Митрополит Навпактский Иерофей (Влахос):

«Молитва, которая совершается с болью в сердце — самая сильная»

[1]  [2]  [3] 

В сентябре 2009 года ПСТГУ посетил митрополит Навпактский Иерофей (Влахос), член Священного Синода Элладской Православной Церкви. Он выступил перед преподавателями и студентами Богословского факультета с докладом «Персонализм и лицо».

После выступления слушатели стали задавать владыке вопросы, причем не только по следам доклада: о богословии, о Церкви, о митрополите Антонии Сурожском и многом другом. Ответы на них содержат в себе колоссальный пастырский опыт, поэтому запись беседы публикуется здесь целиком.

Я полюбил русских благодаря старцу Софронию

— Ваше Высокопреосвященство, в своем докладе Вы сказали, что много лет общались с архимандритом Софронием (Сахаровым). С точки зрения того, что прозвучало в вашем докладе, как вы прокомментируете любовь и настойчивость архимандрита Софрония именно в употреблении термина «персона»?

— Для меня величайшим благословением Божиим, я так считаю, является то, что я действительно знал старца Софрония. Прежде чем ответить на ваш вопрос, я вам расскажу в двух словах, как я познакомился со старцем. Я думаю, это очень важно вам услышать.

Я тогда закончил богословский факультет Фессалоникийского университета и как студент занимался критическим изданием трудов святителя Григория Паламы. Я читал много текстов святителя Григория Паламы и убеждался все больше, что это истинное богословие Церкви. Параллельно с этим, я очень близко был знаком с текстами Григория Богослова. Я был глубоко впечатлен трудами святых отцов Церкви.

Однако, неоднократно посещая Святую Гору, я замечал, что не нахожу отцов, живущих так, как излагается в текстах вышеприведенных авторов. И я как бы заключал внутри себя, что есть разница между тем, что я читаю в текстах, и тем, что я вижу на Святой Горе. Это был мой первый большой вопрос. Потом я стал дьяконом, клириком, и стал все больше заниматься пастырским служением Церкви. Мое второе недоразумение возникало, когда я видел, как порой не находят между собой общения клирики, епископы, священники, они общаются друг с другом не так, как это описывается в святоотеческих текстах.

Святые отцы так прекрасно пишут, так замечательно излагают мысли, которых я не нахожу ни в жизни Церкви, ни в реалиях Святой Горы. Безусловно, я познакомился со многими замечательными отцами, аскетами на Святой Горе. Но они не были знакомы с богословием так, как мы изучали его в университете. Я узнал многих священников в своей жизни, я понимал, что они совершают свое пастырское служение без богословия. Это было для меня таким церковным богословским шоком. Я думал и в замешательстве размышлял, где я найду человека, который бы в себе соединял церковный нрав, чтобы он был богословски образован, чтобы он был клирик и настоящий богослов.

В 1974 году я прочитал книгу архимандрита Софрония, написанную им о старце Силуане. Я был глубоко впечатлен, потому что нашел человека, личность, в которой соединяются все эти элементы, все эти стихии — он богослов, он исихаст и трудится в миру. И тогда я, долго не откладывая, отправился в Лондон, чтобы с ним повстречаться. У меня было очень большое желание его увидеть, но я и боялся этой встречи. Я думал, как же я повидаюсь со святым человеком, который сразу же в моем сердце различит множество страстей. И когда я его увидел, я отметил, что у него действительно глубоко проникновенный взгляд, но вместе с тем, это был нежный взгляд.

Когда я ему сказал: «Старче, в сердце моем очень много страстей, гневных страстей», он посмотрел на меня, улыбнулся и сказал: «Это нормально, это все нормально». Я говорю: «Почему же это нормально, старче?» — «Потому что для того, чтобы познать, что в твоем сердце много страстей, нужно, чтобы свет Божий посетил тебя и просветил, и ты осознал, что ты страстный человек. По примеру того, как в темную комнату попадает луч света, и мы видим все в этой комнате, даже пыль летающую, подобное тому происходит и в сердце, когда оно просвещается светом Христовым».

В первый год я остался и прожил возле старца Софрония примерно полтора месяца. И потом, в течение 15 лет, каждое лето я находил время, не меньше месяца, чтобы приезжать к отцу Софронию, и мы с ним подолгу и о многих вещах разговаривали. Правда в том, что он действительно очень сильно и настойчиво пребывал в понимании термина «лицо». Каждый раз, когда мы с ним беседовали, он возвращался к вопросу о лице. Возможно, это было как бы его духовное «заключение», результат его долгих скитаний и исканий, связанное с тем, что он долго имел отношения с буддизмом: из-за этого он долго считал, что Бог является чем-то безличностным, и посредством размышления и практики медитации пытался найти Бога и различить Его.

