Язычество и христианство

[1]  [2]  [3]  [4]  [5] 

Близость к природе

1.Еще один аргумент, выдвигаемый в пользу язычества, состоит в утверждении, что язычники близки к природе, а христиане, дескать, отдалились от нее.

Если понимать близость к природе как оскотинивание человека, превращение человека в зверя — то христианство действительно далеко от подобной «близости». Человек, развивая в себе «естественные» чувства — половую ненасытность, алчность, ненависть не становится ближе к природе. Наоборот, он, отбросив всё человеческое и действуя в силу естественного закона «кто сильнее, тот и прав», в полной мере включается в борьбу, царящую в природе, он как хорек, попавший в курятник, стремится всех там передушить, всё использовать, всё обратить на удовлетворение своих растущих животных запросов.

Если человек начинает жить по законам природы, то это вовсе не означает, что он становится к ней ближе. Естественные, природные законы — это законы отчуждения, розни, вражды. Начиная с бактерии, синтезирующей клеточную стенку, и кончая высшими позвоночными, строящими себе укрытия — всё живое стремится отгородиться от природы, единства с которой так хотят неоязычники, живущие в городе, и всё общение с природой которых ограничивается медитацией на поляне. Становясь похожим на зверя, человек лишь полнее разделяет вражду и взаимную отдаленность, царящую в природе.

Только развивая в себе человеческие качества — стыд, жалость, умеренность, можно стать ближе к природе.

Обожествляя природу, язычники тем самым возводят в норму нынешнее ее положение, когда для развития и поддержания жизни одних требуется постоянная гибель других. Они обожествляют конкуренцию и беспощадную борьбу, христиане же, хотя и не молятся деревьям и животным, желают для природного мира иного, лучшего состояния. «Волк и ягненок будут пастись вместе, и лев, как вол, будет есть солому, а для змея прах будет пищею: они не будут причинять зла и вреда» (Ис. 65:25) Пророк, описывая грядущее Царство Божье, желает мира не только для людей, но и для животных. С.Булгаков говорит о воскресении и преображении страдающей и гибнущей ныне твари: «Почему думают, что преображенная Мать-Земля позабудет об этих бессловесных чадах своих и не изведет их к жизни? Трудно мириться с мыслью о прославлении человека в пустынном мире, не населенном преображенной тварью, которая теперь населяет землю проклятия. (…) Ведь даже и теперь дети, еще сохраняющие на себе отблеск Эдема, в зверях имеют лучших друзей своих. И тогда окажется, быть может, что иные из них, теперь особенно ненавистные и отвратительные зловредностью своей или безобразием своим, были лишь оклеветаны клеветником-дьяволом…»

Всё это свидетельствует о любви христианства к природе; трепетное, жалостливое отношение к ней — это христианское отношение.

2. Предполагает ли христианство отчуждение, отдаление человека от природы, можно понять из многочисленных рассказов о святых и отшельниках, жизнь которых составляет идеал христианской праведности. Птицы прилетают к святому в его пещеру и приносят ему пищу, дикие звери, которые всегда избегают человека, приходят лизать ему руки. Вот высшая близость с природой, которая и является, согласно христианству, нормой человеческого существования. И если обыкновенные люди далеки от нее, то это свидетельствует и о том, что они далеки от Бога. Святые же близки к Богу и потому близки и к Его Творению.

К святому, являющему чудеса смирения и воздержания, приходят звери, которые с изумлением чувствуют то, что он абсолютно незлобен, неагрессивен, благожелателен ко всему существующему, что в нем нет их собственных эмоций, которые присутствуют и в людях, определяя их отношения с природой. К святому приходят звери, а от диких оргий вакханок, облачившихся в звериные шкуры и с иступленными криками бегающих по лесу, потерявших человеческий облик, звери стараются держаться подальше.

И в заключение приведу поразивший меня рассказ из «Цветочков святого Франциска Ассизского», которым можно проиллюстрировать христианское отношение к природе.

В то время, когда святой Франциск жил в городе Агоббио, появился в окрестностях Агоббио волк, огромнейший, страшный и свирепый, пожирающий не только животных, но даже людей. Так что все горожане пребывали в великом страхе, ибо он много раз приближался к городу, и все выходили вооруженные в поле, словно на войну. Но так и не могли они защитить себя от него, если встречались с ним один на один. В страхе своем перед волком дошли они до того, что никто не осмеливался выходить в поле.

