Мать Мария

16 января 2004 г. Священный Синод Вселенского Патриархата в Константинополе принял решение о канонизации монахини Марии (Скобцовой), протоиерея Алексея Медведкова, священника Димитрия Клепинина, Юрия Скобцова и Ильи Фондаминского. Основанием для канонизации стало прошение, направленное из Парижа Экзархом Вселенского Патриарха Архиепископом Гавриилом, управляющим Архиепископией Православных Русских Церквей в Западной Европе.

К лику святых причислены русские эмигранты, оставившие яркий след в духовной жизни Западной Европы первой половины XX века.

Бодрствуйте, молитесь обо мне,
Все, держащие души моей осколок;
Ныне час — настал, и путь не долог;
Все свершается, что видела во сне.
Дух в томленьи смертном изнемог;
Братья крепким сном забылись;
Час настал; дороги завершились;
И с душой моею только Бог.

31 марта 1945 года в газовой камере концлагеря Равенсбрюк^[1] погибла монахиня Мария (Скобцова). Еще бы только два дня — и вместе с Пасхой пришла бы долгожданная свобода, мать Мария могла остаться в живых, но добровольно заменила собой обреченную на смерть молодую женщину — надев платье с ее номером и поменявшись судьбой... «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя...»

О матери Марии (в миру Елизавете) написано так много, что, кажется, добавить к этому просто нечего. И все же...

До сих пор имя матери Марии для одних — едва ли не знамя «борца за прогрессивное человечество», для других — символ милосердия и гуманизма, третьи же негодуют по поводу каких-то ее недостаточно традиционалистских статей и не столь безупречной жизни в юности...

Иеромонах Сергий (Рыбко) в книге «Возможно ли спасение в XXI веке» (М., 2002 г.) писал о матери Марии: «Она была Православной монахиней, и ее служение, и ее жизнь и прежде всего ее мученическая кончина, конечно, заслуживают внимания и уважения. Но тем не менее, мне кажется, говорить о канонизации этого человека все-таки не стоит — по той причине, что хотя она и имела кончину христианскую, непостыдную, но далеко не все в деятельности матери Марии заслуживает подражания. Ведь когда канонизируют человека, его жизнь сразу становится предметом пристального изучения Православных людей, потому что к мученической смерти его подготавливает праведная жизнь. Говорить о святости матери Марии, делать ее предметом для подражания, мне кажется, было бы ошибочным. Разговоры о ее канонизации исходят из обновленческих, экуменических кругов, которые сейчас начинают поднимать голову... Околоцерковные, неофитские круги хотят канонизировать мать Марию как символ некого «монашества будущего», а на самом деле — псевдомонашества. Мать Мария превозносила роль интеллигенции в жизни Церкви, она считала, что именно интеллигенция спасет Церковь. Сама она общалась с разными писателями и учеными из русской эмиграции и, видимо, относила себя к монахам-интеллигентам, но мне кажется, что пред Богом неважно, кто ты: интеллигент, простой человек, деятель искусства или крестьянин, а в церкви главное — Епископ, потом — священник, и любой человек должен прежде всего слушаться своего пастыря. Я уже не говорю здесь о словах Священного Писания: «Женщина в церкви да молчит» (1 Кор. 14, 34). Мать Мария говорила и писала такие вещи, что просто хватаешься за голову. Например: «Христова истина подменяется безчисленными правилами, традициями и внешними обрядами». То есть она противопоставляла каноны, традиции и обряды Православной Церкви Христовой истине. Еретические высказывания о. Георгия Кочеткова, по всей видимости, тоже можно рассматривать в качестве предложения создания «новой церкви будущего», в которой должны быть такие «святые», как мать Мария — Пиленко-Караваева-Скобцова. Монашество матери Марии — тоже прелестного свойства, и при возможности ее канонизации также будет преподноситься прелесть».

