очень сложно жить, но, тем не менее, в этих условиях Церковь жила, и люди каким-то образом преодолевали все те препятствия, которые постоянно перед ними ставили власти.

Сегодня все по-другому. Мы можем служить там, где есть такая необходимость. Мы открываем храмы, которые были когда-то закрыты, строим новые, служим в приспособленных помещениях. Никто никоим образом не контролирует внутрицерковную жизнь, никто не вмешивается в нее. Церковь имеет возможности для проповеди, Церковь имеет возможность для обучения детей в вере. Это было совершенно немыслимо в советское время. Сегодня открыты семинарии, духовные училища, академии. Мы можем делать все, что требует от нас наша вера. Другой вопрос, всегда ли мы пользуемся представившимися возможностями в полной мере? Возможно, не всегда — Церковь еще не оправилась после почти века гонений, которые она пережила в XX столетии, в чем-то мы сами виноваты. Но все, что нам необходимо делать, мы делать можем.

Время свободы

Церковная жизнь в нашей стране сегодня обладает такой степенью свободы, которой она не обладала не только при советской власти, но и в царское время, в Синодальный период, когда Церковь была частью государственного аппарата — «ведомством православного вероисповедания» — и государство поддерживало ее и покровительствовало ей. Той внутренней свободы, которая есть сегодня, тогда не было. Поэтому время, которое мы переживаем — мы не знаем, сколько оно продлится, — это время, уникальное для Церкви. Это время, за которое Господь спросит с нас очень строго, потому что времени более благоприятных возможностей для Русской Церкви во всей ее истории, пожалуй, что и не было.

Например, в последние два десятилетия произошел настоящий прорыв в издательском деле — при многих епархиях, монастырях начали действовать свои издательства, люди получили возможность не только свободно молиться, посещать храмы, но и приобретать духовную литературу. Первое послереволюционное издание Библии, вышло только в 1953 году и то крайне ограниченным тиражом. А молитвословы и вовсе не издавались. В послевоенные годы издавались только календари, в которых в качестве приложения печатали в одном — утренние молитвы, в другом — вечерние, в третьем — правило ко Причащению. Так и пытались выходить из положения, обходили запреты. И вот люди хранили эти календари, передавали друг другу, переписывали молитвы, каноны и акафисты себе в тетрадочки…

Однажды, когда мне было лет 19, я пришел в издательский отдел Московской Патриархии и сказал, что хочу купить Библию. На меня посмотрели, как на человека не вполне адекватного, и начали спрашивать: «А кто Вы? А что Вы? А как Вы сюда попали? Покажите паспорт», и я понял, что мне нужно отсюда уходить, и чем скорее, тем лучше.. Был один батюшка, который давал мне читать «Журнал Московской Патриархии», который он выписывал. Но при этом строго предупреждал — никому журнал не показывать и обязательно возвращать: «Мы даем подписку о нераспространении». Я запомнил его слова, и мне всегда хотелось узнать, действительно ли такая «подписка» существовала или батюшка просто пытался меня припугнуть?

Безусловно, современное состояние книгоиздательства фантастическим образом отличается от той ситуации, которая была в советские годы. Я думаю, что за последние двадцать лет духовной литературы было издано если не больше, чем в царской России, то вполне сопоставимо с теми масштабами. Сегодня мы имеем возможность знакомиться со святоотеческим наследием, читать богословские труды самых разных авторов. Выходит много новых книг, которые написаны уже нашими современниками, издается множество газет, журналов. Конечно же, все это имеет большое влияние на наше общество. И самое главное — благодаря этой деятельности у нас есть тот православный народ, который сегодня наполняет наши храмы. Многие и многие люди пришли в Церковь после того, как с помощью книг познакомились с христианским вероучением. В 90-е годы у нас не было необходимого количества духовенства. Его и сейчас еще нет. И книги выполняют совершенно неоценимую роль, фактически заменяют живых людей тем, для кого беседа со священником по какой-либо причине невозможна.

Именно благодаря этой стороне церковной жизни — тому, что мы издаем столько книг, — удалось сделать очень многое и для самой Церкви. На средства, которые приходы получают от книгоиздательской деятельности — а более благородного способа зарабатывать деньги лично я себе не представляю, — выстроены и отреставрированы многие храмы, монастыри и подворья. К примеру, московское подворье Троице-Сергиевой Лавры.

Гонение перманентно

Задача Церкви — говорить людям о Христе, говорить людям о спасении. Поэтому Церковь земная всегда гонима. Но гонения могут быть самого разного свойства — иногда прямые, иногда косвенные.

Разве сегодня, когда голос Церкви практически не слышен в гедонистическом хоре, который звучит со всех сторон и призывает человека: «Бери от жизни все!» — это не гонения против Церкви? Разве это не попытка заставить ее замолчать, не попытка отнять у нее тех людей, которые пришли к вере, не говоря уже о том, что делается все возможное, чтобы помешать ее проповеди? Сегодняшние нападки на Церковь — разве это не гонения? Ведь посмотрите, сколько людей вокруг, которых пока останавливают лишь внешние ограничения. Дай им волю, и они снова возьмут в руки автоматы и начнут ставить священников и верующих к стенке и разрушать храмы. Когда читаешь некоторые форумы в Интернете, сомнений в этом никаких не возникает. Почему так?

Вот есть Церковь, и есть человек, который не ходит в нее, но при этом ненавидит ее всей душой. Он даже не встречает храм по дороге на работу! Казалось бы, какое ему до Церкви дело? Вот я, например, не люблю футбол, я его не смотрю, никогда не смотрел и, скорее всего, не буду смотреть. Но при этом я проезжаю мимо стадиона абсолютно со спокойным чувством, у меня он не вызывает никаких негативных эмоций. У меня нет ненависти ни к футболистам, ни к болельщикам, ни к сооружениям, где проходят игры, у меня не возникает желания их уничтожить. А вот почему люди ненавидят Церковь? Почему с такой жадностью и с таким рвением пытаются выискать какие-то темные пятна на Церкви? А для того, чтобы доказать, и прежде всего самим себе, что чепуха все это, ничего «такого» нет, не стоит обращать внимание, они все врут, и вообще, они сами еще хуже… Почему? Потому что Церковь обличает мир самим фактом своего существования. Ведь душа у человека болит, беспокоится. Совесть ему говорит: «Остановись, одумайся». Совесть есть у любого человека, даже у самого, казалось бы, прожженного, безнадежного. Тем не менее, и в нем звучит голос Божий. И вот для того, чтобы заглушить этот голос, человек и говорит, что ненавидит Церковь. Поэтому гонения на Церковь будут всегда до тех пор, пока в мире будет царствовать грех, до тех пор, пока Церковь будет обличать этот грех самим фактом своего существования.

Записала Ольга Новикова
«Православие и современность»