В виду этого, святой Франциск, сжалившись над горожанами, решил выйти к этому волку, хотя горожане не советовали ему этого делать ни под каким предлогом, он же, осенив себя крестным знамением, вышел из города с товарищами, возлагая все свое упование на Бога. И так как те заколебались идти дальше, святой Франциск идет к месту, где был волк. И вот, названный волк, когда видит множество горожан, сошедшихся поглядеть на это чудо, бросается он на святого Франциска с разинутой пастью и приближается к нему, а святой Франциск (что вы думаете, он призывает гром и молнию и испепеляет волка?) Нет, он точно так же осеняет его крестным знамением, подзывает к себе и говорит так: «Повелеваю тебе от имени Христа не причинять зла ни мне, ни кому другому». Чудно вымолвить! Едва святой Франциск совершил крестное знамение, страшный волк закрывает свою пасть, прекращает бег и в соответствии с повелением подходит кротко, как ягненок, и пав к ногам святого Франциска, лежит. Тогда святой Франциск говорит ему следующим образом: «Брат волк, ты приносишь много вреда в этих местах, ты совершил величайшее преступление, обижая и убивая Божью тварь без Его соизволения, и ты не только убивал и пожирал животных, но даже имел дерзость убивать и причинять вред людям, созданным по образу Божьему, за это ты достоин адских мучений, как разбойник и худший из убийц. Весь народ ропщет и кричит на тебя, вся эта страна во вражде с тобой. Но я хочу, брат волк, установить мир между тобой и теми людьми, так чтобы ты больше не обижал их, а они простили бы тебе всякую прошлую обиду, и чтобы больше не преследовали тебя ни люди, ни собаки». Когда он произнес эти слова, то волк движениями тела, хвоста, ушей и наклоном головы показал, что он соглашается с тем, что святой Франциск говорит, и хочет это соблюдать. Тогда святой Франциск говорит: «Брат волк, с тех пор, как тебе угодно будет заключить и соблюдать этот мир, я обещаю тебе, что ты будешь постоянно получать пищу от людей этой страны, пока ты живешь, так что ты не будешь терпеть голода. Ведь я хорошо знаю, что всё зло ты совершаешь из-за голода. Но, за эту милость, я хочу, брат волк, чтобы ты обещал мне, что не причинишь вреда ни человеку, ни животному. Обещаешь ты мне это?» И волк покачиванием головы явно дает понять, что обещает. А святой Франциск говорит: «Брат волк, я хочу, чтобы ты заверил меня в этом обещании, так, чтобы я мог вполне положиться на тебя.» И как только святой Франциск протягивает руку для заверения, волк поднимает переднюю лапу и кладет ее на руку святого Франциска, заверяя его так, как может. (…)

И после этого сказанный волк, прожив в Агоббио два года, как ручной, ходил по домам от двери к двери, не причиняя никому зла и не получая его ни от кого. И люди любезно кормили его, и когда он проходил по городу мимо домов, никогда ни одна собака на него не лаяла. Наконец, через два года брат волк умер от старости, и горожане сильно скорбели об этом, потому что видя его у себя в городе таким ручным, они тотчас же вспоминали о добродетели и святости святого Франциска. Во славу Христа.

Свобода и личность

1. Про близость идеологии язычества и коммунизма будет сказано чуть далее, но вот одно из их сходств мы отметим уже сейчас.

Главный пафос, главная идея коммунистического движения — свобода. Мы — не рабы, рабы — не мы. Переход из капитализма в социализм — переход из царства необходимости в царство свободы, и т.п. Коммунистические идеалы привлекательны вовсе не тем, что обещают всеобщее счастье, а тем, что обещают всеобщую свободу. Но теоретически философия коммунизма отрицает свободу. О какой свободе может идти речь, если человеческая личность полностью зависит от телесных процессов (от рефлекторной деятельности) и от общественной ситуации, и вся ее деятельность определяется характером внеличностных экономических отношений? Невозможно отрицать эту зависимость, но абсолютизировать ее — отрицая в человеке дух (бессмертную душу), нечто, что не зависит ни от общества, ни от материального мира, затыкая всякую щелочку, через которую могла бы прорваться свобода в мир причин и следствий — совершенно не обязательно. «Материализм есть крайняя форма детерминизма, определяемости человеческой личности внешней средой, он не видит внутри человеческой личности никакого начала, которое она могла бы противопоставить действию окружающей среды извне. Таким началом может быть лишь духовное начало, внутренняя опора свободы человека, начало, не выводимое извне, из природы и общества». (Н. Бердяев) Философия коммунизма — материализм. Так что же за лицемерие звать людей умирать за свободу и в то же время эту свободу фактически отрицать? Или это — очередное «диалектическое противоречие»? Метко выразился В. Эрн: автомат всё равно останется автоматом, завинтили его петь «Марсельезу» или «Боже, царя храни». О каком освобождении может идти речь, если при любом экономическом строе человек всецело определяется внешней средой, если он не способен прорвать цепь причин и следствий? Он может стать только счастливее, но свободнее он не станет.

