Митрополит Навпактский Иерофей (Влахос):

«Молитва, которая совершается с болью в сердце — самая сильная»

[1]  [2]  [3] 

Отец Паисий Святогорец описывал очень много подобных случаев. Когда к нему приходили люди и спрашивали, что делать, он одним говорил пойти к своему духовному отцу и делать все, что он скажет. Другим говорил сходить к врачу и отправлял их к неврологу. А третьим говорил: «Пойдешь к таким-то мощам, попросишь вычитать тебе такие молитвы, чтобы изгнали из тебя беса». Была одна мать, у которой было очень много проблем, она приходила к своему духовнику и постоянно жаловалась на своего ребенка — он такой-сякой, он раздражает меня, поэтому я его бью. Духовник решил, что она бесноватая, и начал изгонять из нее беса, но она не исцелялась. А на самом деле ей нужен был врач. Ей нужен был врач, который бы дал ей соответствующие таблетки, чтобы погасить силы ее души. Духовник не смог различить этих вещей, а только постоянно вычитывал и изгонял бесов. И однажды эта мать взяла свое дитя и вместе с ним выбросилась с балкона и погубила и себя, и свое дитя.

Поэтому я сказал бы, что угроза для богословия — относиться к нему и считать его схоластикой, или морализмом, а не путеводителем человека ко спасению, к Богу. То есть когда мы являем богословие как мысль, как схоластику, а не как нежность, не как любовь, не как доброе отношение. Вспомните пророка Исаию, как он говорит священникам: «Утешайте, утешайте народ мой». Скажу вам из личного опыта. Когда я был студентом, я был одним из лучших студентов. И были преподаватели, которые между собой спорили (в хорошем смысле этого слова), кто будет мною руководить для того, чтобы мне получить стипендию и поехать учиться куда-то на Запад, сделать карьеру и вернуться в университет. Добились для меня стипендии, чтобы я поехал на обучение в магистратуру в Европу. Я не отказывался от таких возможностей, но я этого и не хотел. Я говорил: «Ну разве возможно, чтобы у народа был такой духовный голод, люди так нуждались в слове евангельском, а я учился бы где-то за границей?». Поэтому я рукоположился и ходил с проповедью из деревни в деревню.

Я не отрицаю науку, я много прочитал за свою жизнь и докторских диссертаций, и научных диссертаций, но также и трудов святых отцов. Но я всегда чувствовал острую нужду в том, чтобы всё, что я узнал, применить на практике, дать людям, нести народу, в массы. Я не имею права и не могу закрыться в своем кабинете и писать. И все книги, написанные мною с тех пор, являются результатом моей пастырской деятельности, то есть я очень много общался и занимался с людьми, с миром, и этот опыт потом и был изложен на страницах книг.

Иоанн Златоуст говорит: «Духовный отец похож на врача, перед которым рано или поздно возникнет необходимость делать операции». Вы, наверное, не раз видели хирургов, похожих на мясников — в фартуках, в шапках, в нарукавниках, в сапогах. Потому что, когда человек делает операцию, он вскрывает, разрезает тело, кровь брызжет на него. Так и клирик, священник, когда будет делать операцию, не раз будет пачкаться этими внутренними страстями человеческими, они будут на него попадать, и тогда он узнает, что значит термин «богословие».

Недавно в Лавре я познакомился с одним русским космонавтом, и он спросил меня: «Какое у вас чувство как у духовного отца, как пастыря?» Я говорю: «Наверное, такое же ощущение, как у вас, у космонавтов». Он спросил: «Что вы имеете в виду?». Я ответил: «Острое ощущение критического времени. Перед тем, как космонавт выходит за пределы атмосферы, у него очень много рисков, он преодолевает сопротивление и переживает действительно критические минуты и секунды». Духовный отец, он переживает такие же чувства и должен делать по сути такие же действия, но еще более напряженного состояния и в обратном направлении. Он должен извне войти в душу человека, войти в сердце человека, в глубину человека, понять его проблемы, взять их и с ними уже улететь за гравитационное поле его души.

Это на самом деле очень тяжелый, страшный труд. Это порой меня ранит, но мне очень нравится. Нравится помогать людям, открывать им их ум, души. Наш ум очень помрачен, он нуждается в открытии. Мы имеем сердце, порой очень сильное сердце, но сердце сломанное, испорченное, в нем нет энергии, нет действия, и мы должны помочь человеку, чтобы просветился его ум и завелось, заработало его сердце. Представляете, какая радость, какое благословение Божие видеть духовному отцу своих чад молящимися, кающимися. Когда я был проповедником (иерокириком) в Афинах, я проповедовал каждую неделю, у меня была подобного формата лекция, и многие люди приходили слушать. Я постоянно говорил о духовных вещах.

