Конец эпохи

От тоталитаризма к фундаментализму

[1]  [2]  [3]  [4]  [5] 

7. Столп и утверждение истины?

Восьмого декабря «Ежедневный журнал» опубликовал небольшую статью Леонида Радзиховского «Столп»[9], в которой известный публицист достаточно неожиданным образом снимает с Русской Церкви все обвинения в конформизме с властью. Обвинять в конформизме, утверждает Радзиховский, можно того, кто, являясь по существу кем-то другим, лишь по уклонению злой воли влечется к этому самому конформизму. РПЦ же — государствообразующая организация именно по своему смыслу, менталитету и миссии. Она является «системообразующей частью» государства, его духовной «крышей». Государство же, в свою очередь, «является системообразующей частью РПЦ». Так что речь тут о другом. Тут — не конформизм, тут — сущность.Потому и обвинять РПЦ в конформизме — нонсенс. «РПЦ, — пишет Радзиховский, — церковь с государственническо-патриотически-националистическим геномом», и главная ее цель — сохранение-расширение-укрепление государства и усиление своей в нем роли.

Взгляд неожиданный и по-своему безупречный. А действительно, ради чего ломать копья? Есть государство, есть естественная для него, адекватная ему идеология. Они однажды нашли друг друга, как мама с папой, у них есть общее дитя — народ. Иногда они ссорятся, папа пьет, дети отбиваются от рук. Но, в конце концов, все возвращается на круги своя. Так Богом установлено: семья — это святое. Да, один раз случился казус, практически развод в семье. «Большевики сделали ужасную вещь: полностью сохранили (да еще и подняли до небес) самодержавие (“диктатура Партии”), подперли его народностью — но грубо выкинули из этой связки “православие”» Короче говоря: «“Папа” бросил “маму” и детей забрал!», — пишет Радзиховский

Государство оттолкнуло Церковь, объявив ее своим врагом. И это была катастрофа. Утратив опору, РПЦ повисла«в духовном вакууме»,именно поэтому она так стремилась «воссоединиться с государством» — «пусть сталинским, пусть брежневским, пусть через тайную полицию, пусть через “безбожный ЦК КПСС”».Именно так понимала церковь свою миссию — «служить и помогать по мере сил государству», коммунистическому — так коммунистическому.Поэтому и симпатия к Сталину — не просто «дурь». Сталин опять (пусть из-под полы) «вставил» РПЦ во властную триаду. Вновь «приобщил» к Державности.

«Характерная в этом смысле фигура, — пишет Радзиховский, — патриарх Алексий I (1945–1970). Дворянин, монархист, председатель Тульского отделения “Союза русского народа”, перед революцией архиепископ Новгородский, он… вовсе не из голого конформизма пошел “в услужение большевикам”, стал возглавлять РПЦ “под контролем” полковника госбезопасности Карпова. Нет, это — помимо прочих соображений — патриотически-державнический инстинкт русского националиста… <…> Если угодно — Вера. Вера в свое предназначение, в свой долг перед Россией и русским народом». Ибо «государственная Церковь без Государства слепа есть»…

Эта же вера, по мнению Радзиховского, заставляет церковь и сегодня встраиваться в властную вертикаль, венчать новый, обоюдожеланный союз, поскольку в главном «государство и его церковь остались верны себе, своей истории, своему генотипу. Вертикаль. Авторитарность. Державность. Противостояние Западу».

Замечательно. Только причем здесь христианство? Действительно, христианство здесь оказывается ни при чем. Как парламент — не место для дискуссий, такРПЦ — не место для духовных прозрений, пишет Радзиховский, — «в них было бы что-то даже и “неприличное”, что-то просто не подобающее серьезным политикам и государственникам»... Христианство — это одно, а «Солидный Господь для солидных господ», согласно язвительному слогану, то ли придуманному, то ли у кого-то позаимствованному Виктором Пелевиным, — это совсем другое.

