Конец эпохи

От тоталитаризма к фундаментализму

[1]  [2]  [3]  [4]  [5] 

Наконец, разговор доходит до симфонии Церкви и государства, и здесь о. Тихон впервые вспоминает слово «любовь». Теперь это слово просто не сходит у него с языка: «Я скажу свое сугубо личное мнение. Все происходит на эмоциональном личностном уровне, всегда, все остальное — производное. Вот царь Иоанн IV Василевич так искренне воспринял идею своего личного помазания, что любое отклонение людей от этого он считал совершенно чудовищным. Раз он помазанник, то весь народ должен его любить как царя, Палеолога в каком-то колене, которому Господь дал власть. И когда он сталкивался с тем, что его не любят или критикуют, — для него это было просто психологическим потрясением, и всех, кто его не любил, он считал достойным любых кар, любой казни; он думал, что так борются за справедливость, за правду, за порядок. С его точки зрения, ну не должны жить люди, которые ненавидят помазанника Божьего и не слушаются его. Отсюда его конфликт с Митрополитом Филиппом. Это как Патриарх Никон и Алексей Михайлович, которые были из одного круга, были друзьями и бесконечно друг друга любили… Почему он (патриарх Никон. — В. М.) ушел? Он понял, что Алексей Михайлович больше его не любит, а значит, не осуществятся его проекты, которые могут быть осуществлены только в симфонии любви. И это была для него трагедия. Ведь в чем симфония должна быть между Церковью и государством, — прежде всего во взаимной любви! В том, что Церковь любит государство и государство любит Церковь! А когда любви нет, — все разрушается и обессмысливается. Вот в этом, мне кажется, и суть конфликта Митрополита Филиппа с царем.

Что касается церковно-государственных отношений, то… дело не в законах. Первые лица государства должны быть православными! По-настоящему православными! Тогда будут нормальными церковно-государственные отношения! Как только эти лица будут не православные, — какой бы мы ни выдумали закон, все будет плохо, вопросы решаться не будут. Вот и все».

Итак, «Церковь любит государство, а государство любит Церковь». Просто это такая любовь. Самые наглядные примеры которой: Грозный и Филипп, Алексей и Никон...

А вот и о любви к народу. Самое, пожалуй, замечательное место во всем интервью. «Вот у нас есть колхоз большой в Рязанской области, где-то 350 человек там живет. И я вам скажу — ситуация очень серьезная. Люди в основном неверующие, нецерковные, и только сейчас воцерковляются. Скажите, им воцерковляться некогда? Да после летней поры — времени сколько угодно! Ну, переделали свои дела, коров подоили, а дальше что им еще делать? Они ничего и не делают. Мы там уже 9 лет почти. Первое, что мы там сделали — на месте аптеки построили узилище (sic! — В. М.) и заточили туда тех людей, которые пьянствуют. Держали их по пять дней, пока не выветрится алкоголь, а потом везли их в город, там их подшивал, и они возвращались в деревню. Всю зиму — сиди и рефлексируй о чем угодно и сколько угодно. Но дело в том, что у них отшиблено желание мыслить, думать и что-то изменять... Мы богатый колхоз, у нас все как надо, и доярки знатные, и механизаторы знатные, и доска почета, мы предоставляем им все условия, повысили им зарплаты, до 15 тысяч рублей, а когда мы пришли, они по 4 года не получали зарплат вообще, все были спившиеся, с 10 лет и старше. Развлечение было только одно — просмотр порнографии по видеомагнитофонам — скидывались, ездили в город, брали на прокат кассеты. Вот вам наша романтизированная деревня. Да мы в шоке, в ужасе были, когда это все увидели. Мы и все мои друзья, начитавшиеся наших писателей-деревенщиков, Распутина, Шукшина, вдруг попадаем вот в такое вот. Это действительно страшно. И молодежь вообще не хочет оставаться в деревне, что бы ты им ни предлагал. Уезжают в Рязань, в Москву, устраиваются охранниками на 4–5 тысяч рублей»[12].

Вышеизложенное, признаться, озадачивает.

«У нас есть колхоз»… У кого — у нас: у Сретенского монастыря? У ФСБ?.. И 350 человек крепостных крестьян в придачу? «Узилище на месте аптеки», «повысили им зарплаты» — что все это значит?