Там была одна женщина, которая постоянно находилась в скитаниях, метаниях — то она занималась буддизмом, то склонялась в протестантизм, то была безбожницей какое-то время, а потом начала потихонечку интересоваться духовными вещами, и первый раз в своей жизни пришла ко мне на исповедь. Она была профессором, преподавательницей в одном из высших учебных заведений. Она приходила на наши беседы и ничего не говорила, просто сидела и слушала. Много лет спустя мы поняли, что все, что она слышала, она пыталась в своей жизни применить, и очень сильно молилась. Это была замужняя женщина, примерно в возрасте 50 лет. У нее была очень тяжелая семейная жизнь. Когда она заболела раком, начала лечиться, я попытался помочь ей, чтобы она преодолела страх смерти, но у меня не было нужды много вещей ей говорить, потому что она постоянно сама молилась. Впервые в жизни, только когда она тяжело заболела, муж начал ею интересоваться. А до тех пор он только бил ее, и жизнь ее была мрачной. Когда пришло время ей умирать, ее супруг очень сильно и глубоко был тронут и потрясен и искреннее просил прощения за то, что в своей жизни сделал.

И знаете, что она ему ответила? Она сказала ему: «Не проси ни за что прощения, у нас с тобой была прекрасная жизнь, я благодарю тебя за такую счастливую жизнь». Я говорил ей: «Зачем ты ему так говоришь? Твоя жизнь была жуткой». «Я ему, — говорит, — сказала это, чтобы после того, как я умру, у него не было бы сильных угрызений совести, у него не было бы комплекса вины». Она ко всему приготовилась, она все расписала — как будут проходить ее похороны, адреса и телефоны друзей, которых нужно будет известить, во что должны будут ее одеть. Когда я стал ее уже готовить, я говорю ей: «После смерти будет подъем туда, вверх». Она говорит мне: «Ваше Высокопреосвященство, вы не переживайте. Я вчера причащалась и видела свет в храме. Я подумала, что если сейчас, на божественной литургии, такой яркий светит свет, какой же он будет в Раю? И я рада, я очень радуюсь».

Когда ее клали уже в последний раз в больницу, она испытывала страшную боль. Она позвонила мне и сказала: «Владыко, я ложусь в больницу и из нее уже выйду мертвой. Поэтому я вам звоню, чтобы поблагодарить вас за все то доброе, что вы для меня сделали, и попрощаться с вами до встречи». Она была в больнице, как я сказал, она очень болела, страдала, и меня попросили, чтобы я ее посетил. Я пошел к ней в больницу. Она меня попросила почитать ей молитву на разлучение души от тела, а я говорю: «Зачем ты меня об этом просишь, ты разочаровалась в чем-то? Тебе очень больно, ты хочешь быстрее избавиться от боли?». Она говорит: «Нет, я не поэтому прошу, наоборот, мне очень больно, но мне очень хорошо, внутри меня такая любовь, такое несдержимое чувство увидеть Бога, я побыстрей хочу увидеть Бога».

Когда духовник видит на деле, что он помогает людям, он испытывает огромную, неописуемую радость. И поэтому, как бы заключая, резюмируя, я хочу сказать, что самая большая угроза для богословия — относиться к нему схоластически, рационально, или моралистически, по-протестантски, и не говорить о том способе, посредством которого мы, люди, преодолеваем смерть. Православное богословие призвано помочь людям пройти путь от очищения к просвещению и от просвещения к обожению. Очищение — это начальная школа, просвещение — средняя школа, а обожение — это высшее учебное заведение.

Церковь — это духовная лечебница, а клирики и богословы — врачи

— Не могли бы вы охарактеризовать современное православное богословское пространство и выделить тех авторов, которые, с вашей точки зрения, заслуживают наибольшего внимания.

— Старец Софроний научил меня в моей жизни никого не судить. Никого не судить, чтобы не проводить некоего противопоставляющего богословия. Он меня научил говорить положительно. То есть, научил меня говорить о жизни положительным образом, как я считаю, как я вижу эту жизнь. И никогда не обижать, не делать больно кому-то в том, что тот считает для себя священным, никогда не попирать то, что для кого-то священно. То есть, если мы говорим, что это правильно, а это ошибочно, это уже сразу рассуждение ошибочное. Это очень похоже на пуританство, пуританство прежде всего делит все вещи на хорошие и плохие. Очень часто мы можем сегодня среди академических богословов найти и различить людей, живущих очень интенсивной церковной жизнью. Просто существуют люди, которые больше пребывают в рамках рационального схоластического богословия. Есть другие, которые больший акцент делают на протестантском богословии. И те, и другие влияют друг на друга.