Да, взгляд Леонида Радзиховского — взгляд и трезвый, и точный. Взгляд человека, безусловно сочувствующего христианству, за которое в России действительно отвечало всегда нечто совсем другое, нежели корпорация духовенства: святые, поэты, художники, лучшие представители народа… В общем, культура. А раз непосредственного отношения к христианству церковная корпорация не имеет, то и судить ее надо по другим законам. По законам государства. А это, конечно, в корне меняет дело, освобождает корпорацию от ответственности. Это, в конце концов, — примиряет.

И все-таки при всей их трезвости и точности что-то в рассуждениях Радзиховского не так… Что-то смущает.

А как же Христос? Литургия? Евхаристия? А как же достойные священники, монахи, архиереи, которых и сегодня совсем не так уж мало? Нет, во взгляде Радзиховского кроется какая-то глубинная ошибка. Это взгляд человека сочувствующего, но внешнего Церкви. Корпорация корпорацией, но пока мы живем на земле, Христос и корпорация, Церковь и ее темный двойник будут сосуществовать рядом, в одном месте и времени, зачастую в одной душе и сердце. И пока Христос не оставил Свою Церковь, Он время от времени будет разбивать твердыни корпорации, чтобы явить Свою силу Жизни из-под покровов священной бюрократии.

А вот, кстати, и еще один красноречивый сюжет. В ноябре 2008 года газеты облетела новость: в деревне Комарово Ивановской области в одночасье целиком исчез православный храм Воскресения Христова. Церковь эта, надо сказать, простояла нетронутой двести лет, пережила революцию и войну. Службы, правда, тут давно не велись, но при условии проведения планового ремонта храм вполне мог бы ожить. Судьба, однако, распорядилась по-иному: здание приобрели в пользование некие «злоумышленники», посчитавшие, что гораздо выгоднее пустить его на кирпичи. «Работы нет, а жить-то на что-то надо», — оправдывались местные мужики, разобравшие храм в один день.

Похоже, время строительства храмов в России сменяется временем их деконструкции.

И еще один штрих к характеристике прошедшего года. Патриарх Всея Руси Алексий II скончался 5 декабря. В этот же день ровно 77 лет назад был взорван храм Христа Спасителя в Москве. О чем говорит нам эта рифма истории? Бог весть, но боюсь, что сулит она не слишком солнечное будущее Русской Церкви.

II. И Тихон великий нам путь озарил

Из конца года вернемся к его началу. Открывали этот удивительный год две предвыборные кампании (думская и президентская) и фильм архимандрита Тихона (Шевкунова) о гибели империи. В сентябре же все три события вновь были помянуты вместе — причем в качестве «Антисобытий года». Так решили участники неформального «Клуба телепрессы», присудившие фильму о. Тихона приз «за безбожную пропаганду», а обе предвыборные кампании признавшие «событием, которого не было».

1. О Византии, колхозах, Путине и не только

Об этом фильме мы уже писали[10], и возвращаться к нему нет нужды. Но не меньший интерес представляет для нас личность самого о. Тихона и его мировоззрение. Возможность же познакомиться со всем этим поближе дает нам обширное интервью о. Тихона византийскому клубу «Катехон»[11].

Начнем с двух высказываний о. Тихона о своем фильме.

Первое: «Даже мои знакомые военные из разведки позвонили и говорят, что крутят там у себя этот фильм по внутреннему телевидению. В Генштабе этот фильм дарили на каком-то юбилее с копирайтом Генштаба России. Заседание коллегии ФСБ началось с показа этого фильма, меня приглашали и Академия международных отношений, и Академия МВД, и многие институты».

И второе: «Собственно говоря, фильм был очень и очень “инженерно” для меня выстроен. Я его выстраивал в меньшей степени как поэт, а в большей степени как инженер. Этот фильм был для меня еще и особым экспериментом. Этот фильм лично для меня был сделан как партитура, в которой я четко заложил партии для всех: например, для “Эхо Москвы” — я ждал, как споет “Эхо Москвы”, и для других групп. Для меня было величайшее наслаждение, что все они четко пели по этой партитуре. Это было потрясающе».

