Конец эпохи

От тоталитаризма к фундаментализму

[1]  [2]  [3]  [4]  [5] 

2. О мистических корнях фашизма и большевизма

Сегодняшнее обожание Сталина в нашей церковной среде (в каком-то смысле действительно отца-основателя РПЦ), а где-то и Гитлера (многолетнего духовного светоча РПЦЗ) заставляет нас внимательно всмотреться в мистические корни тоталитарных идеологий ХХ века.

О «белом фашизме», фашизме как «рыцарской идее», много и охотно рассуждал еще Иван Ильин. Но более прав, наверное, все же Г. Федотов, утверждавший, что «весь мировой фашизм поднялся на ленинских дрожжах»[16]. Фашизм оказался слишком густо замешан на имморализме, провозглашенном Ницше и впервые столь зримо и мощно явленном в большевизме. Еще в 1909 году Томазо Маринетти, основатель футуризма и учитель Муссолини говорил: «Человек, испорченный библиотеками и затюканный музеями, не представляет больше ни малейшего интереса… Мы хотим воспеть любовь к опасности, привычку к дерзновенности. Хотим восславить агрессивность, лихорадочную бессонницу и кулачный бой... Мы воспеваем наглый напор, горячечный бред, строевой шаг, опасный прыжок, оплеуху и мордобой».

Фашизм есть реакция воли на измельчание человека в цивилизованном мире, на слабость человека культуры, примат воли над интеллектом («Фашистский дух — это воля, а не интеллект; всякая сила — есть моральная сила» — Джованни Джентиле). Наконец, на уровне политики это реакция «духа государства» на «дух либерализма»: «Либерализм похоронил культуры. Он уничтожил религии. Он разрушил отечества» (Ван ден Брук).

Высшая идея либерализма — человек. У государства тоже есть свой ангел, своя высшая идея — идея справедливости. Фашизм и выступает как ангел справедливости, как священная правда, реакция духа на попытку его разложения рафинированной культурой декаданса, мамоной, либерализмом и «жидо-большевизмом». Отсюда и обожествление государства у Муссолини (впервые, кажется, в ХХ веке употребившего эвфемизм «Третий Рим»). Мечта, Родина, Справедливость — эти священные слова написаны на знаменах фашизма. Но, более того, фашизм есть романтическая мечта о царстве света и справедливости, которую, в отличие от природной стихии большевизма, фашизм находит в духе государства. И устремлен он — в священное царство справедливости и света. Трубы фашизма звучат не только из античного Рима, но и из священной Валгаллы. Оттуда, освобождаясь от пут христианской морали (легенды говорят, что древние германцы-викинги крестились с мечом в руке; держа его, поднимается ницшеанский сверхчеловек. Это все та же мечта человекобожия, породившая и Нерона и Грозного.

Но и марксизм — не только экономика, но, прежде всего, философия истории (почему и оказался столь привлекателен для русских). Русский марксизм — это в первую голову вера, это смысл истории и ее разрешение. И Третий Интернационал Сталина, и Третий Рим Муссолини, и Третий Рейх Гитлера — лишь разные версии хилиазма, проекты построения царства Божия на земле.

И нельзя, конечно, не видеть эту мистическую близость тоталитарных идеологий, о сути которых Федотов писал: «Коммунизм, то есть общение, братство любви с нераздельным владением — “никто ничего… не называл своим” — родился вместе с христианством: это идеал жизни первоначальной христианской общины… Но что из него сделал механизм безбожного века? Национализм, гораздо слабее укорененный в христианстве, чем коммунизм, вырождается еще с большей легкостью. Та же судьба постигает все самые высокие ценности, когда они отрываются от животворящего Центра жизни. Наука вырождается в позитивизм, искусство — в эстетизм и, замыкаясь в себе, становится прибежищем демонических сил. Наша эпоха, поскольку это эпоха распада, порождает жестокий вампиризм восставших на Бога идей-ангелов»[17].