От этого суждения-осуждения и оттолкнемся в разговоре о русской святой. Достаточно категорично — напрочь отметается здесь поэтическое завещание самой матери Марии:

Все забытые мои тетради,
Все статьи, стихи бросайте в печь.
Не затейте только, Бога ради,
Старый облик мой в сердцах беречь.
Не хочу я быть воспоминаньем, —
Буду вам в грядущее призыв.
Этим вот спокойным завещаньем
Совершу с прошедшим мой разрыв.

Словно весь сонм святых состоит из одних лишь непорочно и без единого колебания прошедший свой жизненный путь, словно Апостол не отрекался от Христа, словно Сам Господь не пришел «призвать не праведных, но грешных»... И словно годы полного самоотречения в жертвенном служении Богу и людям, монашеский подвиг в миру — ничего не значащий пустяк. Псевдомонашество? Священник Борис Старк, хорошо знавший мать Марию, был иного мнения: «Она была монахиня до мозга костей, после довольно пестро прожитой жизни. Ряса для нее была кожей, а не маскхалатом. Для матери Марии любовь к Богу и любовь к людям были неотделимы».

А узница Равенсбрюка С.В. Носович, встречавшаяся с матушкой Марией в концлагере, вспоминала, что у матери Марии всегда была «заветная мечта: поехать в Россию, чтобы работать там не словом, а делом, и чтобы на родной земле слиться с родной Церковью».

Да, у нее были заблуждения, были человеческие слабости, было многое, от чего сама она сознательно и безповоротно отреклась в день своего монашеского пострига.

16 марта 1932 года Митрополит Евлогий (Георгиевский) постриг ее в монашество с именем Мария в честь святой Марии Египетской. После пострига мать Мария побывала в Эстонии в Пюхтицком женском монастыре, в родной Риге, ездила в Финляндию на Валаам. Но призвание свое она видела не в затворничестве, а в жертвенном служении — и монашестве в миру. В январе 1933 года Митрополит Евлогий (Георгиевский) говорил: «Вот мать Мария постриглась и с тех пор все сияет» — «Явно, она нашла для души своей соразмерную ей форму, — вторила Манухина, — и потому казалась гармоничной и устроенной». Полтора года спустя мать Мария сама говорила: «В общем все стало проще, очень просто, совсем. И все меньше декламации. Вот уже для декламации никакого места не остается». Хотя поворот в ее душе, конечно же, совершился намного раньше. Пройдя через многие скорби и потери, Елизавета (кажется, ей и данную от рождения фамилию Пиленко ставят в вину — вместе с полученными в двух замужествах...) научилась мужественно принимать удары судьбы.

Мать Мария писала о христианстве:

«Розовое христианство» — где оно, это розовое христианство?

У христианства нет цвета, потому что раскаленная добела сталь не имеет цвета и на нее даже нельзя смотреть, чтобы его цвет определить.

Христианство, как раскаленная сталь, вонзается в сердце и испепеляет его. И тогда человек вопит: «Готово мое сердце, готово!»

И в этом все христианство.

Но есть безчисленные подмены христианства. Есть, например, религия «благоденственного и мирного жития», это как бы гармоничное сочетание правил с бытом. Сердце не испепеляется, а млеет в час богослужения. Свет не слепит, а ласкает. Что же? Может быть, блаженны млеющие, блаженны обласканные, мирные и безмятежные...

Христианство неким огромным болидом, упало на нашу планету и раскололо ее на две части.

Христианство падает в душу каждого человека, каждой нации, каждой эпохи и раскалывает их на две части. Одна часть спокойно продолжает жить как раньше жила, а другая начинает гореть. И эта горящая душа заполняет все вокруг себя как пожар, как поток, как печь огненная.

Раскаленная душа говорит: «Христос меня мучает. Блаженны мучимые Христовой тайной. Блаженно пылающее сердце, потому что оно готово!»

Отсюда все и отсюда вытекает, так неправильно понимаемое Розановым «во Христе мир прогорк», — отсюда растет монашество, подлинная аскетика, отсюда все безчисленные наши кресты, тут и встреча лицом к лицу со смертью, тут Христов Крест, Христова Смерть.