Привлекают здесь, с одной стороны, свидетельства о. Тихона о «высшем уровне» общения и обращения его фильма, а с другой, — фактическое признание, что этот фильм — намеренная провокация и сделан не столько на радость и просвещение друзьям, сколько назло врагам. Иными словами, о. Тихон признается, что он совершенно сознательно развязал войну в информационном пространстве. То есть, стало быть, и несет всю полноту ответственности за последствия этой войны: кто сеет ветер, пожинает бурю.

Интересно, как в другом месте (интервьюер ставит вопрос о православности Сталина) о. Тихон делает еще более прозрачные намеки на уровень своего обращения в коридорах власти: «Ни одного свидетельства об этом (что Сталин молился в Кремлевских храмах. — В. М.) я не нашел, включая разговоры со всеми кремлевскими охранниками (sic! — В. М.). Вот когда была ситуация с Бесланом, я знаю точно, что Путин долгие часы молился в Кремлевском храме, и после того, когда уже были приняты все решения. Самые интересные сведения о Сталине мне рассказал его приемный сын — Артем, генерал, который недавно скончался... Вот он мне заявил, что считает Сталина православным человеком, хотя я не знаю, насколько он, Артем, сам может идентифицировать православного человека».

Начинает же свое интервью о. Тихон с рассуждений о завоевании Константинополя: «Завоевание Константинополя спасло православие греков. Ведь последние два императора и последние патриархи константинопольские были униатами. Конечно, были и противники Унии, но сколько бы они продержались? Мы видим нашу Галичину — там тоже были ярые противники, но светская власть сделала свое дело, и сейчас решить униатскую проблему на западной Украине очень сложно. Сталин попытался со свойственной ему решимостью что-то сделать, но в 1990–1991 году все вернулось на свои места, Уния снова завоевала все свои позиции, — потому что была в сердцах людей. Так что мы можем предположить, что через 40 лет, несмотря на все сопротивление “зелотов”, православных, — греки бы стали униатами!

Султан Мехмет больше всего боялся, что греки объединятся со своими западными христианскими союзниками-католиками и выгонят его из Константинополя… И поэтому он поставил именно того человека патриархом, который был принципиальным противником каких-либо связей с латинским миром, — это был Геннадий Схоларий. Он разрешил ему быть этнархом, духовным руководителем жизни своего народа, но запретил одно — никакого общения с латинянами; а это как раз то, что было нужно Геннадию Схоларию. Кстати, у Геннадия был очень интересный план сделать Мехмета и других султанов православными, крестить их, после чего Мехмету предлагалось быть следующим василевсом. И только благодаря вмешательству некоторых визирей это не было осуществлено... Отсюда весь трагизм. Однако, в конце фильма — все-таки мы видим русский храм, в котором стоят дети и взрослые люди, у них красивые, прекрасные лица, и для меня было важно, что мы в ответственности вот за эту Церковь и за этот народ».

В этом пассаже характерно все. И симпатии к «решительному Сталину», и симпатии к Мехмету и даже трогательное сожаление, что не удалось «сделать Мехмета православным»(«Отсюда весь трагизм!»). И спокойное приятие унижений Церкви (зависимой от турок настолько, что турецкая власть даже ставит во главе ее угодного себе патриарха). И тут же рядом: «ответственность за эту Церковь и за этот народ», за эти «красивые, прекрасные лица»… Как-то странновато все это звучит, не правда ли? И какова логика! Ненависть к униатам оправдывает «решительность» Сталина, ненависть к латинянам — разгром Константинополя и насильственную исламизацию греков.

Следующий вопрос интервьюера как раз и касается «генетической ненависти», — только не нас — к ним, а их — к нам. Отец Тихон с удовольствием подхватывает тему: «Как это ни парадоксально, генетическая ненависть Запада к Византии остается до сих пор. Об этом говорят сами же западные политики и историки <…> от Тойнби до Петрарки, который писал о Византии с дикой ненавистью, хотя жадно воспринимал все из нее. <…> Они нас очень тяжело воспринимают. “Ничего понять не можем, но ненавидим” <…>