Однако, что бы этот пассаж ни означал, читая его, невольно вспоминаешь, что вопрос наркомании в гитлеровской Германии решался точно такими же изящными методами. Ведь проблема наркомании, хотя и не в нынешних масштабах, существовала и в 30-е годы. Так вот Гитлер приказал выдавать наркотики нуждающимся — бесплатно, через аптеки. Для чего наркоманам, естественно, пришлось зарегистрироваться. А дальше, кажется, ясно: наступил день, и проблема чистоты нации в этой области была решена за несколько часов.

Однако не будем отвлекаться от интервью. Послушаем теперь, каковы суждения о. Тихона о миссионерстве: «Все то, что мы делаем, собираясь в небольшие кружки, разрабатывая наши идеи,.. — это сверхнеобходимо! До того момента, когда появится грядущий Константин, который государственными средствами начнет все это делать. Когда мы говорим о человеке, о некой малой общине — это одно. Когда же мы говорим о государстве — то этим должно заниматься государство. Везде это происходило только так. Что, до князя Владимира не было христиан? Были христианские кружки, собирались какие-нибудь христиане в Киеве, разговаривали и все. Пришел князь Владимир и что сделал? Вывел всех киевлян к Днепру, велел всем раздеться, зайти в Днепр — кто не зайдет, тот не друг князю, можно сказать «враг народа»... Потом приходят какие-то чернобородые греки и начинают бормотать что-то непонятное на своем греческом. И всё — выходите, вы теперь христиане! Казалось бы — какие христиане? Что, где, куда? А через 20 лет — Киево-Печерская лавра, преподобные отцы наши и т. д. Вот так это делается в государстве. <…> В Колорадо, 68% населения каждое Воскресенье ходит в храм… принципиальный вопрос: если ты не верующий, — ты никуда не попадешь, вот и все! Вот когда и у нас это начнется, вот тогда будет настоящее миссионерство на государственном уровне».

Еще один замечательный перл сознания. Действительно, в Киеве Русь пережила золотой век просвещения (чтобы в этом убедиться, достаточно почитать полные высокого христианского гуманизма писания Владимира Мономаха). Но, говоря о крещении Руси, о. Тихон будто выкидывает всю последующую историю, словно не было ни геноцида половины страны при Иване Грозном, ни последовавшей за сим Смуты, ни катастрофического Раскола, ни революционной мясорубки, ни государственного атеизма. Из «крещения Руси» он сразу шагает в реальность современной Америки. Но Америка, как известно, взросла на протестантской этике, не пережив и десятой доли того кошмара (речь к тому же, заметим, идет о глубокой провинции, сохранившей не только протестантскую мораль, но и традиционный бытовой расизм), что пережили мы. И панацея предлагается все та же, ленинская: насильственное крещение, насильственное воцерковление, понижение в правах для неправославных… И, в перспективе, — упомянутое выше узилище?

В заключение еще одна цитата: «Из всех искусств для нас действительно важнейшим сегодня является телевидение! Почему я этот фильм сделал на центральном телевидении? Мне ведь говорили — давайте на “Спасе” — да не интересно мне на “Спасе”, для своих! Интересно и важно было сделать на государственном канале! При этом я понимал, что чисто религиозный фильм не нужен сейчас, он бы не воспринялся народом. В одном письме на фильм мне написали: я явлюсь коммунистом, но, посмотрев фильм, всерьез задумался о христианстве, потому что увидел много созвучного!»

Что ж, и вправду — в «христианстве» о.Тихона и коммунизме созвучного много.

2. Несколько замечаний психоаналитического характера

Познакомившись с некоторыми тезисами этого любопытного интервью, рискнем прибегнуть к помощи нашего виртуального психоаналитика и попросим его составить примерный психологический портрет архимандрита Тихона, что представляется нам не менее, если не более важным, нежели знакомство с самими этими тезисами. Тем более, что руководит нами в данном случае не праздное любопытство, а стремление к истине.

Попробуем пояснить на примере. Чем, скажем, были тезисы большевиков в 1917-м? Да ни чем иным, как произвольным нагромождением бессовестной демагогии. А вот в «ледяной, ненавидящей усмешке Ленина» (по выражению так много уже раз цитировавшегося здесь Георгия Федотова) заключалось зато все, что нужно было знать о большевизме. Так что, предлагая ниже психологический портрет Тихона Шевкунова (крайне, конечно, субъективный), мы вовсе не имеем мысли обидеть его или его сторонников. Мы хотим лишь уяснить себе суть дела.

