Mераб Мамардашвили:
вехи творчества

[1]  [2]  [3]  [4] 

«Символ и сознание»

Пройдет почти десять лет, прежде чем М.К. снова обратится к этой проблеме. За эти годы он защитит кандидатскую диссертацию (1962), напишет около 20 статей и рецензий, работая в Праге, будет много читать (в основном книги французских и итальянских авторов XX в.), а также в 1968 г. издаст свою первую книгу «Формы и содержание мышления (К критике гегелевского учения о формах мышления)», на основе которой 8 апреля 1970 г. в Тбилиси защитит степень доктора философских наук. (В качестве официальных оппонентов на его защите выступали академик К.С. Бакрадзе, Александр Зиновьев и профессор А.Ф. Бегиашвили.)

Издание этой книги, наряду с уже опубликованными тогда работами Э.В. Ильенкова, А.А. Зиновьева, Б.А. Грушина, А.М. Пятигорского, свидетельствовало, по существу, о появлении в 60-е годы самостоятельной философии в советской России. Как вспоминал впоследствии сам М.К., — «в Советском Союзе философии не было, она возникла заново и внутри нее люди делали разные выборы». «Порядочные люди, скажем так, выбирали определенные темы теоретико-познавательного порядка и тем отличали себя от непорядочных, которые фиксировали себя тем фактом, что занимались, например, историческим материализмом, теорией коммунизма и т.д.». То есть их выбор «означал, что человек хочет обслуживать идеологические шестеренки» (Мамардашвили М.К. Начало всегда исторично, то есть случайно // Вопросы методологии. М., 1991, № 1.С. 48, 45. Фрагменты из беседы с М.К. 5 апреля 1990 года (автор — М. Хромченко). Следует отметить, что это одна из немногих бесед, в которых М.К. рассказывает о своей жизни в конце 50-х — начале 60-х годов. См. также: Мысль под запретом. Беседы с А. Апельбуэн // Вопросы философии. 1992. № 4, 5. Нас же, говорил он, интересовало в те годы «отталкивание от гегельянской стороны марксизма в сторону проблематики, связанной с предположением о том, что есть образования, называемые органической целостностью, предполагающие некоторые особые приемы мышления, называемые диалектикой, которая суть сокращенное название способа мысли (…), некоторая разновидность содержательной логики и диалектической логики. Но мы неохотно называли это диалектической логикой, поскольку диалектика в то время разрабатывалась совершенно в другом стиле… Для нас же то, что называлось логикой, было спонтанностью и свободомыслием» (Вопросы методологии. С. 45–46). Примерно в таких терминах обсуждалась и то время проблематика философии в СССР, так как в среде ее молодых представителей. Считалось, что наиболее плодотворным подходом к анализу мыслительных форм, которые сложились в науке XX в., «является рассмотрение истории самой концепции диалектики как особой логической структуры познающей мысли, рассмотрение истории складывания ее специфических проблем и понятий о мышлении» (Мамардашвили М.К. Формы и содержание мышления. М.. 1968. С. 3).

Как видим, все это лишь отдаленно напоминает тот язык, на котором будет говорить о философии поздний Мамардашвили. И поэтому не случайно, оценивая спои работы того периода, он скажет, что они были абстрактными: «Это были книги по эпистемологии… А оттого, что стиль письма у меня вообще тяжел и дурен, они становились еще непонятнее, что немало способствовало их публикации — потому что цензура не могла связать концы с концами» (Мамардашвили М.К. Мысль под запретом // Вопросы философии. М., 1992. № 4. С. 74).

А с другой стороны, в конце 50-х — начале 60-х годов М.К. и его друзья серьезно изучали «Капитал» Маркса. Но в отличие, например, от французских марксистов (Л. Альтюссера и его последователей), их интересовала при этом не столько политическая сторона Марксова труда и не его революционное содержание, а, как выражался Мамардашвили. образец чисто мыслительной работы и стиля, в котором отпечатался сдвиг к какому-то новому типу мышления. «Для нас логическая сторона ‹Капитала› — если обратить на нее внимание, а мы обратили — была просто материалом мысли, который нам не нужно было… выдумывать, он был дан как образец интеллектуальной работы» (Мамардашвили М.К. Начало всегда исторично., С. 48).

