Отдайте братика

[1]  [2]  [3]  [4]  [5]  [6] 

Поздно вечером, уже лежа в постели и закрыв глаза, Алеша опять вспомнил, что мамы еще нет. Он быстро открыл глаза и закричал:
— Папа, папа, а мамы еще нет? Не пришла?

Явился папа, наклонился над сыном и устало-укоризненно сказал:

— Леха, ты в двадцать пятый раз спрашиваешь. Я уже сказал тебе — приболела мама, три денечка полечится в больнице и вернется! Спи!

— А чем она заболела?

— Животиком, — ответил папа и одними глазами улыбнулся.

— А почему ты улыбаешься?

— Я? (Ишь, заметил). Да что ты, спи.

— А братику в животике плохо не станет?

— Что?! А откуда ты знаешь, что он в животике?

— Мама сказала.

— Мама?!

— Мама. Все, кто живет на земле, все в животиках у мам своих были. И ты был. У бабушки Ани.

— Интересно!.. Что там тебе еще мама наговорила… Ладно, спи! — сказал уже весьма сердито, — вот, смотри, я устал за день, но я буду стоять над тобой, пока ты не заснешь, коли жалеешь ноги мои, засыпай скорей.

Такой уловкой родители Алеши пользовались часто и обыкновенно дольше пяти минут стоять не приходилось. Алеша чувствовал над собой стоящего отца, но сон не шел, вместо этого, какая-то непонятная тревога стала наполнять его. Сопротивляться ей он не мог и через несколько мгновений ему стало так горько и тошно, что слезы обильные потекли на подушку из его зажмуренных глаз и, как не сжимал он веки, они текли и текли, он вдавил глаза в подушку, но они потекли еще сильнее, да еще и горло заткнул-придавил влажный, мешающий дышать, сгусток чего-то такого, отчего оно стало сдавленно всхлипывать, а через несколько мгновений всхлипывания перешли в рыдание.

Алеша вскочил на ноги, чтобы уткнуться папе в живот и чтоб сразу выплакать-выбросить из себя этот неведомо схвативший его приступ. Но папы уже не было. И Алеша сразу перестал рыдать-плакать. Он недоуменно поглядел на пустое место, где недавно стоял папа, шмыгнул носом, вытер кулаком мокрое лицо и лег. Его щека лежала на мокрой подушке, часто моргая, он смотрел на то место на стене, где был нарисованный папой Винни-Пух (хорошо получился рисунок, от мамы всем попало за порчу стены), удивленно-грустная рожица которого всегда успокоительно действовала на Алешу. Подействовала и сейчас, хоть и не видно было ее. Истерика, только что полыхавшая, уползала, оставляя только легкое беспокойство, которое не могло уже сопротивляться сну.

Утром первое слово проснувшегося Алеши было:

— А мама не пришла?

Папа медленно-утомленно вздохнул и сказал:

— Леха, да разве ночью из больницы приходят?

Алеша хотел еще про братика спросить, но под папиным придавливающим взглядом не стал этого делать. Но тревожное беспокойство вновь появилось в нем, хотя и не такой лавиной, как вчера вечером.

Вопрос о братике возник-всколыхнулся несколько дней назад, вспыхнул всезаслоняющим пламенем и стал самым главным в жизни. Вообще-то ему давно хотелось братика, но это хотение было вяло, затмевалось игрой и прочими всякими делами. Иногда только проступало на фоне его стремительного игрового бытия и он тогда спрашивал, не переставая заниматься своим медведем:

— Мам, у нас братик будет?

Вопрос для мамы был пустопроходящим сыновним голосовсплеском, которых полно было на фоне ее дневного бытия, вроде «а мороженое купишь?» И мама, не отрываясь от своего взрослого бытия, отвечала рассеянно:

— Будет, будет…

Но вот несколько дней назад Алеша, получив такой ответ, остановил игру, повернул на маму большущие свои глаза и спросил:

— А когда?

Оторвалась и мама от своих дел. И будто в тот момент родилась между ними некая ниточка-связь, некая серьезинка. Очень не долго она их связывала, несколько мгновений всего, отсекла мама ниточку. А то, что осталось, все втянулось в Алешу.

— А тебе что, хочется братика?

«Да как же можно спрашивать такое», — зажглись-закричали Алешины глаза. Глаза среагировали быстрее, рот его некоторое время был нем и не мог сразу вскрикнуть:

— Да конечно же!