Когда же ему открылся Христос как Лицо, тогда он с большим покаянием возвратился в лоно церковное. И впредь постоянно, при каждой возможности он говорил и подчеркивал то, что Бог есть Лицо. То есть, не какая-то абстрактная Идея, не просто Ценность, но Что-то личностное, Что любит меня и Кого люблю я. Никто не может испытать любовь ни от Идеи, ни от какой-то Ценности, но от Бога мы испытываем нежность и любовь.

Я вам должен сказать, что старец еще больше говорил об ипостаси, чем о лице. Именно потому, что знал, что на Западе лицо соединяется тесно с логикой, с рациональным самопознанием. Поэтому он очень часто и все больше говорил о том, что человек и Бог есть ипостась. Не что-то поверхностное, а что-то сильное и существенное. И главное, больше всего он делал акцент на самом способе, как человеку найти Бога, как ему познать Бога как Ипостась и как самому стать ипостасью. Например, он говорил об ипостасном покаянии, то есть когда человек кается в чем-то и раскаивается, он не должен каяться только потому, что совершил какое-то плохое дело и испытывает угрызения совести, он должен раскаиваться в том, что посредством этого греха он очень удалился от Бога, Который является лицом живого Бога. И посредством этого покаяния человек должен возвратиться к этой связи с Богом.

Старец говорил также об ипостасной молитве. Мы не должны молиться Богу как некому абстрактному Богу, как Силе, находящейся на небесах, далеко от нас, но как личностному Богу, Который ищет и желает иметь с каждым отношения. И самое главное — иметь с Ним общение. Вы знаете, что, по словам преподобного Иоанна Лествичника, молитва является со-участием, сосуществованием человека и Бога. В современном греческом языке термин «синусия» (букв. «соитие») обозначает эротическую связь между мужчиной и женщиной, и главным образом показывает общение между мужчиной и женщиной. Иоанн Лествичник для того, чтобы выразить смысл и содержание слова «молитва», не нашел другого термина, посредством которого мог определить сосуществование, со-бытие человека и Бога.

Поскольку я возлюбил и полюбил лицо старца Софрония, и поскольку меня тоже старец Софроний любил сильной любовью, поэтому я и полюбил русских — посредством лица старца. Поэтому как бы через лицо старца Софрония я очень сильно чувствую, что все русские меня любят. И по этой причине я написал книгу о старце Софронии, которая сейчас переводится и будет издана в издательстве Троице-Сергиевой лавры. Я даже выучил наизусть некоторые церковные тропари на славянском языке, и, когда я скучаю по старцу, я пою их, и они мне о нем напоминают. Это я привожу вам как пример того, какой должна быть наша личностная связь с человеком. И когда у нас есть эта личностная связь, мы превосходим все наши различия: и языковые, и национальные. Старец Софроний тоже такое испытывал, тоже так чувствовал. Он любил весь мир и является всеобщим, вселенским человеком.

Молитва, которая совершается с болью в сердце, — самая сильная

— В третьей части своего доклада вы описываете «путь православного исихазма». То есть, вы описываете монашеское делание, через которое человек может достичь обожения. Является ли закрытым путь обожения для человека, который избирает женатый образ жизни?

— Исихазм не является каким-то чуждым Церкви явлением. Исихазм — это пророческая, это апостольская, это евангельская жизнь. Когда мы говорим «исихастская жизнь», мы не имеем в виду только человека, который живет далеко в пустыне затворником. Для этого я вам примерно опишу, чем является исихастская умозрительная жизнь. Например, мы с вами все знаем притчу о блудном сыне, в которой описывается, что младший сын потребовал у отца часть своего имения и ушел из дому. В какой-то момент он понял, осознал свою ошибку и решил возвратиться к отцу, и вернулся, а там вышел из-за этого целый праздник.

Святитель Григорий Палама говорит, что в этой притче излагается вся история рода человеческого. Младший сын — это ум человека, который уходит от Бога, прилепляется к тварным вещам и увлекает за собой раздражительную и желательную часть души. Ум должен оторваться от тварного мира и возвратиться к нетварному Богу — это и есть исихастская традиция.