Также лицемерно звучат упреки язычников в адрес иудеев и христиан: «С их (т.е. евреев) легкой подачи ощущение себя «рабом Божьим» в некоторых регионах земного шара стало фактом добродетели, ощущение же себя свободной индивидуальностью — фактом гордыни, которая считалась «наитягчайшим грехом». Свободное мышление стало страшным грехом: ведь думать можно только так, как написано кем-то в Священном Писании, не отклоняясь от «генеральной линии» более чем на разрешенный допуск. Это антиэволюционное мышление пришло с христианством в Россию(…) Все монотеистические религии губительны для свободы(…)». (П.А. Гросс, Тайны магии Вуду, М.: «Рипол классик», 2001.) Не будем комментировать справедливость этих обвинений, в которых автор явно путает смирение с раболепием, а «ощущение себя свободной индивидуальностью» с самомнением, но рассмотрим, имеет ли право неоязычник их выдвигать; могут ли язычники, не кривя душой, обвинять христиан в отсутствии свободы.

Не языческая ли эта идея судьбы — которая властна над богами и над людьми? Греческие, языческие трагедии построены на непреодолимости рока, судьбы. В греческой же мифологии идея судьбы воплотилась в образе Мойр. Допустим, в других языческих мифологиях и не было этого образа (хотя его аналоги, я думаю, можно найти везде). Но всё языческое мировоззрение построено на том, что существует некий раз и навсегда определенный (или, лучше сказать, сложившийся или возникший) порядок вещей, который не могут преступить (изменить) даже боги, не говоря уж о людях. Всё ему подчинено, всё является его действующими частями.

Можно искать сходство между умирающими и воскресающими богами языческой мифологии и Иисусом Христом, при желании можно найти сходство между чем угодно. Но главное и принципиальное различие между каким-нибудь Осирисом и Христом, различие, которое обесценивает все поверхностные сходства, которые только можно придумать, состоит в том, что Осирис, воскреснув, на следующий год все равно умрет, он не в силах преодолеть ту ситуацию, в которой он принужден умереть , и как только годовое колесо прокрутится еще на один оборот — он всё равно будет вынужден умереть, и с его смертью и воскресением ничего не меняется в порядке вещей , но лишь поддерживается этот порядок. Христос же воскрес один раз, и не только Он больше не умрет, но и верующие в Него будут иметь жизнь вечную. Весь смысл смерти и воскресения Христова как раз в том, что этим был отменен существующий порядок — порядок смерти и закон греха, а вовсе не подтвержден еще раз. За смертью должна следовать жизнь, а за жизнью — смерть, и этот порядок воскресающие боги лишь подтверждают, Христос же его отменил, «смертию смерть поправ», утвердив жизнь вечную и грядущее всеобщее Воскресение.

Христианство говорит, что со Христом верующий побеждает мир, язычество же утверждает, что миру можно только подчиниться (достигнув «гармонии») или же он сам тебя подчинит, подмяв колесом «порядка вещей». И кто в действительности отрицает свободу, а кто — ее утверждает?

Если Бог трансцендентен миру и свободен от его законов, то Он и нас может от них освободить, а если боги выражают мировые силы, если они сами погружены в мир, то какая же может от них исходить свобода?

Уже цитировавшийся П. Гросс так аргументирует свое утверждение про рабский характер христианства (и вообще всех монотеистических религий) и свободный дух язычества — мол евреи (от которых пошел монотеизм) всегда были в рабстве, и потому и религия у них была рабская, а вот руссы-то были свободны, и религия их (т.е. язычество) свободолюбива.

[1]  [2]  [3]  [4]  [5]