Я вам приведу пример о богословии, которое сейчас господствует в Греции. Много десятилетий назад греческое богословие находилось под сильным влиянием Гарнака. В мои годы очень многие профессора богословия находились под влиянием так называемого «диалектического богословия». Но потом очень активно начали издаваться труды святых отцов, и ученые начали знакомиться с ними, видеть само святоотеческое богословие. Когда кто-либо знаком с православным богословием, безусловно, ему нужно исследовать и течения западного богословия для того, чтобы их сопоставлять и делать выводы.

Как-то раз я был на Афоне и повстречался с одним старцем, он уже преставился к Богу, его звали Феоклит, он был из Дионисиата. Он написал много книг, одна из его книг очень известна — «Между небом и землей». Я был поражен и спрашивал его — что же будет с той драмой, которую переживает сегодня современное богословие? И он говорил мне — никакой драмы нет в православном богословии. Есть драмы в жизни некоторых богословов, которые не знакомы с православным богословием. Потому я считаю, что мы сегодня находимся на добром, хорошем пути. Раньше, много веков назад, православное богословие находилось под большим влиянием схоластического богословия.

Позже, в мою бытность студентом, оно было очень сильно под воздействием диалектического, протестантского богословия, немецкого богословия. Очень многие мои современники учились в Германии и переносили в Грецию реалии немецкого богословия. Но сейчас, я думаю, эти вещи начинают уравновешиваться, потому что увидели свет труды святителя Григория Паламы, издаются труды многих отцов-аскетов, Добротолюбие. Большую роль сыграла в Греции книга «Откровенные рассказы странника». Большую роль играют жизнеописания различных старцев и святогорцев: и греков, и русских, и румын, и представителей других стран. Таким образом, мы сейчас понимаем, что богословие — это, в первую очередь, духовный опыт.

Существует много преподавателей, профессоров духовных школ и факультетов, которые в своей жизни были знакомы со святыми людьми, духовными личностями, они переносят этот опыт в школы, преподают. Как вы знаете, существуют богословы греческой Церкви, которые ездили и искали общения со старцем Софронием, чтобы обсудить с ним различные положения духовной жизни. Были написаны докторские диссертации и разработки на тему рассмотрения трудов святых отцов.

На меня, я хочу признаться, очень большое положительное воздействие произвели тексты и труды одного греческого богослова отца Иоанна Романидиса, который сумел связать академическое преподавание богословия с аскезой, аскетическим применением. В настоящий момент я как раз занимаюсь сбором информации и хочу о нем написать. Я нашел сейчас кассеты с аудиозаписями его лекций в университете и других местах, я их переписал, изложил на бумаге, и после расшифровки у меня получилось 1600 страниц. В них я нашел огромное сокровище.

Собрав его устные тексты, я попытаюсь их синтезировать и связать с одной темой — каким образом церковная догма становится опытом, и в обратном порядке — как опыт духовный становится догмой? Например, каким образом мы знаем, что Бог троичен? Безусловно, об этом учил Христос, но каким образом мы это знаем? Потому что человек, проходя очищение, просвещение, достигая обожения, видит, просто видит своими глазами три света, которые имеют одну сущность, обладают единой энергией, но они три разные Ипостаси, три Лица. Откуда мы знаем, что значат последствия грехопадения человека? Безусловно, мы об этом читаем в Ветхом Завете, но каким образом человек может приобрести духовный, личностный опыт значений слов «грехопадение» и «воскресение»? Это поразительные тексты, я уже написал первый том, в нем будет примерно 300 страниц, и уже пишу вторую часть о том, как духовные вопросы перетекают в опыт.

Поэтому я считаю, что очень важно в наш век говорить о Церкви и о богословии в свете практического применения, в свете использования на деле этих вещей. И главным образом, мы должны понять — если мы посмотрим на Церковь как на духовную лечебницу, духовную больницу, а служение и дело клириков и богословов увидим как дело врачей, тогда мы по-настоящему поймем, чем является богословие и как оно переживается в нашей жизни в личностном опыте.

Митрополит Антоний молился по-настоящему

— Знали ли вы митрополита Антония Сурожского, и как вы относитесь к его размышлениям о молитве и к его молитвенному опыту?