Еще будучи студентом пятого курса университета, М.К., интересуясь логикой и эпистемологией «Капитала», выбрал в качестве темы своей дипломной работы проблемы исторического и логического в нем, и это внимание к Марксу сохранялось у него вплоть до конца 60-х годов. Так что слова, сказанные им за полгода до смерти, о том, что «я прошел не через марксизм, а через отпечаток, наложенный на меня личной мыслью Маркса, и эта мысль является определенной трактовкой феномена сознания» (Там же. С. 49) — отнюдь не случайны. Как и следующее характерное заявление: «Но, может быть, в отличие от других я был единственный марксист (в стране) и том смысле, что в философии на меня в чем-то повлиял Маркс, а многие об этом, то есть о Марксе, представления не имели. Но я не был марксистом в смысле социально-политической теории. В смысле концепции социализма и движения истории как движения к коммунизму. В этом смысле я никогда не был марксистом. Но я не был и антимарксистом. Просто у меня всегда было острое неприятие всего окружающего строя жизни и не было никакой внутренней зависимости от того. в какую идеологию, в какие идеалы можно оформить этот строй» (Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. С. 360).

Следовательно, можно с уверенностью сказать, что именно внимательное чтение Маркса, а также Фрейда (об этом я слышал от него в частных беседах) привело М.К. Мамардашвили к открытию феномена сознания, как главного предмета своей философии, вытеснившего постепенно понятие органического целого. По поводу которого, вспоминая свою молодость, он говорил в 80-е годы следующее: «Ведь что такое диалектически расчлененное целое? Как я представлял его себе? Конечно, это не органическое образование, поскольку в нем имплицирован элемент свободы, а свобода — это не естественный фактор, а то, что помогает нам отличать социальные и духовные образования от природных образований» (См.: Мамардашвили М.К. Начало всегда исторично… С. 49–50).

С этой точки зрения его известную статью «Анализ сознания в работах Маркса» (1968) можно рассматривать как своеобразное подведение итогов. «Я увидел перед собой теоретическую задачу: понять, что такое текст? Что такое сознание? Сама постановка вопросов во многом отвечала моим анархистским устремлениям, желанию получить свободу в жизни как таковой. Я жаждал внутренней свободы, и философия оказалась тем инструментом, который позволял мне ее добиться… (И в этом) мне очень помог тогда Маркс. Ведь в молодости он начинал именно с критики сознания — на уровне критики идеологии» (Мамардашвили М.К. Мысль под запретом // Вопросы философии. 1992. № 5. С. 103).

Но вот что любопытно. В названной статье М.К. помечает два пункта, которые станут в дальнейшем (уже вопреки Марксу) определяющими в его занятиях философией. Исходя их схем Марксова анализа сознания, он выделяет, во-первых, науку и свободное духовное производство в качестве особых форм деятельности сознания и, во-вторых, само сознание как орудие личностного развития человека и его ответственности в сфере культуры и исторического действия (Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. С. 254.). Но пока это формулируется в виде проекта, поскольку, чтобы обрести точку опоры, ему было важно разобраться в том, что такое сознание. Причем в позитивном плане, так как он считал, что оно не дано человеку природой и не вырастает из физических характеристик окружающего мира, а появляется и свидетельствует о себе после физики, в .метафизическом пространстве языка и совместной деятельности людей.

Однако, что значит вести себя со знанием дела, со-значительно? — размышляет М.К. Ведь так, казалось бы, доступно и просто уже сам язык, его гений разрешил когда-то вопрос о со-знании, соединив в этом слове значения двух слов: «знание» и «сообщение». То есть факт определенного вербализованного человеком знания о мире в некоем состоянии, в котором оно получено. Когда мы можем, например, нечто увидеть и создать, что невозможно на первый взгляд даже представить. Поскольку все, что нас окружает сегодня, — дома, машины, предметы домашнего обихода, произведения искусства, — не существовало когда-то, было в прямом смысле невидимым. Так как же это появилось и продолжает появляться? На каких основаниях?

Я не исключаю, что именно такие вопросы задавал себе М.К., перед тем как он стал обсуждать проблемы онтологии сознания с Александром Пятигорским в 1973 г., работая с ним над книгой «Символ и сознание» (спустя десять лет она была издана в Иерусалиме).

В этой книге — с характерным посвящением «Авторы — друг другу» — оба они приходят к выводу, что философия — это не только то, что ты думаешь, но и то, что ты есть, и формулируют, в частности, следующий постулат своей символологии: «Сознание не имеет ‹языка› для себя, а имеет только ‹язык› для психики, и этим языком является язык символов» (Мамардашвили М.К., Пятигорский А.М. Символ и сознание. Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке. М., 1997. С. 145.). А символы, в свою очередь, как раз и обладают «способностью индуцировать состояния сознания, через которые психика индивида включается в определенные содержания (или структуры) сознания» (Там же. С. 151.).

[1]  [2]  [3]  [4]