Итак, что же мы могли бы узнать об о. Тихоне, взглянув на него цепким взглядом психоаналитика? Архимандрит явно неравнодушен к гению страха и бюрократии Сталину, хотя эмоционально ближе все-таки к Ленину с его идеями мировой революции. О. Тихона отличает авантюризм, мечтательность, хвастливость, перманентное недержание мысли, неспособность справиться с эмоциями — это хлестаковщина в чистом виде, характер очень русский. При этом ему удивительным образом удается совмещать инфантилизм (а, быть может, даже и жертвенность) Николая II, авантюризм Ленина и брутальность Сталина. Что же мы получаем в итоге?

Взглянем еще раз внимательно на составляющие этого миросозерцания. Прежде всего — это какая-то глубокая обида, из которой рождается возведенная в перл сознания ненависть, которой детерминировано здесь все. Две эти стихии — православие (понятое как идеальная идеология: «истинно, потому что верно») и ненависть — и рождают этот своеобразный православный большевизм, устремленный как к эмпирею — к Сталину, иконе, перед которой молится эта несчастная душа и на которую хочет она походить. Но, рождаясь из обиды и находя себя в ненависти, песня о. Тихона обращена к врагу, что делает самого автора этой песни очень зависимым.

Оттого душа, раздираемая двумя притягивающими ее силами — крутыми пацанами, на которых хочет она походить (ФСБ-шники и кремлевские охранники), и теми, кто ее обижает (либералы и интеллигенты), всегда так неспокойна и взбаламучена. Отсюда же и милитаризм, теократия, насильственное воцерковление, узилища для народа, понижение в правах для неправославных и преследование инакомыслящих. Все это та же извечная незащищенность, капризность так и не повзрослевшего сердца (очень русский, по сути, сюжет), ведущие к неизбежному срыву и надлому. Отсюда и узаконенные ложь, кровь, подкуп, страх и недоверие к жизни, желание спрятаться от нее если не в утробу матери, так за толстые каменные стены. Все это и находит выход в неожиданном изломе, исходе эроса в любви к госбюрократии, венчающем этот душевный космос.

Да простится нам этот вполне дилетантский психоанализ, но мы прибегли к нему, чтобы лишний раз убедиться в верности вот какой догадки. Ведь все это до странности напоминает портрет другого великого романтика, художника, большого мечтателя и ребенка в душе. Сравним все это с замечательными наблюдениями Джорджа Оруэлла:«...Гитлер не победил бы своих многочисленных соперников, если бы не обладал магнетизмом, что чувствуется даже в грубом слоге “Майн кампф” и что явно ошеломляет, когда слышишь его речи. Я готов публично заявить, что никогда не был способен испытывать неприязнь к Гитлеру... В нем явно есть нечто глубоко привлекательное... У него трагическое, несчастное, как у собаки, выражение лица, лицо человека, страдающего от невыносимых несправедливостей. Это, лишь более мужественное, выражение лица распятого Христа, столь часто встречающееся на картинах, и почти наверняка Гитлер таким себя и видит. Об исконной, сугубо личной причине его обиды на мир можно лишь гадать, но в любом случае обида налицо. Он мученик, жертва, Прометей, прикованный к скале, идущий на смерть герой, который бьется одной рукой в последнем неравном бою. Если бы ему надо было убить мышь, он сумел бы создать впечатление, что это дракон. Чувствуется, что, подобно Наполеону, он бросает вызов судьбе, обречен на поражение, и все же почему-то достоин победы...