В Русской революции 1917 года ничего фашистского, ничего «римского» еще не было (хотя и Георгий Федотов и Иван Ильин уже угадывали в большевизме черносотенные черты). Но в 30-х годах коннотации фашизма в СССР уже совершенно отчетливы. И тот же Федотов в 1935 году пишет: «Вчера можно было предсказать грядущий в России фашизм. Сегодня он уже пришел. Настоящее имя для строя СССР — национал-социализм. Здесь это имя более уместно, чем в Германии, где Гитлер явно предал национал-социалистическую идею. Сталин, изменяя коммунизму, становится национал-социалистом, Гитлер, изменяя себе, превращается в вульгарного националиста.… Кровное родство между фашистской группой держав, включая Россию, несравненно сильнее их национальных отличий: последние носят порой чисто символический характер».

Столь же определенно говорит Федотов и в 1938-м: «Сталинизм есть одна из форм фашизма»[18].

Все тоталитарные режимы утверждают один и тот же тип человека — спортивный, антиинтеллектуальный, оторванный от почвы, замечает Федотов. Говорит он и о парадоксальном уничтожении всего национального («выветривании национального своеобразия») «консервативными» и «коммунистическими революциями» ХХ века: «Муссолини разрушил Италию совершенно так же, как Ленин Россию и, может быть, как Гитлер Германию».

Но «примеры гибели наций» случались и в прошлом. Так, указывает Федотов, перерождение классического грека в византийца (типы эти настолько далеки друг от друга, что их можно считать антиподами) произошло буквально за одно столетиебез всяких катастроф и завоеваний. Принятия христианства и острой ориентации Империи (то есть двух чисто духовных факторов) в IV веке оказалось достаточно, чтобы породить новый народ из элементов старого при полном сохранении государства и языковой традиции. Явление поразительное, замечает Федотов, угрожающее и современной Европе, особенно, России[19].

Но, пожалуй, еще более поразительный пример перерождения духа (идеи) мы видим в царстве Ивана Грозного. Трагедия Грозного — это, конечно, не тот наивный исторический лубок, который рисует о. Тихон Шевкунов. Грозный — это предел византийской, римской идеи царства, идеи царя как наместника Бога. Грозный вдохновлен Римом, не только вторым, но и первым, языческим («мы от Августа-кесаря родством введемся!»). В его сумрачном и жестоком уме живет средневековая мечта о царстве (естественно, — добра и света). Он хочет видеть себя благодетелем, Христом. Но жизнь (заговоры!) вынуждают его превращать свою мифологическую реальность в поле Страшного Суда, который он и творит как законный бог этого мира. И вот мечта о царе-Христе в реальности претворяется в отчаянную манифестацию антихриста-человекобога — причем манифестацию, смиренно принятую народом: «То земной едет бог, то отец наш казнить нас изволит». Опричнина Грозного — это ангелы Страшного Суда, а Русь (в самосознании того времени — вся вселенная) — пространство этого Суда. Русь поделена пополам, и одна часть (земщина) подвергнута тотальному геноциду со стороны второй (опричнина). Это можно назвать гражданской войной и социальной революцией — с той только разницей, что уничтожаемая сторона даже не сопротивляется.

Так точно и революции ХХ века (и большевистская и консервативная), разрывая парадигмы модерна (разума и просвещения), оказавшиеся слишком тесными для стихий, заключенных в человеческом сердце, погружают общественные отношения в Средневековье и феодализм. И там одна отливается в формы «московского царства», душу другой, мятущуюся в стихийном вагнеровско-ницшеанском романизме, сковывают магические ритуалы СС (тоже своего рода опричнина — духовный орден).