Я считаю, что здесь дело в следующем. Что такое был Запад до IV Крестового похода, разграбившего Константинополь? Помойка! Грязная, вонючая помойка — извините, но это так и было! Знаете, в каком веке появилась канализация в Париже — в XVIII, а в Лондоне — в XIX! Что такое был, скажем, самый большой город Европы XI века Регенсбург — 25 тысяч человек? А Константинополь — миллионник вместе с окрестностями, где канализация и водопровод — с IV века; охладительные системы; десятиэтажные дома с лифтами! Совершенно «бешеная» социалка, которая Западу даже не снилась! Когда Меровинги ездили на волах в домотканой грязной одежде в свои пещеры, которые они называли дворцами, византийский император жил во дворце, который был в десять раз больше Московского Кремля. С императорским троном — шедевром инженерного искусства, с органом и павлинами...

Тогда Западная Европа была захолустьем. И когда западные европейцы приезжали из Константинополя, у них был настоящий шок и они хотели только одного — его ограбить! И когда у них это получилось, когда они ограбили Византию… и очень талантливо все это награбленное развили, вот тогда у них все изменилось… У них в XI веке — 150 городов, а в XIII — 3000 городов... За счет бешеного, немыслимого грабежа…. А потом, когда у них началась стагнация... Колумб едет искать Индию, открывает Америку и снова происходит колоссальный грабеж. Западная цивилизация такова — ей нужен грандиозный впрыск.

Восточные империи существуют и развиваются совершенно иначе. Они — патронистические. Вот что такое был для нашей империи Вьетнам или Куба — да просто обуза! Мы просто любили Фиделя и Че, немножко получали оттуда сахарка, и у нас там была военная база. И всё. А остальное — мы сами в них вливали, в весь социалистический лагерь! Во всю Прибалтику и в Грузию в том числе! В этом смысле мы идиотская империя: вместо того, чтобы грабить и брать, — мы отдаем, доводим до нищеты свой народ. Но это патронистический тип восточной империи, и его надо немного реформировать».

Из этого широкого, целым мировоззренческим морем разливающегося мазка много можно почерпнуть. Но особенно привлекает начало этого могучего половодья. И попадись это интервью какому-нибудь прожженному фрейдисту, он чего доброго усмотрел бы в искренних признаниях о. Тихона чистейший родник бессознательной, на уровне родовой травмы, обиды, прорывающейся вдруг неудержимым: «Помойка! Грязная, вонючая помойка!» Ей-богу, не удержался бы злобина-психоаналитик, чтобы не указать, что кроется за всеми этими откровениями какая-то глубинная (глубже всякой мысли), безупречная (вот ведь как они нас ненавидят!), рождающая на уровне инстинкта благодарные ответные вибрации (это они, они во всем виноваты!), чувственная протоплазма, в которой смешались память об эдемской безгрешности и люцефирианская самовлюбленность. Порадовало бы фрейдиста и суждение о. Тихона о Ватикане: «Мне приходилось встречаться с одним мощнейшим ватиканским функционером. Я говорю ему — ну как вы можете признавать Filioque, ведь этой идеи не было в ранней Церкви, это явно поздняя ересь! И он — согласился! Дальше я ему говорю о Непорочном зачатии — ну зачем такое придумывать? И он соглашается! Он сдал все, вплоть до опресноков, но когда мы ему сказали о последнем — примате папы римского, то тут он отказался. И я понял серьезную вещь — они сдадут все, кроме первенства папы! Это важно понимать». (Иными словами, латиняне — априори враги, предатели и «функционеры». Врага надо знать в лицо. С ним можно даже общаться, чуть пригасив в сердце праведную ненависть. Естественно, при встрече с неколебимой правдой Православия враг, как ему и положено, начинает всячески юлить, отказываться и сдавать позиции. Однако последней своей сущности, своей вражьей личины он не отдает и стоит на ней твердо. Такова сущность зла!)

М-да, не устрашился о. Тихон читателя-психоаналитика, дал тому прекрасный повод для злословия; а ведь по сути и произнесено всего лишь нечто чистое, детское и почти повторяющее знаменитые слова К. Аксакова: «На Западе души убивают, занимаясь усовершенствованием государственных форм, полицейским благоустройствием; совесть заменяется законом, внутренние побуждения — регламентом», а «в основании государства русского: добровольность, свобода и мир»… Умри, Константин, а лучше не скажешь!

