Школа не должна учить духовности

[1]  [2]  [3] 

Прежде чем преступить к обсуждению современных вопросов педагогики вообще и православной педагогики в частности, считаю нужным сделать небольшой исторический экскурс.

Слово «школа» — греческое. И означает оно «отдых, досуг». В античности в школах занимались в основном риторикой и гимнастикой. Слово «гимнаст» в переводе с древнегреческого означает голыш, поскольку юноши занимались гимнастикой в обнаженном виде, после известного приключения на олимпиаде, когда некая женщина решила принять участие в мужских состязаниях. Школа — роскошь, которую можно себе позволить, когда дело сделано: козы уже выгнаны на пастбище, а поле вспахано…

Такое отношение к школе и образованию просуществовало довольно долго.

В богословии и этике есть такое понятие как «адиафора» (греч.), под которым понимаются нравственно безразличные деяния или поступки. Предельно ясной иллюстрацией к тому, что считается в христианской этике «адиафорой», может послужить легенда про католического святого Людовика де Гонзаго: однажды во время перемены во дворе семинарии Людовик играл в мяч. Ребята решили «подколоть» своего благочестивого однокашника: «Зачем ты тут играешь с нами? Ты же слышал, как преподаватель сказал, что жить надо так, как если бы завтра был конец света! Зачем же ты играешь, а не готовишься к кончине?». Будущий святой задумался и ответил: «Если игра в мяч — это грех, то этому занятию не надо предаваться и за сто лет до конца света. А если это не грех, то почему бы не делать это за день до кончины?». И продолжил играть в мяч.

Так вот, святитель Василий Великий в свое время относил к нравственно-безразличным поступкам обучение юношей к ремеслу  (Источник: св. Василий Великий. Письмо 225 (233) Амфилохию // т. 3. С-Пб., 1911, с. 281). Не могу согласиться в этом со св. Василием. Я склонен считать, что обучение детей знаниям и тем более ремеслу — это подвиг и добродетель, а не нечто нравственно или социально нейтральное. Но св. Василий высказал не свою личную позицию. Это был голос эпохи, которая умела детей рожать, но еще не умела всерьез обращать внимания на их психологию и воспитание..

Для античности и средневековья, к сожалению, характерно отсутствие интереса к личности ребенка. Ребенок тогда понимался как полюс недостатков, минусов, — ребенок это тот, кто «НЕ умеет». Вот слова блаж. Августина, столь же показательные для средневековой культуры, сколь и непонятные для культуры современной: «Кто не пришел бы в ужас и не предпочел бы умереть, если бы ему предложили на выбор или смерть претерпеть или снова пережить детство?» (Источник: бл. Августин. О граде Божием. 21,14).

Ребенок интересен для античных писателей доэпического сознания только когда это вундеркинд, чудо-ребенок. Ну, скажем спартанский мальчик, который терпит по-мужски, не по-детски боль, когда лисенок под туникой терзает его грудь. Это признак взрослого мужского поведения. Или скажем, отрок Иисус, который в Иерусалимском храме выдерживает докторский диспут с книжниками — фарисеями, — это также не детское поведение, поэтому это надо запомнить. Тогда как на все обычные проявления детского поведения внимания не обращалось. Даже в житиях святых про детство святых говорится только одна фраза, — мол, святой и в детстве не играл со сверстниками. Или в среду и пятницу грудь у мамки не брал, т.е. с младенчества вел себя не по-детски, что и стало достойным агиографической памяти.

Вот, видимо, именно с этим невниманием к ребенку связано то, что в Евангелие ничего не сказано о детстве Христа. И не потому, что это секрет. И не потому что, как треплются нынешние рериховцы, что, дескать, в это время Христос Гималаи ходил Шамбалу учить у Будды. Античная и средневековая культуры вообще не интересовались ребенком, рассматривая дитя как маленького взрослого. Даже детство Христа осталось за рамками Евангелий. Это молчание неудивительно: античные историки вообще не считали нужным рассказывать о детских годах своих героев. Плутарх в «Сравнительных жизнеописаниях» так начинает повествование о Цезаре: «Когда Сулла захватил власть, он не смог побудить Цезаря к разводу с Корнелией». Как видим, о детстве Цезаря просто ни слова. Было ли детство Цезаря таинственно? Секретно? Неизвестно? Провел ли он детские годы в гималайском ашраме? Да нет — просто античная литература не умеет описывать «негероическое», бессобытийное время.

Кстати, в учительской среде сейчас модны всевозможные эзотерические реконструкции истории, вроде «попы специально скрывают, где Христос юность провел». У меня есть, как говорит товарищ Путин, асимметричный ответ: «А буддийские ламы нарочно скрывают, где Будда провел старость». И, действительно, нет ни одной строчки, где их Будда был от 60-ти до 80-ти лет. У меня есть эзотерическая информация о том, что он в это время ходил в Томск, на покаяние в Свято-Алексеевский монастырь.

Итак, именно Христос, о детстве которого даже евангелисты ничего и не сказали, и произвел главную педагогическую революцию, сказав: «…истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф.18:3).