— Я был знаком с митрополитом Антонием (Блюмом). Я познакомился с ним в Англии, в Лондоне. Я имел величайшую, исключительную честь сослужить ему. Я еще не был епископом, я был иереем, это было в самом начале моего иерейского служения. Я просто расскажу об опыте общения с ним. Я был в церкви, в русской церкви в Англии, я пришел на вечернее богослужение, а он мне сказал: «Я прошу тебя, обязательно приди завтра на службу».

На меня произвело большое впечатление то, что он был один, служил сам, с ним не было ни священника, ни дьякона. Это был день, когда он должен был служить на русском языке, потому что были отдельные дни, когда служили на русском, и отдельные дни, когда служили на английском. Я ему говорю: «Я не знаю русского языка», а он ответил: «Я тебе скажу, будешь служить». На меня произвело большое впечатление, что когда пришло время Великого Входа, когда нужно было сказать по-русски: «Великаго Господина и отца нашего…», митрополит Антоний сказал мне: «Это я скажу, это слова дьякона, их я скажу». Он взял дискос, взял воздýх на плечи, как дьякон, и начал всех поминать.

На меня самое большое впечатление произвело его смирение, и второе, что на меня произвело большое, великое впечатление — его величие. Он служил так, что в его служении не было ни одного лишнего движения. Такое впечатление, что он сосчитал все шаги, которые должен сделать в алтаре, и всегда поворачивался, чтобы сказать «Мир всем» определенным движением, определенными шагами. Он проповедовал в тот день, и в конце вышел и представил меня людям. Он сказал, что мы сегодня особо радуемся, у нас клирик, гость из Греции, мы с ним служили, это значит, что у нас с ним общая вера, мы принадлежим единой Церкви, мы превосходим национальный фактор, так Церковь находится выше национальности, выше отечества, мы братья, мы все православные братья во всем мире. А потом он мне предложил обратиться со словом к его пастве.

После службы, когда он меня угощал, пришли люди со мной поговорить, поприветствовать меня, а я был совсем юным священником, это было 30 с лишним лет назад. И тогда уже слава о нем широко распространилась по всей Англии, потому что он, пройдя свой путь через агностицизм, очень хорошо знал душу атеиста и агностика, поэтому он с ними общался поразительными доводами, поразительными словами. Тогда был очень интересный спор, интересная беседа между ним и журналистом-атеистом на телевидении. И поразительным образом своей беседой он смирил этого журналиста. Тогда за ним следили все англичане. Настолько, что на следующий день королева Елизавета пригласила его к себе во дворец на обед, чтобы поговорить.

Митрополит Антоний молился по-настоящему, должен был иметь настоящую молитву и имел опыт общения с Богом. Одна из книг, которая была издана на греческом языке, называлась «Учитесь молиться», там он высказывает очень хорошие, поразительные мысли. Я помню, как он говорил на проповеди о том, что мы не должны бояться смерти: «Один человек мне говорил, что никогда не путешествует самолетом, а когда я его спросил, почему, он ответил, что боится, что самолет упадет, и он погибнет. А я спросил его: «Ты ночью где спишь, на кровати или на земле?» — «На кровати», — говорит. — «Но 99 процентов людей умирают на кровати, почему же ты не боишься спать на кровати?».

В тот раз, когда я был в Англии, один человек сказал мне очень мудрую вещь: в Церкви существует очень много даров, в Церкви есть аскеты, есть богословы, профессора, есть пастыри, клирики, есть миссионеры, и то, что делает миссионер, не может делать богослов. То, что делает аскет, преподаватель не может сделать, а дело преподавателя не сможет сделать аскет. Таким образом, в Церкви существует много даров, и если человек свое дарование исполняет со славословием Божиим, с благодарностью — тогда у него все получается, все хорошо, у него есть благословение.

Он привел мне следующий пример: в Лондоне есть старец Софроний и Антоний Блюм. У них разные характеры и разное отношение к вещам. Старец Софроний может взять человека, сделать его прекрасным монахом, возвести его к молитве, что, возможно, не всегда мы видели в трудах Антония Блюма, а Антоний Блюм может взять совершенно неверующего человека и сделать его верным, таким образом, которым, возможно, старец Софроний не смог бы привести человека к вере. Так, опыт каждого из них есть благословение Церкви. Можно сказать, что у Антония Блюма были ошибки в том или в другом, но я не верю, что Господь относится к этому точно так же. Бог смотрит на сердце человека, видит его настроение, видит его расположение. Мне нравится такое утверждение — я рад, что меня будет судить Бог, а не человек, потому что люди очень жестокие, очень критично относятся, очень критикуют и все вещи видят только снаружи. А Господь видит сердце и знает, что я его люблю.

