Иван Крылов и Украина

Более двухсот лет назад в журнале «Московский зритель» были помещены три басни Ивана Андреевича Крылова: «Дуб и Трость», «Разборчивая Невеста», «Старик и трое молодых». Иван Дмитриев, известнейший баснописец того времени, заметил Крылову: «Это истинный ваш род; наконец, вы нашли его». Крылову — популярному драматургу и журналисту было 37. Это как по пословице: запрягал долго. В 1806 году было положено начало одной из фундаментных книг человека русской цивилизации. Отдельной книгой «Басни» вышли через три года. Пушкин и Николай I, литераторы всех лагерей (и «Беседа», и «Арзамас»), самый неприметный народ и высшая аристократия восприняли Крылова как своего, он был ровня всем. Известно, что басни Крылова читались в монастырях, например, старцами Оптиной пустыни. Сочинения Крылова при его жизни были переведены на основные европейские языки. И не только основные. Персонажи его басен заговорили и на латышском. Крылов был составной частью литературного европейского процесса. Некий французский критик счёл басню «Сочинитель и Разбойник» нацеленной против Вольтера. Вероятно, отчасти так и было. Но Крылов открестился. Ему явно не хотелось «сужать» героев своих сочинений до конкретных персоналий. Общеизвестно влияние творчества Крылова на становление классиков украинской поэзии Леонида Глибова и Евгена Гребинку. Николай Гоголь в статье «В чём же, наконец, существо русской поэзии?» (вошедшей в его знаменитую книгу «Выбранные места из переписки с друзьями») писал: «Его притчи — достояние народное и составляют книгу мудрости самого народ <…> Всюду у него Русь и пахнет Русью».

Имеет ли право на существование словосочетание «блистательная мудрость»? Кажется, да — по отношению к басням Крылова. Они вошли в речь, стали формировать русло движения русской мысли и глубину русского взгляда. Их блистательная мудрость была обескураживающей. Басни отдали детям: с ними непросто жить, но без них уже невозможно. Время от времени их полезно извлекать с книжной полки своего детства.

Двести лет актуальности

В биографии И.А. Крылова период 1793–1801 годов иногда называют «тёмным». Часть этого времени — три с половиной года — он прожил на Украине, в имении Казацкое князя Сергея Фёдоровича Голицына (1748–1810).

С Голицыным Крылов познакомился в Москве «около времени коронации императора Павла» — весной 1797 года. К тому времени Голицыну было 49 лет, был он прославленным генералом, причём полным генералом, героем русско-турецкой войны (1787–1791) (войны «времён Очакова и покоренья Крыма»). Женат князь был на Варваре Васильевне (1752–1815), в девичестве Энгельгардт. Казацкое отошло ей по наследству от дяди — Григория Александровича Потёмкина-Таврического, который приобрел Казацкое, как и многие другие на Правобережной Украине ещё при Речи Посполитой. В известном стихотворении Г.Р. Державина (1788) «Осень во время осады Очакова» (это оттуда — «росс непобедимый»:

«…Огонь, в волнах не угасимый,
Очаковские стены жрет;
Пред ними росс непобедимый
И в мраз зелены лавры жнет…»)

имеется обращение и к С.Ф. Голицыну: «И ты спеши скорей, Голицын! Принесть в твой дом с оливой лавр». Упомянуты в «Осени» и Варвара Васильевна — «супруга златовласа», и его сыновья — в то время их было семеро.

Дом управляющего в Казацком. 1986 г.

Крылову — 28, он известный драматург и журналист, отошедший от литературы; случалось, принимали его и монаршие особы. При Голицыне он стал нечто вроде частного секретаря. В тот «тёмный» период Иван Андреевич был подвержен той же страсти, которой в будущем отдадут дань два других великих русских писателя — Пушкин и Достоевский. Играл Крылов, как это он кому-то разъяснял, «не из корыстолюбия, но ради сильных ощущений». Случалось, что шулера, по собственному его выражению, обирали его, «будто липочку». В том же 1797-м князь угодил в опалу, ему велено было жить в деревне. Хоть карт в Казацком не водилось (князь предпочитал шахматы), Иван Андреевич предпочёл с князем не расставаться и поздней осенью 1797 года оказался в Казацком.