Это первое выдвижение ребенка, детскости в качестве идеала. Мы благодарны евангелистам за то, что они не объяснили этой фразы, тем самым оставив нам простор для толкований. Мне хочется верить, что Христос имел в виду детскую незлопамятность. Ребенок гневается, кричит: «Мама я тебя не люблю». А через 5 минут подходит и снова ластится, все забыто, гроза прошла, солнышко снова улыбается. Вот эта незлопамятность так была бы хороша и в мире взрослых отношений.  (Источник: авва Дорофей. Поучение 1. «Надеваем мы и куколь, который есть символ смирения. Куколи носят малые и незлобивые младенцы, а человек совершеннолетний куколи не носит: мы же носим оный для того, чтобы младенчествовать злобою, как сказал Апостол: не дети бывайте умы: но злобою младенствуйте (1 Кор. 14:20). Что же значит младенчествовать злобою? Незлобивый младенец, если будет обесчещен, не гневается, и если почтён будет, не тщеславится. Если кто возьмёт принадлежащее ему, он не печалится: ибо младенчествует злобою и не мстит за оскорбления, и не ищет славы» ).

Говоря о сотрудничестве детских педагогов и Церкви, стоит честно признать, что педагогические «закрома» Церкви пусты. Церковная средневековая культура ребенка не замечала. Первый церковный учебник для детей вышел в 1868 году. До этого времени в XIX веке Закон Божий преподавался по книге митрополита Филарета Дроздова «Катехизис»,  ранее же грамоту по Псалтырю учили…

Представляете, первая книга, которую Церковь написала для своих детей, появилась на исходе XIX  столетия церковной истории! Не стоит строить иллюзий, что у нас есть в Церкви педагогические премудрости и их свободно можно брать.

Евангельское доброе слово о детях долго прорастало через пласты эпической культуры, к тому же чаще всего нам приходилось заимствовать на Западе.

Коллеги, у меня для вас, пренеприятнейшее известие! Вы обречены на творчество, как и любой православный педагог. Нельзя просто взять тетрадку с прописями и оттуда перерисовать каллиграфическим почерком святоотеческие педагогические советы.

Второе мое предостережение от излишних начальных очарований связано с отношением к священнику в школе. Не надо к дерматологу обращаться с зубной болью. Вот точно также надо понять, зачем нужно обращаться к батюшке, а какие вопросы — не для него .

Да, к современному священнику можно обратиться за педагогическими советами, и они могут быть очень точны, если сам этот батюшка получил добротное гуманитарное образование. Но если вы обратитесь к творениям Иоанна Златоуста за советом, как строить семейную жизнь, то уйдете с пустыми руками. Он рассуждал о других проблемах.

Среди лакун (Примечание МС. Лакуна — пробел, пропуск, недостающее место в каком-нибудь тексте), которые есть в православной педагогике, может быть самая серьезная — это проблема воспитания мальчиков. Дело в том, что ключевое слово в православной педагогике, этике, аскетике — это смирение.

Помню, когда 10 лет назад я устраивался на работу в Свято-Тихоновский богословский институт в Москве, и беседуя с проректором, спросил: «Как устроены семинаристы, я знаю, а что такое девушка, изучающая богословие, объясните мне, как с ними общаться?» (В этом заведении большинство студентов — девушки). На что проректор мне сказал: «Видите ли, отец Андрей, лексикон Эллочки-людоедки состоял из 12 слов, а наши барышни предпочитают обходиться четырьмя — смирение, искушение, послушание, благословение».

Но на этом лексиконе парня не воспитаешь.

Есть великие слова Аввы Дорофея, святого VI века: «Дело смирения — не сравнивать себя ни с каким другим человеком». Смирение это некая внутренняя атмосфера, но внешне, феноменологически, оно проявляет себя именно так, через не-превозношение себя над другим человеком.

Однако попробуйте пацанов на этом воспитать. У мальчишек же все в соревновании — кто первый кашу съест, кто первым до подъезда добежит, кто первый нарисует и т.д. Если их за это бить по рукам, говорить, не смей, не соревнуйся и т.д., мы вырастим импотентов, от которых не будет радости никому, ни им самим, ни вам. С моей эгоистической конфессионально-национальной колокольни этот вопрос звучит так: «Как из православного мальчика воспитать русского воина?». А не воспитаем — кирдык всем нам!

В Саратове один мужик, прошедший Афганистан, офицер, как-то говорит мне: «Отец Андрей, у меня есть друзья татары, есть друзья  русские. Я бываю в храмах православных, бываю в мечетях. Сам я не религиозный человек, но что я вижу — в мечетях стоят мужики и молодежь, у нас в храмах женщины и бабушки. Мы проиграем».

Воспитать русского воина из православного мальчика, чтобы он не обабился, чтобы он не усвоил стереотипы большинства прихожан, то есть прихожанок — это очень трудно! Учитывая, что у педагогики и светской и церковной сегодня женское лицо. Эту лакуну нужно опять же творчески заполнять.

Мы живем в постиндустриальном обществе, а постиндустриальное общество — это общество, которое поняло, что самое трудное производство — это производство человека человеком. Коммуникация, информирование друг друга друг о друге оказывается труднее и важнее, чем ковка металла и добыча угля. У нас же в стране оплата труда еще из прошлой, индустриальной эпохи, хотя труд учителя должен сейчас оцениваться почти наравне с оплатой труда шахтера. 

Для меня показатель моего личного благосостояния страны — зарплата уборщицы московского метро. Во всех вагонах метро висят объявления «Требуется» и указываются цифры, так что всегда легко узнать, сколько получает уборщица московского метро. Для меня это ориентир. В иные годы моя профессорская зарплата приближается к указанной в метро, но обычно безнадежно отстает (на сегодня разрыв в 10 раз: 2 500 и 25 000 р.)… Поэтому я храню дома документ, который со временем станет одним из самых позорных документов в истории нашей Церкви — это справка о моей зарплате, как профессора Московской духовной академии.

[1]  [2]  [3]