Он выкрикнул это чуть позже, но так, что мама поморщилась.

— Ну что ты орешь, Алеша.

И вздохнула при этом очень многозначительно. Алеша широко раскрытыми глазами и со столь же широко раскрытым ртом вперялся в маму и пытался разгадать загадочность и многозначительность и вздоха-поморщивания и выражения маминого лица. Остатки следов серьезинки жили еще между ними. Мама также не просто, не как всегда смотрела на Алешу, а как бы изучающе. И еще, как-то, Алеша никак не мог понять — как. Но что-то и недоброе чувствовалось в ее взгляде. Мама и сама бы не ответила, что это за недоброе такое и с чего это вдруг. Вспыхнуло это поневоле и также и погасло быстро. И Алеша улыбнулся в ответ широко и радостно.

— А ты знаешь, как дети рождаются? Очень серьезно спросила мама, ни одна черточка ее лица не улыбнулась даже.

— Нет, не знаю, — тихо сказал Алеша.

— А как?

В свои пять с половиной лет он уже очень много чего знал, он знал, что Земля круглая, что Солнце больше Земли; оно очень далеко и поставлено освещать Землю, что никакой Бабы-Яги нет, а вот откуда дети берутся — не знал. Ему казалось, что он был всегда и всегда будет, и он уже говорил своему плюшевому Мишке:

— Когда я был маленьким… К сказкам про аиста и про капусту относился как и ко всем сказкам, как к реальности жизни Бабы-Яги; его дошлый ум ставил вопрос дальше: а откуда аист берет ребенка, а кто его в капусту подбросил? Ни разу еще не заострялся перед ним вопрос, как и почему дети рождаются, про аиста и капусту слышал походя, занимаясь игрой, и в общем-то этим не интересовался.

Нет, не знал он, как дети рождаются.

— Вот откуда дети рождаются. Сказала мама и ткнула себя пальцем в живот, сказала очень серьезно и почему-то даже слегка сердито.

— Из животика? — изумленно воскликнул Алеша. Но правда тут же сообразил, что это вполне логично.

— Вот… — задумчиво продолжила мама. — И это очень тяжело рожать из животика вашего брата.

— Моего брата? Моего братика? Ты и вправду родишь мне братика?

— А что, может и вправду родить тебе братика.

Мама положила свою ладонь на голову Алеши. Какая все-таки теплая мамина ладонь!..

— Рожи, мама, роди конечно!..

Теперь уже мольба глядела из голубых Алешиных глаз.

— А он уже у тебя там?!

Алеша прямо с жадностью уперся взглядом в мамин живот.

— Там.

Усмехнувшись сказала мама.

— Да чего это ты… Ишь, взвился прямо… Зачем он тебе?

Да как же можно спрашивать такое! Как «зачем»?! Это же живой маленький человечек, его братик! Алеша уже вот сейчас, после маминых слов, видел его живого, в коляске агукающего и играющего с ним, Алешей, и его медведем… видел, как он кормит его из ложечки, как он учит кататься его на своем велосипеде, как, взявшись за руки, они бегут к пруду, где они будут ловить ротанов… и еще и еще наплывали и наплывали живые картинки его жизни с братиком…

Не понимал Алеша, что с ним происходит, а эта громада дремлющего и нерастраченного добра наполняла его и прямо на воздух поднимала. Он увидел и понял сейчас, до шести лет не дорасти, что такое есть ЛЮБОВЬ, любовь к его братику, она была взорвавшаяся, безмерная, он весь переполнился ею, он наслаждался ею, он страшился ее ухода, он не мог осознать всего, что происходит с ним, что вдруг взорвалось у него в душе; его глаза наполнились восторженными и умоляющими слезами, он так смотрел на маму, что она даже испугалась, даже нечто похожее на защемление сердца почувствовала мама. Она погладила Алешу по голове и сказала ласково:

— Да, что ты, сынок, ну-ну… все будет в порядке…

Она давно и бесповоротно решила избавиться от ребенка, жившего в ее чреве, она вовсе не смотрела на него как на Алешиного братика. Для нее это была будущая обуза, которая ей уже мешала. Папа был не против ее решения. Как был бы не против, реши она обратное, хотя последнего решения он не понял бы и не одобрил.