Гитлер и Сталин кажутся отражениями друг друга. Разница между ними лишь в том, что один творил революцию, а второй ее подминал. Но и тот и другой всходят «на ленинских дрожжах» (как ненависть порождает страх и ответную ненависть). Оба они в этом смысле — птенцы «гнезда Ульянова». И явление обоих вовсе не кажется нам случайным. И Сталин и Гитлер совершенно неизбежны, как всякая доведенная до конца мысль.

От обожествления государства (римский идеал закона и гражданина) — один шаг до обожествления нации и ее фюрера (германский идеал индивидуальной воли, где снова начинает звучать торжествующая музыка человекобожия). Воля Гитлера была неуклонна, почти как воля бога, воля фанатика, уверившегося в своей миссии спасителя мира и крайне при том мистически настроенного (известная история с копьем Лонгина для него очень характерна). Гитлер — мистик, как и Иван Грозный и Николай II. Он олицетворяет собою такой же неизбежный апогей и конец идеи, каким для русского Средневековья стал Иван Грозный, а для русской империи — Николай Романов.

Не здесь ли смысл притчи, рассказанной Христом 2000 лет назад? Христа распяла высшая духовная власть (консерваторы-архиереи) и высшая светская власть (обожествившая себя империя). Но также и власть толпы, кричавшей «распни, распни», натасканного вождями демоса (фашизм — демократическая идея). Конечно, Пилат уступал не столько толпе (носительницей воли народа лицемерно объявляла себя Империя), сколько страху, внушенному первосвященниками. И Пилат сделал свой выбор. Как сделали свой выбор и архиереи, чьей задачкой был тоже вопрос о власти — духовной власти над народом.

Вопрос о власти (власти Бога и кесаря) разрешала в свое время и Россия, восходя на Голгофу сталинократии.

Но и это еще не конец. Есть еще уровень фундаментализма, есть демонизм религии. И это уже — драма ХХI века.

3. О грядущем Дне опричника

Итак, если вершиной русского Средневековья стал Иван Грозный, а вершиной русского модерна — Иосиф Сталин, то в какие же эмпиреи двинется наш постмодерн?

Кажется, настоящий ответ на этот непраздный вопрос может дать лишь полномасштабный кризис, в который все явственней входит сегодня Русская Церковь.

За последние несколько лет мы далеко продвинулись по этому пути. Бесконечными скандалами, срастанием с властью и бизнесом при почти полном отсутствии социальной работы и служения милосердия церковные власти умудрились настроить против себя большую часть общества, еще в 90-е относившегося к Церкви с симпатией. Интеллигенция, пришедшая в Церковь в 90-е, видя на месте Невесты Христовой бюрократическую машину, отшатывается от нее. В простом церковном народе преобладают алармистские настроения. До сих пор уважение к иерархии держалось лишь на личности Патриарха, который обладал достаточным авторитетом и тактом, чтобы сдерживать внутрицерковные распри, являя перед обществом более или менее достойное лицо Церкви. Но, кажется, сегодня такого человека больше нет. А значит, и новые волнения неизбежны. Причем уже на фоне всеобъемлющего экономического кризиса. По каким путям пойдет церковный кризис, будет во многом зависеть от личности будущего патриарха, поведения Церкви и людей, ее составляющих. И есть, конечно, большая вероятность того, что пойдет он по катастрофическому сценарию.

Но и полномасштабный кризис — еще не худший вариант. Церковная лихорадка может протекать тяжело, но станет, в то же время, и точным барометром, указывающим на духовное состояние Церкви и страны в целом. Она неизбежно породит и добросовестные, честные голоса из ее среды. (Только в состоянии кризиса, как свидетельствует история, Церковь оказывается способна выдвигать из себя митрополитов Филиппов и патриархов Тихонов.) И все в этом случае окажется, в конце концов, в руках Бога.