Воспоминания о Крылове в Казацком содержатся в замечательных «Записках» приятеля А.С. Пушкина Филиппа Филипповича Вигеля (1786–1856), который менее года подростком воспитывался в Казацком вместе с младшими детьми князя. В его описании Крылова есть противоречия, которые объяснимы, но существенно вот что: «Он <Крылов> находился у нас в качестве приятного собеседника и весьма умного человека, а о сочинениях его никто, даже он сам, никогда не говорил. Мне это доселе ещё непонятно… Как бы то ни было, но я не подозревал, что каждый день вижу человека, коего творения печатаются, играются на сцене и читаются всеми просвещенными людьми в России; если бы знал это, то, конечно, смотрел бы на него совсем иными глазами. Собственное его молчание не может почитаться следствием скромности, а более сметливости: он выказывал только то, что в состоянии были оценить, истинные же сокровища ума своего ему не перед кем было расточать… Несмотря на свою лень, он от скуки предложил князю Голицыну преподавать русский язык младшим сыновьям его и, следственно, и соучащимся с ними. И в этом деле показал он себя мастером. Уроки наши проходили почти все в разговорах; он умел возбуждать любопытство, любил вопросы и отвечал на них так же толковито, так же ясно, как писал свои басни. Он не довольствовался одним русским языком, а к наставлениям своим примешивал мною нравственных поучений и объяснений разных предметов из других наук. Из слушателей его никого не было внимательнее меня, и я должен признаться, что если имею сколько-нибудь ума, то много в то время около него набрался…» Да и не он один, — скажем мы теперь из сегодняшнего дня. Крылов приложил, наверняка, душевные силы и к тому, чтобы Вигель через десятилетия смог написать: «Почтовые дни были для нас днями радости. Я знал тогда хорошо по-немецки и с жадностью бросался на гамбургские газеты, которые по прочтении вручал мне князь с одобрительною улыбкой. „Московские Ведомости“ не менее тогда были любопытны: не было номера, в коем бы не упоминалось о Суворове. Я шел за ним через Адиж, Требию и По, за ним летел на высоты Альпов и с нетерпением ожидал его в Париже; голова моя горела, сердце билось при чтении блистательных его реляций… Слава Суворова отражалась на пославшем его Павле Первом, ослабляла чувство ненависти к нему, утешала угнетенных им, ссыльных… Дерзали даже ликовать, и известия из Киева говорили о беспрестанных там увеселениях. Тут в первый раз узнал я сладостное чувство любви к отечеству, меня потом никогда не покидавшее…»

В перечне самых почитаемых и любимых авторов пятнадцатилетнего Пушкина, — Крылов. В «Городке» баснописец на почётной полке: «Ты здесь, лентяй беспечный, Мудрец простосердечный, Ванюша Лафонтен!» В этом стихотворении Крылову отведено места, кажется, больше, чем кому бы то ни было. Но Крылов и на нижней полке, где юный Пушкин «спрятал потаенну Сафьянную тетрадь», в которой хранятся «сочиненьи, Презревшие печать». В тетрадке этой и «Подщипа», пьеса, одна из двух, написанных в Казацком. Пушкин в «Городке» пересказывает часть её сюжета:

Тут вижу я с Чернавкой,
Подщипа слезы льет;
Здесь Князь дрожит под лавкой,
Там дремлет весь совет;
В трагическом смятеньи
Плененные цари,
Забыв войну, сраженьи,
Играют в кубари…