На самом деле души убивают, то есть отчуждают от Бога, от бытия, конечно же, в любом месте земного шара: где-то абстрактным рационализмом, а где-то платоновским идеализмом, миром «чистых идей» (воплощенной абстракцией), связывающим живую жизнь тотальным абсолютом. Но и там и здесь живая душа найдет для себя выход, человек найдет Христа, если будет искать Его.

Однако в этом: «Помойка! Грязная, вонючая помойка!» —звучит самое сердце мира, трещит ядро «эго». Недаром именно к этим словам так прицепился бы наш гипотетический психоаналитик: здесь Августиновы два града «от любви к себе до ненависти к Богу, и от любви к Богу до ненависти к себе» расходятся непоправимо, и ничего с этим не поделать.

И все же, чтобы двигаться дальше, нам придется во всем этом немножко разобраться.

Начнем с того, что византийская империя возникла не сама по себе, хотя и практически «на ровном месте». И для того, чтобы построить Новый Рим, Константину пришлось ограбить Рим старый. А когда на империю хлынули орды варваров, вся очень гибкая политика Нового Рима (в то время столицы обеих — восточной и западной — частей империи) была направлена на то, чтобы перенаправить варваров на Запад. Фактически, Византия бросила варварам западную часть империи как кусок, пожертвовав им ради своего благополучия.

Меровинги, совершающие выезды на волах из пещер, в то время как византийский император живет во дворце с лифтами, инженерным троном, органом и павлинами, — образ по-своему замечательный, но довольно далекий от объективности. Меровинги — варвары, а византийцы — кичливые потомки греков-ромеев, отягощенные тысячелетней цивилизацией и культурой. Сравнивать их — все равно, что сравнивать культуру миссионеров и негров и гордиться своим превосходством над дикарями.

Что же сказать о патронистическом духе Восточных империй?Вспомнить разве картельные экспедиции Юстиниана и его наследников, ставшие причиной откола восточных провинций, с радостью ушедших под власть ислама, после чего Византия превратилась в крошечное государство, практически совпадающее с границами Константинополя?

А византийская социалка не означает ли всего лишьотчуждение византийца от живой жизни в тотальной зависимости от имперской бюрократии? И не в результате ли этого империя, несмотря на все свои несметные богатства, держа в своих руках всю торговлю между Востоком и Западом, оказалась столь слаба, а ее граждане столь малодушны, что сдались без боя в сотни раз меньшим (!) силам крестоносцев?

И «идиотизм» империи мы должны будем взять под защиту («мы идиотская империя: вместо того, чтобы грабить и брать, — отдаем»). Разве просвещение окраин — не есть идея империи (и самого христианства — нести свет благой вести народам)? И уж если даже языческие империи Александра Великого и Римская, связавшие мир единой эллинской культурой, законом и дорогами, по которым пошла затем по миру христианская проповедь, следовали своей идее, какими же должны быть империи христианские? Но именно этот «идиотизм», то есть самое христианское качество империи, не устраивает о. Тихона, и именно его ему хочется «немного реформировать».

Но идем дальше. Вот о. Тихон рассуждает об армии:«Василий II — император, который собрал огромный резерв, для него было ясно — нужно было преобразование армии. И он собрал деньги для создания армии нового типа — стратиотское ополчение. Это та же проблема, которая стоит и у нас. У нас непомерно раздутая армия, бессмысленно огромное количество танков — вместо действительно важных бомбардировщиков дальней авиации... Сократить армию и преобразовать ее — был вопрос важнейший для Василия II... Потом… на свою армию плюнули — окончательно ее разорили и занимались набором наемников... Поэтому, сейчас… исторический урок… этой военной реформы, является очень интересным. Как наши, действительно исторические предки справлялись… с теми же самыми проблемами… Я бы на месте генерального штаба заказал бы самое серьезное исследование по этому поводу».