Очень хорошо эта традиция прослеживается в жизни ветхозаветных пророков, большинство из которых были женатыми людьми. Святитель Иоанн Златоуст говорит, что пророк Исаия был женатым человеком, но имел видение Славы Божией. Пророк Давид также имел опыт Богоообщения. Мать пророка Самуила, имя которой было Анна, безусловно, тоже. Если вы внимательно почитаете текст, то увидите, что, когда она пошла в храм и молилась Богу, поскольку очень хотела иметь детей, она молилась с закрытыми устами. К ней подошел священник и говорит: «Что ты здесь стоишь? Ты не в своем уме? Ты пьяна!» — потому что она просто стояла и молчала. А она сказала: «Нет, господин мой, я не пьяна, но я открыла сердце свое и излила его перед Богом». Иоанн Златоуст, толкуя этот текст Священного Писания, говорил, что Анна тогда молилась умной молитвой. Иоанн Златоуст говорил также, что если мы соблюдаем и будем соблюдать заповеди Божии, нам ничто не помешает войти в Царствие Божие — ни брак, ни другой образ жизни.

Я вам расскажу сейчас из моего личного опыта, из опыта моего личного пастырского служения. Я знал в этой жизни людей, в супружеских отношениях находящихся, которые действительно имели опыт умного делания. И я знал в своей жизни много монахов, которые даже представления не имели, что такое умное делание, чем на самом деле является умное делание, которое и есть по сути исихастская традиция. Когда кто-то испытывает боль за то, что он что-то сделал и молит Бога с болью, и говорит: «Господи, Боже мой, помоги мне, я прошу Тебя», тогда ум словами этой молитвы прилепляется к сердцу, и получается сердечная молитва. Когда мать болеет за свое дитя и молится Богу с болью в сердце, эта молитва, совершенная с болью, как бы концентрирует в душе ум человека и может называться умной молитвой.

Я помню, однажды мы гуляли со старцем Софронием. В какой-то момент к старцу подбежала женщина и стала просить его со слезами: «Старче, умоляю, помолись за моего сына, он употребляет наркотики». А старец повернулся к ней и говорит: «Слушай, я, конечно, буду молиться за твоего сына, но самая сильная молитва была бы твоя молитва, молитва той, которая болеет за своего сына». Потому что молитва, которая совершается с болью в сердце — самая сильная молитва. Это можно выразить и посредством других примеров нашей жизни, например, в книге Товита мы читаем о том, что когда он женился и первый раз хотел войти к своей супруге, он молился Господу со словами: «Господи, я сейчас войду к своей жене. Прошу Тебя, благослови эту связь. Потому что я не ради блуда вхожу к своей супруге, но вижу ее Твоим творением».

Я думаю, что в браке, если мужчина будет относиться к своей супруге как к дару Божию, и когда супруга будет смотреть на своего мужа, как подаренного ей Богом человека, они будут таким образом прославлять Бога и не будут друг на друга смотреть только внешне, сексуально, потому что тогда совершается брак согласно воле Божией. Если вы внимательно почитаете чинопоследование таинства Брака, вы увидите, что в нем излагается спасительный путь брачной жизни и одна из молитв заканчивается словами о том, что Церковь желает супругам насладиться и вечными благами. Церковь желает, чтобы они были трезвенными, чтобы они бодрствовали, чтобы они были любимыми и чтобы у них было общение с Богом. Зачем Церковь это делает? Потому что брак спасает. Если кто-то соблюдает заповеди Божии, он, безусловно, посредством брака войдет в Царствие Божие.

Я много раз встречался в жизни со старцем Паисием Святогорцем, но сейчас особенно вспоминаю одну встречу. Он говорил мне о некоем человеке, имевшем видение. Он видел Ангела, который явился на Святой Горе, брал кости монахов и бросал их прочь от Святой Горы. А затем видел, как этот ангел берет кости людей с материковой части Греции и несет их на Святую Гору и помещает там. Старец Паисий объяснял это видение так, что есть монахи, которые живут мирской жизнью, а не монашеской. Это не святогорцы. А есть мирские люди, светские люди, которые живут жизнью святогорческою. Святогорец — это не тот, кто живет и подвизается на Святой Горе, но человек, в сердце которого жительствует Троичный Бог. В церковных песнопениях «Святой Горой» мы именуем Пресвятую Деву, поем «радуйся, Гора Святая, по которой Господь ступает». И каждый человек, который рождает в себе Христа, уподобляется Пресвятой Деве, как это хорошо излагает преподобный Максим Исповедник. И таким образом человек становится Святой Горой.