Помнит папа, сколько хлопот им доставил во младенчестве Алеша. А сейчас их меньше что ли? Всякие стирки пеленок, подгузников (его обязанность) не приносили ему никакой радости, а раздражали весьма. Короче, мама приняла решение, папа был не против. «Не против» — это была суть его жизни и менять ее он не собирался, а хоть бы и собирался, вряд ли бы что из этого вышло. «Все будет в порядке…» — это ж мама так сказала! Значит будет у него братик!

И в это время пришел папа.

— Папа!

Закричал ему Алеша.

— У меня братик будет!

Папа очень странно, с какой-то непонятной Алеше гримасой на губах, посмотрел на маму и сказал вопросительно-насмешливым голосом:

— М-да?

В тон ему мама ответила:

— А что? Вот сын наш жаждет братика.

— Все мы чего-то жаждали. Когда-то…

Папа изобразил на лице другую уже гримасу, подошел к Алеше и погладил его по голове. А мама улыбнулась и сказала:

— Наш Алеша, как истинный мужчина, жаждет покровительствовать какому-нибудь малышке, как покровительствует сейчас своему мишке. Да?

Очень длинная эта фраза не понравилась Алеше. Наверное, мама сказала, что ему хочется любить… только почему «какого-то малышку»?

Своего родного братика!

Он чувствовал в себе уже и родственную, биологическую связь с братиком, который в животике, — так сказал бы образованный папа, если бы хоть чуть понимал состояние Алеши. Но папа ничего не видел и ничего не понимал.

— Ну раз жаждет, пусть будет. Будет тебе братик. Когда-нибудь. Может быть… — буркнул папа и пошел на кухню.

Последние два предложения папа пробурчал невнятно и Алеша их не слышал. Во все горло он закричал «ура!» и помчался делиться радостью со своим медведем. Папа поморщился, а мама сказала равнодушно:

— И зачем врать, зачем обнадеживать.

Папа махнул рукой:

— Через час забудет.

— А если нет? По-моему, он прямо экзальтирован.

— Скажешь тоже… Эк-заль-ти-ро-ван …ха, в его-то годы. Не забудет через час, забудет через два, а вспомнит, так смирится. Все мы смиряемся с чем-нибудь. В этой жизни.

Но Алеша не собирался забывать ни через час, ни через два. Издавая радостный крик, он схватил своего медведя за плюшевые бока и что было силы швырнул вверх:

— Мишка! У нас братик будет!..

Упав сверху на кресло, Мишка прорычал бодрое «р-га». Алеша схватил его, прижал к себе и, замирая от счастья, закружился, запрыгал с ним по комнате. Мама за стеклянной дверью мрачно наблюдала веселье сына. Папа за ее спиной произнес спокойно:

— Ничего, попрыгает и забудет… Однако он впечатлителен.

Далее папа и мама вступили в быстрое, легкое, равнодушное препирательство, вызванное маминой ответной репликой:

— А ты только заметил.

В результате препирательства пришли к выводу, что Алеша даже чрезмерно впечатлителен.

И это было действительно так.

Но не только впечатлителен был Алеша, но и странен характером, поведением и играми. «И вообще, — как говорила бабушка, — чего-то в нем есть такое-эдакое… в общем не наше…» В породах по отцовской и материнской линии таких до него не было. Или незамеченными прошли? Некому замечать было… Мама считала, что он не совсем такой, как прочие его сверстники. Правда, к ее сожалению, это отличие не касалось всяких способностей — к музыке, там, математике, — языкам, фигурному катанию и прочим важнейшим качествам, чтобы прочно стоять на ногах в современном взбалмошном мире.

Ни к чему этому не был предрасположен Алеша. А по мнению папы, даже туповат был, на лету ничего не схватывал, а наоборот, подолгу задумывался надо всем, что замечал или слышал впервые. И делал какие-то свои выводы, поражавшие родителей. Побывав впервые в зоопарке, спросил, почему львы едят антилоп, ведь антилопам больно. «Так они (львы) устроены», — ответил папа. Когда выяснилось, что так устроено природой, Алеша объявил, что тетя Природа злая и плохо устроила.

— Природа не тетя, — сказал папа.

— А кто же она, раз она — Природа, не дядя же.

Очень удивил Алешу ответ папы.

— Она не тетя! — упорствовал папа. — Она, это… вообще!.. Все кругом это и есть природа.

Алеша оторопело огляделся и вдруг закричал на весь зоопарк, так что все обернулись на них:

— Ты со мной играешь, папа, ты неправду говоришь, как же может это «вообще» льва устроить?!