Он также постиг лживость гедонистического отношения к жизни. Со времен последней войны почти все западные интеллектуалы и, конечно, все “прогрессивные” основывались на молчаливом признании того, что люди только об одном и мечтают — жить спокойно, безопасно и не знать боли. При таком взгляде на жизнь нет места, например, для патриотизма и военных доблестей. Социалист огорчается, застав своих детей за игрой в солдатики, но он никогда не сможет придумать, чем же заменить оловянных солдатиков; оловянные пацифисты явно не подойдут. Гитлер, лучше других постигший это своим мрачным умом, знает, что людям нужны не только комфорт, безопасность, короткий рабочий день, гигиена, контроль рождаемости и вообще здравый смысл; они также хотят, иногда по крайней мере, борьбы и самопожертвования, не говоря уже о барабанах, флагах и парадных изъявлениях преданности. Фашизм и нацизм, какими бы они ни были в экономическом плане, психологически гораздо более действенны, чем любая гедонистическая концепция жизни. То же самое, видимо, относится и к сталинскому казарменному варианту социализма. Все три великих диктатора упрочили свою власть, возложив непомерные тяготы на свои народы. В то время как социализм и даже капитализм, хотя и не так щедро, сулят людям: “У вас будет хорошая жизнь”, Гитлер сказал им: “Я предлагаю вам борьбу, опасность и смерть”; и в результате вся нация бросилась к его ногам. Возможно, потом они устанут от всего этого и их настроение изменится, как случилось в конце прошлой войны. После нескольких лет бойни и голода “Наибольшее счастье для наибольшего числа людей” — подходящий лозунг, но сейчас популярнее “Лучше ужасный конец, чем ужас без конца”. Коль скоро мы вступили в борьбу с человеком, провозгласившим подобное, нам нельзя недооценивать эмоциональную силу такого призыва»[13].

Не правда ли, здесь ясно проглядывает тот психологический тип, который мы только что рассмотрели? Единственно, чего по-настоящему не достает о. Тихону — харизмы фюрера, его магнетизма и его веры (и слава Богу!). Гитлер — натура волевая, фанатичная, уверенная, жадная, идущая до конца. Он не только мечтатель, но и солдат. О. Тихон для солдата слишком мечтателен и бесформен. И в нем нет трагедии. Он хвастун и мечтатель, самозабвенно играющий в самолетики и простодушно гордящийся своей дружбой с кремлевскими охранниками. И в этом смысле он — истинное дитя постмодерна. Казалось бы, очередной «плюшевый мишутка», чего здесь опасаться? Однако! Вспомним сына сапожника Джугашвили, этот божественный парадокс истории. Так, может быть, наше инфантильное, постмодернистское время лучше всего и может выразить себя именно через такого вождя?

И еще одно. Очевидно, что идеи Тихона Шевкунова не просто идут вразрез с риторикой президента Медведева («свобода всегда лучше, чем несвобода»), но прямо, откровенно, агрессивно антиконституционны в каждом своем пункте. В роли «духовника президента» (в которой о.Тихон кокетливо себя позиционирует) — это, конечно, совершенный скандал. И сам о. Тихон это прекрасно понимает. Почему же он так безбожно подставляет себя и своих патронов? Да все потому же! Потому что — ребенок в душе! Скажем, о. Всеволод Чаплин тоже говорит немало глупостей. Но никому ведь и не приходит в голову ему верить. О. Тихону верят. И верят ему потому, что и сам он верит в то, что говорит (и в этом, кстати, он очень схож с епископом Диомидом). Идеология, которую озвучивает о. Тихон (Шевкунов), — своего рода православная сталинократия — пусть инфантильная, истеричная, бессильная что-либо объяснить и связать, но при том весьма напористая и, главное, понятная народу. (Так что в итоге внезапно оказывается, что если мы и ошиблись относительно конкретного человека, то все-таки получили, кажется, некий обобщенный портрет нашего среднестатистического воцерковленного современника, эдакого типового православного.)

В сердце всей этой идеологии — Империя. Беда же этой идеологии в том, что имя Христа никак здесь не артикулируется.

Но это и неудивительно. Попробуйте приложить имя Христа к любому из тезисов о. Тихона. Оно будет отскакивать, как противоположно заряженный магнит. Это — совсем другой полюс бытия.

Проблема, конечно, не в Империи. Империя как таковая — не есть зло. Империю воспевали и Данте, и Пушкин. Проблема в том, что Империя становится выше Христа.

Но когда Империя становится выше Христа, она неизбежно порождает фашизм.

III. В ожидании грядущего Константина

1. Вхождение фундаментализма

В 1933 году Георгий Федотов писал: «Нередко приходится слышать в наши жестокие дни: не то ужасно, что делают большевики, а во имя чего они делают. Можно было бы простить им кровь, если бы она лилась за Россию, простить насилие — во имя истины. Но большевистская идеократия есть сатанократия по самому содержанию ее идеи. Это двусмысленное утверждение содержит большую правду и большую ложь. Все зависит от того, как понимать это “во имя”. Если “во имя” означает рациональное, словесное исповедание догмата, то следует сказать: как ни гнусен большевизм, можно мыслить нечто еще более гнусное — большевизм во имя Христа. Методы ГПУ на службе церкви были бы в тысячу раз отвратительнее тех же методов на службе у безбожия, потому что есть внутреннее сродство между целью и средством, между верой и жизнью, между идеей и политикой. Оттого мы относимся с таким ужасом к увлечению большевистскими методами в христианском стане. Евразийство у власти, управляющее по большевистской системе, могло бы реабилитировать даже большевизм»[14].