Но все может пойти и по худшему сценарию. Кризиса, конечно, постараются не допустить, загнать его вглубь. А сделать это, при полном отсутствии доверия, можно только одним способом — полицейскими мерами, административным ресурсом. Задушить «церковных несогласных», прижать прессу и оттянуть на какое-то время взрыв недовольства (как, например, это удалось после революции 1905–1907 гг.) будет, наверное, не так трудно. Подавляющая часть церковного народа, хоть и ропщет на власти, совершенно апатична, а немногие активные лидеры находятся под прицелом (К. Душенов, например, сегодня под следствием, и на М. Назарова накоплено немало компромата). И если сегодня светская власть еще, как правило, благоразумно устраняется от попыток втянуть себя во внутрицерковные разборки, то завтра, на фоне всеобщего кризиса и депрессии, когда «главное — не допустить паники», желание заткнуть рот «несогласным», зачистить информационное пространство может оказаться очень соблазнительным. А если церковные структуры и впрямь начнут шататься, если монастыри, где преобладают сегодня ультра-алармистские настроения, взорвутся очагами неповиновения, может статься — и неизбежным.

Но в этом случае отношения церковной бюрократии и власти перейдут на принципиально иной уровень. Это будет уже не «джентльменский союз» на почве защиты «общественной нравственности», а связанность «общей кровью».

Взрыва недовольства все равно, конечно, избежать не удастся. Но к тому времени, когда весь этот внутренний рак под «фигурой умолчания» окончательно вызреет, церковная и светская бюрократия окажутся сращены намертво. К тому времени и воцерковление госбюрократии (на ниве которой упорно трудятся сегодня о. Тихон, да и митрополит Кирилл) перейдет из неофитской стадии в стадию «заматерения» (как это случилось сегодня с «народными» и «интеллигентскими» неофитами 90-х). При том, что разные подозрительные учения вроде «Русского проекта» имеют здесь большой успех (о чем простодушно свидетельствует и о. Тихон Шевкунов). И можно представить себе, что начнет вылупляться из чрева бюрократии уже через пару лет под песни о «гибели империи».

(При этом, надо иметь в виду, что идеология и паства о. Тихона и митрополита Кирилла — совершенно разные: умеренно-олигархический консерватизм митрополита Кирилла — это, условно говоря, линия партии, а ультрадержавный империализм о. Тихона — силовики.)

Если же завтра пройдет вариант раздельного обучения православных, мусульман, евреев и атеистов, которого добивается сегодня церковное начальство, то свои первые результаты (разноплановую, разнонаправленную и зрелую ненависть) уже в масштабе целой страны может дать к тому времени и этот «культурный проект».

К мировому экономическому кризису, несущему с собой безработицу, обнищание, депрессию, добавим совершенно непредсказуемую ситуацию в мире, перманентно чреватую катаклизмами и локальными конфликтами.

Чего можно ожидать в такой ситуации?

В непосредственную фашистскую эволюцию нынешнего режима, как уже сказано, как-то не верится. В «консервативную революцию» масс верится также мало. Массы (пока еще) доверяют власти, помнят хаос 90-х и настолько индифферентны, ленивы и нелюбопытны, что не способны бороться даже за свои коммунально-жилищные интересы и предпочтут, скорее, тихо вымирать.

А вот реванш бюрократии — совсем другое дело.

Президент Медведев, даже если вся его гуманистическая риторика вполне искренна, остается сегодня заложником бюрократии (которая пока еще находится под жестким контролем В. Путина, но за завтрашний день никто поручиться не может). Все социальные инициативы высшей власти бюрократия встречает на местах тихим саботажем, до 90% бюджетов всех уровней просто разворовывается, и громадные деньги, идущие на нацпроекты, лишь в самом минимуме доходят по адресу.

И конечно, благословение и сакрализация бюрократии государственной церковью, дающая ей легитимацию небес (и одновременно глуша последние ростки совести, как сплошь и рядом мы наблюдаем в религиозных людях), ей гораздо приятнее, чем постоянные (хоть и бессильные пока) угрозы «борьбы с коррупцией». Бюрократия обрела сегодня былую силу, и, чтобы обрести полную власть, ей осталось до конца одеться в броню державной идеологии. И здесь упорный труд Тихона Шевкунова дает, конечно, плоды. А в народе над тем же усиленно работают М. Леонтьев, А. Дугин, А. Проханов, коммунисты и проч. «крепкие государственники» и деятели «консервативной революции», не сходящие с экранов ТВ.