И так и осталась природа — тетей. Там же, того же вопроса касаясь, папа неосторожно и не подумав, заявил Алеше, что когда речь идет о еде, то никакого злого поступка нет, если того, кого хотят съесть, — убивают. Этим заявлением папа пытался оправдать львов, но пришлось оправдываться самому. Папино заявление привело Алешу в неописуемое негодование:

— Мы что же, друг друга должны есть? — приступал Алеша к папе.

— Да не друг друга, а животных, — отбивался папа.

— Но и мы тоже из мяса.

— Но мы люди, а они животные. Вон гляди зубр жует, а из него знаешь какая котлетка…

— Из кого?.. Котлетка?!. А… котлетки из таких вот делают?

Со страхом и жалостью таращился Алеша на громадного зверя.

— Это тоже тетя Природа так устроила?

— Далась тебе эта тетя! — пробурчал папа и попытался перевести разговор на другую тему. Но это не удалось.

Это никогда не удавалось ни папе, ни маме, от волнующей его мысли Алешу невозможно было свернуть. Это качество очень не нравилось маме, она даже задумывалась: нет ли тут какого психического отклонения, а папа после зоопарка стал говорить, что в способе мышления Алеши есть что-то дикарское. О чрезмерной впечатлительности он почему-то тогда не говорил.

В тот день Алеша слепил из пластилина животное, отдаленно напоминавшее корову, и спросил папу, как ее оживить. Сначала папа ответил, что это невозможно, но после получасового терзания вопросами, где опять всплыла тетя Природа, сказал раздраженно, что он не знает этого, что он не умеет оживлять пластилиновых зверей и что об этом надо спрашивать тетю Природу. Как ее спрашивать, папа тоже не знал, а на вопрос, «где в человечках жизнь прячется?», также решил ответить «не знаю», ибо чувствовал новую лавину вопросов, от которых ничего хорошего ждать не приходится.

До самого сна своего сидел тогда Алеша перед слепленной им коровкой, сидел почти неподвижно и смотрел на нее грустными задумчивыми глазами. И как ни старалась мама, не удалось ей отвлечь его от этого занятия. И никакими силами после этого нельзя было заставить впихнуть в него котлетку. Он даже смотреть на них не мог, он видел, как разбухает котлетка, превращается в коровку и коровка мычит жалобно, ей не хочется быть котлеткой. Ничего не знавшие об этом виденье сына мама и папа пытались даже силу применить, но натолкнулись на встречную силу, с которой справиться не могли.

— Не, ты глянь, как смотрит! — возмущался папа. — Это котлетка, а не скорпион. А?! Ну!

Алеша переводил глаза на папу, взгляд его твердел и, сжав губы, он отрицательно мотал головой. И ни звука не произносил и не плакал. Только совсем недавно разрешился вопрос с котлеткой и с тетей Природой.

— Я теперь ем котлетки, — несколько дней назад сказал Алеша.

— Что, теперь тетя Природа разрешила? — спросил в ответ папа.

Спросил совершенно равнодушно. С этим вопросом он давно смирился и на решение его давно плюнул.

— Тети Природы нет, ты был прав, папа.

— Это как же? — ухмыльнулся папа.

— Природа есть, тети нет.

— А что же есть?

— Бог есть.

Едва чашку не выронил из рук папа, ухмылка его враз испарилась.

— А это кто сказал?

— Баба Аня. И вообще мы сегодня в храме были.

Покачал головой папа. Только этого еще не хватало. Баба Аня — это его мать.

— Так вы в этот… в храм, — резко-ядовито выделил папа «в храм», — по ее указке ходили?

— По ее просьбе, — подошла мама, чего-то жуя, — не сверкай глазками, подумаешь, ублажили старушку.

— Ее ублажи, а у Алешки вон новая блажь. Ты вон глянь на него!.. Алеха, ну, а насчет котлетки чего там?

— Грех не то, что в рот, а что из рота.

— Это тоже баба Аня сказала?

— Это сказал Христос-Бог.

— М-да! Хм… — папа нервно закурил, — слушай, — обратился он к маме, — вроде за ней не замечалось церковных бзиков.

— Старость… у стариков, наверное, это общий бзик.

— Тэ-эк, с бабкой номер один резко сократить общение, хорошо хоть бабка номер два без бзиков.

Да, мамина мама от этого бзика была далека, хотя и была старше бабы Ани.

— Ну так чего вы делали в хр-а-аме?

— Свечки ставили.

[1]  [2]  [3]  [4]  [5]  [6]