Достоевский говорил, что старец — это тот,
кто больше всего любит грешников

— Как бы вы поступили в такой ситуации: к вам приходит на исповедь женщина, она исповедуется, вы даете какие-то советы, но вы чувствуете, что она этого совета не будет придерживаться, не будет так поступать, и постоянно она к вам ходит и рассказывает одно и то же. В душе, конечно, это очень тяжело, но как бы вы поступили?

— Я в таких случаях пытаюсь стать на место этого человека. Что я делал в его возрасте, например, как я хотел, чтобы ко мне относился мой духовный отец, когда я делал в своей жизни одно и то же дело — принимал он меня или нет. Хотел ли я, чтобы, если я впадал в один и тот же грех, он был бы груб со мной или прогнал меня. Я думаю, что так, как я бы хотел, чтобы со мной повел себя мой духовный отец, так и мне нужно вести себя с таким человеком.

Что бы мы сказали о враче, который назначает больному лечение, таблетки — тот их не пьет, заболевает и снова приходит к тому же врачу — он принимает этого больного или прогоняет? Выругает его — «как ты смел снова заболеть?» Он, безусловно, будет ему говорить, что ему нужно делать, чтобы превентивно относиться к этой ситуации и не заболевать вновь, даст ему лекарства, даст их регламентировано, по частям, а не скажет: «Вот тебе коробка лекарств, вечером их выпьешь перед сном и всё». Нет, врач расскажет больному, как правильно принимать эти лекарства и обязательно назначит ему встречу через месяц — прийти опять к нему и рассказать, посмотреть на результаты. Иногда может быть такая нужда, что придется резать, придется хирургически вмешиваться в ход болезни.

Духовный отец есть врач, а грех есть болезнь. То, что мы повторяем свои болезни постоянно, часто или очень долго, говорит о том, что это многолетние, хронические болезни, они легко не исцеляются, и их лечение нелегко. Что есть терапия, лечение? Смотрите — ум уходит сначала от Бога и заболевает страстная часть души. Теперь ум должен опять возвратиться к Богу, чтобы вся чувственная часть души, страстная, начала исцеляться. Ум исцеляется молитвой. Страстная, желательная часть души исцеляется воздержанием. Но для этого нужно много времени, сразу это не происходит.

Священник, духовный отец не должен разочаровываться. Подумайте о том, сколько нас терпит Господь. Я своим духовным чадам говорю — ты молодец, ты правильно сделал, что пришел и открыл мне свое сердце, и исповедался, потому что грехами своими мы очень сильно огорчаем Бога. Я даю им как бы рецепт, что им делать, но главное — молиться, воцерковляться и читать жития святых. И говорю — приходи ко мне снова, мы пообщаемся с тобой. Если человек впадает снова в этот грех, я говорю — хорошо, что ты пришел и рассказал об этой ситуации. Но твоя задача — не впадать в этот грех, и если ты впадешь, то снова придешь, и мы об этом поговорим.

Достоевский говорил, что старец — это тот, который больше всего любит грешников. У меня было духовное чадо, очень трудное чадо, непокорное чадо. Все, что я ему говорил, он не слушал. Я с ним очень сильно разочаровался, пошел к отцу Паисию Святогорцу и сказал, что я больше не могу, он меня замучил уже, что мне с ним делать? Что мне делать, чтобы я и ему помог, и сам бы не расстраивался? А отец Паисий говорит: «Делай так, как поступают деревенские мужики с животными — бери его за узду, чтобы далеко не ушел, но и держись на вытянутую руку от него, чтобы он тебя не бодал». То есть главное — духовный отец должен иметь большую любовь.

Я не говорю вам, чтобы вы имели такую любовь, какую Бог имеет к нам — у Бога любви много, несравненно много, нам не приблизиться к этому величию любви. Такую любовь Господь Бог к нам имеет, что снизошел даже до ада, сошел в ад. Мы не способны сойти в ад ради другого человека, но параллельно с этим мы должны уважать и свободу другого человека. Человек имеет свободу совершать грех. Бог не спасает нас без нашей свободы. Спасение без свободы не есть спасение. Следовательно, Господь любит нас и параллельно с этим уважает нашу свободу. И мы должны любить других и уважать свободу другого человека. Мы должны понимать, что другие люди, христиане — это не мои духовные чада, это чада Божии. И Господь мне поручил оказать им помощь, то есть я — приемный отец, а истинный, настоящий отец — Господь Бог. Я говорю: «Боже, я вижу, как чада твои постоянно грешат, помоги им! Ты им помоги!», и больше за них молюсь, больше полагаюсь на молитву, чем на слова утешения.

[1]  [2]  [3]