Христианин крестится во Христову смерть.
Христианин венчается со смертью.
Христианин живет всю жизнь рядом со смертью.

И если в юности смерть горячо любимого отца вызвала у нее яростный протест, вплоть до отрицания Бога! — то спустя годы у постели умирающей дочурки Настеньки она обрела ответ на свои мучительные раздумья: «Сколько лет, — всегда, я не знала, что такое раскаянье, а сейчас ужасаюсь ничтожеству своему. Еще вчера говорила о покорности, все считала властной обнять и покрыть собой, а сейчас знаю, что просто молиться-умолять я не смею, потому что ничтожна... Рядом с Настей я чувствую, как всю жизнь душа по переулочкам бродила, и сейчас хочу настоящего и очищенного пути не во имя веры в жизнь, а чтобы оправдать, понять и принять смерть. И чтобы оправдывая и принимая, надо вечно помнить о своем ничтожестве. О чем и как ни думай, — больше не создать, чем три слова: «любите друг друга»... 7 марта 1926 года девочка скончалась. Елизавета Юрьевна не отходила от постели малютки, и до нас дошли ее рисунки умирающей Насти, датированные буквально по часам. И если прежде было столько метаний, духовных поисков, то теперь все в своей жизни Елизавета Юрьевна подчинила одному: жить так, чтобы другим стало теплее. По-евангельски...

С этого времени начинается новая жизнь Елизаветы Скобцовой. Жизнь, наполненная жертвенной любовью, миссионерская деятельность. Ее поездки по Франции с докладами на собраниях русских общин чаще всего превращались в духовные беседы: «Людям хотелось высказаться, поведать о каком-нибудь страшном горе, которое годами лежит на сердце, или об угрызениях совести, которые душат». В Пиренейских горах, на юге Франции, она встретилась с шахтерами — и натолкнулась на откровенную ненависть: «Вы бы лучше нам пол вымыли, да всю грязь прибрали, чем доклады читать!» Она сразу приступила к делу. Так усердно мыла пол, что окатила грязной водой все платье. И тот человек, который только что так зло говорил с ней, снял с себя кожаную крутку и протянул ей: «Наденьте... Вы ведь вся вымокли». И тут, как вспоминала Елизавета Юрьевна, лед растаял. «Когда я кончила мыть пол, меня посадили за стол, принесли обед, и завязался разговор». Выяснилось, что один из шахтеров был на грани самоубийства. Елизавета Юрьевна отвезла его к знакомым, где он мог бы восстановить душевные силы и веру в жизнь. Ради спасения двух русских интеллигентов, ставших наркоманами, она безстрашно вошла в марсельский притон и буквально вытащила из него молодых людей. Посадила их на поезд и сама отвезла их в семью, где они постепенно стали приходить в себя.

Вокруг Скобцовой сплачиваются русские люди, создается общественное объединение «Православное Дело». В сборнике «Православное Дело» мать Мария писала: «Мы собрались вместе не для теоретического изучения социальных вопросов в духе Православия. Мы помним, что «Вера без дел мертва» и что главным пороком русской богословской мысли, — была ее оторванность от церковно-общественного ДЕЛА».

В сентябре 1932 года мать Мария арендовала дом № 9 на Вилла де Сакс в Париже, чтобы открыть «общежитие для одиноких женщин». Деньги пришлось взять в долг. Подобные ситуации впоследствии повторялись не раз.

Сама мать Мария говорила: «Вы думаете, что я безстрашная. Нет, я просто знаю, что это нужно и что это будет. Я просто чувствую по временам, что Господь берет меня за шиворот и заставляет делать, что ОН хочет. Так и теперь с этим домом. С трезвой точки зрения это безумие, но я знаю, то это будет. Будет и церковь, и столовая, и большое общежитие, и зал для лекций, и журнал. Со стороны я могу показаться авантюристкой. Пусть! Я не рассуждаю, а повинуюсь...»