Но под этой «державной броней» — все та же гниль, все та же тотальная коррупция, все тот же «церковный рак». Долго ли все это простоит? Да еще в условиях роста недовольства и активности движений, вроде ДПНИ, Движения против нелегальной иммиграции? А если еще угрозы о борьбе с коррупцией начнут исполняться и бюрократия почувствует реальный страх?

В таких условиях одно сильное потрясение, вроде еще одной маленькой победоносной войны или церковного раскола, может стать достаточным детонатором для полномасштабного раскола бюрократии и пресловутой властной вертикали. И в этом случае вся гуманистическая риторика окажется, конечно, мгновенно забыта. Тогда приход к власти и установление фундаменталистско-фашистского режима (с чаемыми Иваном Грозным, Иосифом Сталиным, «Днем опричника» и «ЧК во имя Христа») окажутся уже вполне реальными. И не только потому, что на это указывает логика событий. Но и потому, что другой исторической (и метафизической) бездны, в которую мы могли бы еще рухнуть, у нас просто уже не осталось.

4. Есть ли надежда на исцеление?

Реакцию фундаментализма мы наблюдаем, конечно, не только в России. Если в прошлом веке воля «недомодернизированного человека», захлебываясь в море всеобщей эмансипации, нащупывала почву на твердыне государства и нации, то сегодняшний «консерватор» в гораздо более обширном море постмодерна, взбаламутившем едва ли не две тысячи лет цивилизации, находит опору на тектонических плитах великих религий: ислама, христианства, иудаизма. Парад фундаментализмов разных типов (подобно фашитизации Европы 20-х — 30-х годов) — не это ли ожидает наш новый глобальный мир? Исламский фундаментализм на Востоке, православная империя «грядущего Константина» в России, либеральный тоталитаризм («Указующий Гуманизм», о котором предупреждал Солженицын) на Западе...

В России, где левая (марксизм) и либеральная идеи исчерпали себя в Февральской революции и Ленине (пережив короткий ренессанс в виде монетаристского большевизма 90-х), лишь протофашистская евразийско-византийская мечта Константина Леонтьева еще не отыграна в полную меру. Что касается ислама, то лично для меня символом пришествия фундаментализма стало даже не 11 сентября, а Беслан. Люди, убивающие детей во имя Милосердного Бога, — это уже та грань, за которой «не следует ничего».

В фундаментальной статье одного из самых ярких представителей нашего церковного постмодерна протоиерея Всеволода Чаплина «Пять принципов православной цивилизации» (представляющей собой эклектичный конгломерат из не до конца переваренных коммунистических лозунгов в церковном окладе) генеральный курс указан достаточно ясно — столкновение цивилизаций.

Сможет ли мир избежать новой глобальной войны? Не слишком заметно, что за последние сто лет он стал умнее. Но как ни мала эта вероятность, остается надеяться. Надеяться на возвращение смысла, возвращение «Великого кодекса» христианской Европы, возвращение подлинного христианства в России, преодоление тысячелетнего раскола и восстановление расколотого ядра христианской цивилизации — на все, что может принести исцеление нашему погрязшему в тысячелетних распрях и ненависти миру.

[16] Федотов Г. Февраль и октябрь // «Новая Россия», 1937, № 23.
[17] Федотов Г. Новый идол // В сб.:«Судьба и грехи России», т. 2.
[18] Федотов Г. Завтрашний день// В сб.:«Судьба и грехи России», т. 2.
[19] Федотов Г. Письма о русской культуре.

[1]  [2]  [3]  [4]  [5] 

www.magazines.russ.ru