Я вам больше скажу — я видел даже малых детей, которые имели умную молитву. Я даже опыт ставил на эту тему. Как математик или физик имеет какую-то теорию и делает опыты, чтобы испытать ее, так и я делал опыт, чтобы понять, что это такое — детская умная молитва. Я нашел одну девочку, ей было 3 года, и мы с ней договорились, чтобы каждый раз, когда она идет спать, она 20 раз читала бы молитву «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя», когда утром просыпается, опять 20 раз говорила бы «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя», когда выходила бы из дома или шла в детский сад — опять читала бы Иисусову молитву. Через какое-то время я с ней встретился и спросил: «Читаешь молитву?». — «Читаю, читаю», — говорит. — «Постоянно читаешь?» — «Постоянно». Через месяц я ее встретил и спрашиваю: «Читаешь, не забыла?» — «Читаю, — говорит, — читаю. Но когда я читаю молитву, со мной что-то происходит, я не могу этого объяснить. Я ее вроде бы читаю, но я слышу, как она в моем сердце вроде как сама читается. Я ее, — говорит, — уже не произношу устами, она сама говорится у меня в сердце, эта постоянная непрестанная молитва».

Я попытался второй раз поставить этот опыт. С одной матерью мы говорили о том, чтобы повторить этот опыт — читать перед сном молитву Иисусову. Дитя отправилось в свою комнату, помолилось и легло спать. И через полчаса, когда ребенок уже спал, мать услышала как дитя еще молится. Она вошла в комнату, и что же она увидела? Дитя спало с закрытыми глазами, и устами своими спящий ребенок продолжал молиться. Это аскетический опыт.

Когда я был клириком, до того, как стать епископом, я жил в епархиальном управлении со своим митрополитом. Это был святой жизни человек. В нашем селении была одна кухарка, которая в своей жизни имела очень тяжелый опыт. Ее жизнь была настолько тяжка, потому что ее муж заставлял ее заниматься проституцией, чтобы она этим зарабатывала для него деньги. Он сам приводил домой мужчин и заставлял ее заниматься проституцией. Она всегда говорила: «Никогда этого со мной не будет!». И дошел до того их скандал и ссора, что он взял нож и сказал: «Я тебя зарежу, если ты не покоришься!». Она сказала: «Режь, не буду!» (впоследствии ее мужа поймали, когда он грабил церковь, и посадили в тюрьму, где он и умер). Эта женщина имела очень большой прогресс в духовной жизни. Она приходила к нам в епархиальное управление и готовила нам кушать. И я видел, что у нее есть благое намерение, но совершенно нет опыта молиться, я хотел помочь ей, чтобы развить в ней молитву.

Однажды, когда я зашел на кухню, я спросил ее: «Ты молишься?». Она спрашивает в ответ: «Как мне молиться?» — «Господи, помилуй меня, грешную». Через час захожу, вижу ее и спрашиваю: «Читаешь молитву?» — «Да, да, да» — говорит. Постоянно я ее понуждал к этому, и сердце ее завелось, потому что сердце человека похоже на двигатель, но двигатель выключенный, и нам нужно заводить его, давить на газ, чтобы он завелся, этот двигатель. И когда ее сердце завелось, она стала непрестанно молиться. И я очень часто заходил на кухню, чтобы кого-то чем-то угостить, и видел, как она стоит, молится и плачет, говоря: «Господи, до чего же сладкие слова!».

Я это все рассказал для того, чтобы подчеркнуть, что молитва, она не только для аскетов, она для всех людей. Церковь постоянно повторяет «Господи, помилуй». Слепой в Евангелии, помните, говорил: «Сыне Давидов, помилуй нас». И то же самое — прокаженные и все убогие, которые встречались по дороге Христу. Подобно этому, непрестанной молитвой Церкви является «Господи, помилуй». Это как бы сумма молитвы, которую мы можем постоянно повторять по дороге, когда мы идем, путешествуем, когда у нас есть свободное время. Поэтому, когда мы повторяем эту молитву и входим в эту молитву, наше сердце заводится и начинает нестись, как скоростной автомобиль — 200, 300 километров в час. Старец Софроний говорил, что сердце человека способно стать ракетой и вознести его к Богу.

Богословие — это умение различать, что от Бога,
что от человека, что от дьявола

— Чем церковный человек отличается от нецерковного? И второй вопрос. Что Вы считаете основными вызовами сегодня православному богословию? То есть именно не Церкви, а православной богословской мысли.

— Когда мы говорим «церковный человек», мы имеем в виду человека, живущего в лоне Церкви — он участвует в церковных таинствах — Крещении, Миропомазании, божественной литургии. Но участие в церковных таинствах не совершается без определенных предпосылок. Человек должен участвовать в таинствах в свете определенных предпосылок, то есть правильной жизни. Христос сказал своим ученикам: «Идите и научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все то, что я вам заповедовал».