Постараемся не обращать внимания на то, как, говоря об армии, о. Тихон обретает подлинное вдохновение. Заметим другое: как и раньше, во всем этом немалом по объему интервью имя Христа ни разу не помянуто. Но вновь каверзный психоаналитик подсказывает из-под локтя: а, может, в сердце отца Тихона звучит совсем иная литургия — гул стратегических бомбардировщиков? Увы, в наблюдательности нашему фрейдисту не откажешь: о. Тихон и впрямь об армии говорит куда охотнее, чем о Христе. С одной стороны, это, конечно, — театр абсурда, а с другой… Может, это и значит быть «духовником президента»?

А вот о «святая святых» — Третьем Риме: «Как наследники Византии, конечно, мы им, Третьим Римом, и являемся, несомненно… Может быть, действительно, так станется, что Россия окажется и останется единственным оплотом Православия… гарантом трезвого и святоотеческого православия. Ведь Константинопольский Патриарх… готов воссоединиться с католиками, если ему дадут второе место чести…Но Российское государство… является, к сожалению, секулярным, в отличие от греческого, являющегося религиозным…. Однако важно, чтобы не только мы себя называли Третьим Римом, но чтобы и другие нас так называли».

Итак,отметим, что идеалом государственного устройства утверждается здесь теократия, а Третий Рим становится почти синонимом РПЦ.

Еще об империи: «Все наше достояние — имперское достояние. Потому что как бы мы ни назывались, мы все равно являемся, были и остаемся Империей. Многие, конечно, этого не могут озвучить, поскольку сразу подымутся вопли, но я думаю, что большинство разумных мыслящих православных людей придерживаются этих взглядов. Церковная критика этого фильма тоже была, ее было не много, но была. Она была очень точечной, и это были именно те люди, для которых слова “империя” и “имперскость” ассоциируется с чем-то ужасным и отвратительным лично для них. Ну, ничего страшного. Они же тоже патриоты, тоже хотят, чтобы у России были какие-то блага, но они считают, что Россия должна быть даже не в современных границах, а меньше, что Россия не должна быть сильной, что мы не совсем дееспособны и нам нужна серьезная опека, нам желательно быть под протекторатом, под контролем Запада, чтобы мы чего-нибудь не натворили. Я утрирую сейчас, конечно, их мысль, но она, в конечном счете, именно такова»...

Продолжая эту мысль, о. Тихон логическим путем приходит к естественному выводу: враги фильма — это враги империи со всеми вытекающими. Но вот какое любопытное признание следует дальше: «Мне было бы очень интересно проследить положительный опыт созидания Империи! …Но как всегда, нечто позитивное намного тяжелее описать... Рассказать, как созидалась Империя, о принципах создания империи — очень бы хотелось. Но эти принципы создания земного государства порой очень жестоки. Поэтому, может быть, и не стоит подавать эту тему точно в таком же жанре и контексте. Позитивный, вдохновляющий опыт очень нужен, но я не знаю, какой мы опыт там найдем, кода мы туда залезем»...

Тут даже и обращаться к услугам психоаналитика не надо, — открытым текстом сказано: неизбежные и необходимые принципы созидания империи — это кровь и умолчание. В общем, вещи нам, увы, хорошо знакомые, так же, как и «вдохновляющий опыт» пропаганды вместо правды.

А вот что о созидании империи говорится чуть дальше: «Предшественники Юстиниана собрали огромный государственный резерв, который он использовал для строительства Софии, отстроил Константинополь, дал взятки направо и налево, присоединил огромное количество земель, подкупил всех, кого только можно, и собрал эту великую Империю»…

Теперь высокими государственными интересами оправдываются, как видим, не только кровь и ложь, но и тотальная коррупция, и нравственное разложение.

[9] http://www.politua.ru/concept/135.html
[10] О фильме архимандрита Тихона (Шевкунова) «Гибель империи. Византийский урок» // «Континент», № 136.
[11] Тихон (Шевкунов), архимандрит: О Византии, колхозах, Путине и не только // «Русский обозреватель», 10.10.2008.

[1]  [2]  [3]  [4]  [5]