Пьеса была поставлена на сцене домашнего театра в Казацком, Крылов сыграл роль забавно-надменного немецкого принца Трумфа. При прочтении «Подщипы» в начале ХХI века представилось, что на современной сцене эта пьеса может выглядеть вполне актуально. Фабула такова. Влюблённый в Подщипу немецкий принц Трумф захватил сказочное царство её отца — добряка-выпивохи Вакулы. В свою очередь Подщипа страстно влюблена в князя Слюняя. Слюняй (он говорит, сюсюкая и картавя, не произнося половины букв, точно, как иногда наши пародисты изображают революционного вождя или одессита), Слюняй смертельно боится Трумфа. Трумф (он разговаривает с забавным немецким акцентом, точно так, как иногда говорят некоторые ребята из НАТО), Трумф требует Подщипу к алтарю. Подщипа буквально готова наложить на себя руки, нежели достаться немцу, а не своему драгоценному Слюняю. Вакула составляет против Трумфа заговор. Государственный Совет приходит к решению… обратиться за советом к цыганке. Гадалка каждому предсказывает то, что от неё хотят услышать и за что охотно дают деньги. При этом Цыганка (эту роль в Казацком играла внучатая племянница знаменитого писателя — Марья Сумарокова) сказочным образом устраивает дело так, что всё войско Трумфа переходит на сторону Вакулы. Трумф посрамлён, ему уготована роль скомороха — на свадьбе Подщипы ему велено «прыгать козачка». Слюняй спешит перед венчанием после испуга «кой-сто» переменить в своём туалете. Занавес. В советской критике пьесу называли «злой и меткой сатирой на правление Павла I». Но если это суждение и справедливо, то лишь отчасти. Пьеса — забава, услада ссыльных в провинциальной глуши, это пародия на всё, некая антитрагедия, даже и антиутопия!

Здесь у царя детские игрушки-побрякушки, здесь действует не герой-любовник, а трус-любовник, у которого деревянная шпага (так как мама ему не велела носить железной), здесь государственные мужи обращаются за советом к цыганке (как сейчас к экстрасенсам). Но пьеса и об ответственности власти. Есть в ней и живое чувство: «Подщипа слезы льет». В 1817 пьеса однажды ставилась в Петербурге, ставилась и во время Великой отечественной. Если сейчас определиться с аллегорическими прообразами героев — вполне ХХI век.

Медаль и памятник

Пятидесятилетний юбилей литературной деятельности Крылова (в день рождения 2 февраля 1838 г.) отмечался так, как до того не отмечался, кажется, ни один прижизненный писательский юбилей. Крылов соединил собой в России всех и вся. Такая фигура в наши дни, к несчастью, кажется совершенно невозможной. Гоголь видел в нём «примиряющий третейский суд». В честь юбилея была отчеканена медаль с изображением профиля баснописца (на ней ошибочно указан год рождения баснописца — 1768) и учреждена Крыловская стипендия. Император Николай I послал баснописцу-мудрецу на торжественный обед звезду — второй орден «Станислава». А несколькими годами прежде Николай I к Новому году дарил бюст Крылова наследнику.

В «Записных книжках» Варвары Олениной содержится очень симпатичный рассказ («анекдот», как говаривали прежде), характеризующий взаимоотношения монарха и писателя. Случайно встретились на Невском. Николай I издали закричал: «Ба, ба, ба, Иван Андреевич!.. Что ж это, Крылов, мы так давно с тобою не видались?!» На что Крылов отвечал: «Я и сам, государь, так же думаю, кажется, живём довольно близко, а не видимся». Оленина заключает: «Государь смеялся ловкому ответу».

На смерть Крылова отозвались некрологами все европейские газеты. Гоголь о его смерти узнал в Германии из местных изданий. В России вскоре был объявлен сбор средств на создание памятника. Объявление написал князь Пётр Вяземский: «…император бла­­говолил изъявить всемилостивейшее согласие на сооружение памятника Ивану Андреевичу Крылову и на повсеместное по империи открытие подписки для собрания суммы, потребной на исполнение сего предприятия». Скульптурный портрет баснописца изваял Пётр Клодт. Памятник в Летнем саду открыли 12 мая 1855 года.

Как прививка от беспамятства заведено среди людей — устанавливать памятные знаки в тех местах, где жили или бывали выдающиеся люди. В Твери, где Крылов провёл юные годы, памятник появился в 1959-м. В Москве, на родине Крылова, памятник установлен не так давно, на Патриарших время от времени появляются всё новые и новые бронзовые персонажи его басен…

А что же в Казацком? Увы, ничто в Казацком не напоминает о великом баснописце! Немногое сейчас говорит и о былом великолепии имения…

(В сокращении редакции)
«Русская линия»