То есть, перед нами поставлены две задачи: крестить и учить соблюдению заповедей. Таинство Крещения, Миропомазания и божественной литургии теснейшим образом соединяются с тремя этапами духовной жизни человека: очищение сердца от страстей, просвещение ума и обожение. Следовательно, церковным человеком является человек, живущий в лоне Церкви, согласно учению Церкви. То есть, он живет не просто формально в Церкви, но живет существенно, реально, и живет в Церкви действительным образом. Это что касается первого вопроса.

Второй вопрос касался вызовов, угроз для православного богословия. Послезавтра у меня будет доклад в Академии, в Троице-Сергиевой Лавре на тему «Богословие как наука и богословие как духовный опыт». Безусловно, в лоне Церкви должен быть и исторический анализ, должна существовать наука, которая исследовала бы рукописи, церковную традицию, исторические, археологические аспекты жизни, строительство храмов, архитектуру — все это необходимо. Но главным образом богословие должно присутствовать как опыт, потому что богословие есть познание Бога. Богослов — это тот, кто знает Бога и о Боге говорит. Характерно то, что Григорий Богослов в своем первом слове о богословии дает определение термина «богословие». Он говорит, что богословы — это те, кто взошли к умозрению, прежде очистив сердце свое от страстей, либо, по крайней мере, те, которые находятся в состоянии очищения своего сердца. Такой человек может говорить людям о Боге. И может помочь людям прийти к Богу.

Богословие, согласно учению православной Церкви, является еще умением различать тварные энергии от нетварных. Для различения — что есть от Бога, что от дьявола, что от страстей, что человеческое, что психологическое, душевное. Поэтому мы говорим, что богословие есть умение «различать духов» — от Бога ли они. Как-то раз я спросил старца Софрония, как мы можем иметь знание Божие, как мы можем узнать, что это от Бога, а это не от него? Он говорит мне: «Мы это знаем на вкус, мы пробуем это. У нас может быть в стакане вино, а может быть уксус — на вид вы не различите, где что. Поэтому мы пробуем и узнаем, притронувшись, уксус это или вино».

Поэтому мы понимаем, что богословие — это умение различать, что от Бога, что от человека, что от дьявола, — чтобы помогать человеку. Понятие «богослов» теснейшим образом связывается с понятием «духовный отец». Настоящий богослов — всегда хороший духовный отец. Потому что задача духовного отца — путеводить человека ко спасению, вывести его из сферы влияния темных сил к светлой силе, к Богу. От страстей — к Богу. Таким образом отождествляются термины «богослов» и «духовный отец».

Поэтому на языке Священного Писания Ветхого и Нового Заветов богословами являются пророки, евангелисты, апостолы, святые отцы. Пророки в Ветхом Завете называются «видящими», «зрящими». Народ называл Самуила «видящим», «видящим Бога», «зрящим Бога». А тот, кто видит Бога, знает, как своих чад вести ко спасению. Поэтому я бы сказал, что главный вызов, главная опасность для богословия — стать либо схоластичным богословием, либо моралистичным, утратить исихастскую умозрительную традицию.

Поразительны слова Максима Исповедника: «Знание Бога без делания — это богословие бесовское». Страшные слова! Потому что если человек не может различить, что от Бога, что от дьявола — он не сможет путеводить своих чад. Например, приходят многие, имея либо различные проблемы духовного склада, либо прочие. И как различить — эти проблемы от того, что человек удалился от Бога и у него появились душевные проблемы, или человек болен душевно, а это его духовные проблемы, или он бесноватый? Что это за проблема — духовная, душевная или бесовская? Человек, имеющий просвещение, свет Божий, умеет различать — это проблема духовная, это душевная проблема, а это бесовская.

Например: в одном монастыре была монахиня, которая не слушалась свою игуменью, постоянно ей противодействовала и говорила: «Не буду этого делать!», а игуменья ее за это постоянно наказывала, как непослушное дитя. А монахиня продолжала делать свое дело, и игуменья в конце концов решила, что монахиня бесноватая, и начала изгонять из нее бесов, читать молитву на изгнание дьявола, но ничего не помогало. Через какое-то время у монахини стала болеть голова, она пошла к врачу, который нашел причину проблем с головой, монахиню прооперировали, и человек стал нормальным, обычным человеком, она стала очень послушной, ничему не сопротивлялась. Это не было ни бесовским, ни душевным, ни духовным, это была органическая проблема у человека, что-то его раздражало.

[1]  [2]  [3]