Злу (как и Добру) свойственно развиваться и раскрываться с каждым новым временем во все большей глубине, стремясь к абсолюту. Потому и развитие его в сторону, указанную Федотовым, кажется неизбежным и не удивительным.

О том же говорит и один из последних в череде скандалов в этом году случай с иконой Сталина, выставленной в храме святой Ольги в Михайловке (Стрельна) под Петербургом. Икона в Стрельне появилась полгода назад. Говорят, подобные изображения есть также в московских храмах — Никольском и Покровском — и в Свято-Покровском монастыре. На иконе, где Матрона Московская, благословляет Сталина на войну с немцами, отец народов изображен «весьма одухотворенно», как пишут газеты. «Конечно, нимба над Сталиным нет, — рассуждает в разговоре с корреспондентом «Новой газеты» прихожанин храма в Стрельне. — Но он так смотрит на вас с иконы, что хочется вытянуться по стойке “смирно” и сказать: “Простите, Иосиф Виссарионович”».

«Чувство, что Сталин — отец народов, отчасти и мой высокий отец, не покидало меня всю жизнь. У меня, кроме Небесного, было два отца: один — по плоти, а другой — отец народов. Я поминаю Иосифа Виссарионовича на всех службах, где это уместно», — говорит и настоятель храма игумен Евстафий (Жаков).

Скандал вышел большой, но в епархии к инициативе игумена отнеслись снисходительно. Симпатии к Сталину в Русской Церкви гораздо сильнее, чем к раздувающей подобные скандалы прессе.

Неудивителен и интерес к этим тенденциям у современных авторов. Так, Леонид Волков в статье, исследующей природу тоталитарных идеологий ХХ века («Долгий век кулачного человека. О фашизме, нацизме, ленинизме, сталинизме и модернизации в перспективе 2022 года»)[15],подводит читателей к следующему выводу: пришествие фашизма в сегодняшней России неизбежно, но не обязательно он должен кончиться гитлеризмом.

Действительно, в сегодняшней нашей реальности легко наблюдать обнаруженные Волковым предпосылки фашизма. Таковы, в частности, многообразные течения «консервативной революции». Сегодня мы видим калейдоскопическое многоцветье таких течений во всех аспектах — от интеллектуальных до «кулачных»: это и магическое евразийство Дугина, и этнический национал-социализм Белова-Поткина, и царебожнический фундаментализм Душенова — Диомида, и олигархический консерватизм Кирилла — Чаплина, и романтико-бюрократический сталинизм о. Тихона Шевкунова, и проч. и проч. Последний пример такого рода — идея протоиерея Всеволода Чаплина о православных патрульных формированиях, вроде советских народных дружин. Симптоматично, что на своем последнем съезде движение в сторону национального социализма обнаружила и КПРФ. Национальный социализм — звучит подозрительно знакомо, не правда ли? Есть у нас сегодня уже и всеохватная бюрократическая партия.

И все же непосредственная эволюция нынешней российской власти в фашистский режим представляется пока что сомнительной. Несмотря на всю державно-имперскую истерию последнего времени, у нас есть пока и Конституция, и недвусмысленная гуманистическая риторика («в центре — человек», «свобода всегда лучше, чем несвобода»и т. д.) из уст первых лиц государства продолжает звучать.

Настоящий фашизм требует все же вполне четкой антилиберальной идеологии. И такая идеология, как видим, у нас тоже уже есть, и совсем рядом с властью. Но прежде чем перейти к рассмотрению такого сценария, небольшое отступление в историю.

[12] Этот фрагмент интервью можно прочесть в Живом журнале: holmogor. livejournal.com/2859503.html.
[13] Оруэлл Джордж. Рецензия на «Майн кампф» Адольфа Гитлера (1940)
[14] Федотов Г. Правда побежденных // «Современные Записки», 1933, № 51.
[15] «Дружба Народов», 2008, №10.

[1]  [2]  [3]  [4]  [5]