Как-то, вспоминает отец Борис Старк, она шла по улице в огромных мужских сапогах. К ней подошел один штатский, по виду отставной военный с розеткой ордена Почетного Легиона в петлице и спросил: «Матушка, это вас заставляют носить такие ужасные сапоги для умерщвления плоти или для смирения? Моя молодая дочка ушла в монастырь, и мое сердце обливается кровью при мысли, что моя бедная девочка тоже ходит в таких сапогах». Мать Мария засмеялась: «Дело гораздо проще: у меня просто нет других сапог».

И в то же время она открывала практически безплатные столовые, дома для престарелых и бездомных. И всякий раз это не было просто абстрактное милосердие, абстрактный гуманизм: нет, она с непостижимым упорством трудилась, обустраивая при этих своих приютах Православные церкви — в нежилом доме, гараже, в немыслимых руинах... Сама расписывала иконостасы, делала — изумительной красоты! — вышивки религиозных сюжетов, вышивала священническое облачение. Познакомившись в Париже с протоиереем Сергием Булгаковым, она нашла в нем духовного наставника. И больше всего старалась напитать обездоленных людей «не хлебом единым, но всяким словом Божиим»... Хотя начиналось все с насущного — накормить, дать крышу над головой и простенькую одежку, укрыть от грозящей беды. Во время войны и оккупации Франции мать Мария с риском для жизни спасала советских военнопленных — и за этот подвиг посмертно была удостоена высокой советской награды, ордена Отечественной войны. Но еще раньше она сподобилась более высокой награды — нетленного мученического венца на небесах. Ведь и в концлагерь мать Марию и ее сподвижников заточили как деятельных противников фашистского режима, спасших множество обреченных на смерть.

14 июня 1940 года началась оккупация Парижа. Работа матери Марии и ее сподвижников стала более опасной, а 22 июня 1941 года в Париже и окрестностях было арестовано больше тысячи русских эмигрантов. Все они были направлены в лагерь Компьень, в ста километрах от Парижа. Среди арестованных были и соратники матери Марии по «Православному делу». В феврале 1942 года в Париже были расстреляны Б. Вильде и А. Левицкий (русские участники Сопротивления), с которыми сотрудничала м. Мария.

8 февраля 1943 года в дом на ул. Лурмель ворвались фашисты. Сын матери Марии Юрий Скобцов (1921–1944 гг.) был арестован. На следующий день гестапо арестует мать Марию, протоиерея Димитрия Клепинина (1904–1944 гг.) и Ф. Пьянова, они заключены в пересыльную тюрьму — форт Роменвиль 27 апреля м. Мария в числе 213 арестованных отправлена из Компьеня в женский концлагерь Равенсбрюк.

В тот день произошла ее последняя встреча с горячо любимым сыном.

* * *

Из воспоминаний И. Н. Вебстер: Привезли нас в Компьень, в лагерь, и разместили в каком-то стойле. К вечеру меня разыскала мать Мария и возбужденно поведала, что сын ее Юрий тут же и она надеется его наутро повидать. Она была полна этим скорым свиданием, мечтала о моменте встречи...

...Наутро я застыла на месте в неописуемом восхищении от того, что увидела. Светало, с востока падал какой-то золотистый свет на окно, в раме которого стояла мать Мария. Вся в черном, монашеском, лицо ее светилось, и выражение на лице такое, какого не опишешь, не все люди даже раз в жизни преображаются так.

Снаружи, под окном, стоял юноша, тонкий, высокий, с золотыми волосами и прекрасным чистым прозрачным лицом, на фоне восходящего солнца и мать, и сын были окружены золотыми лучами... Они тихо говорили. Мир не существовал для них. Наконец, она нагнулась, коснулась устами его бледного лба... Ни мать, ни сын не знали, что это их последняя встреча в этом мире. Долго она после стояла уже одна у окна и смотрела в даль, слезы медленно текли по ее щекам. Незабываема картина скорби и молчаливого страдания и... надежды.

В то же утро нас доставили в фургонах на вокзал и набили нами вагоны для скота, и без воды, в запломбированных вагонах, при ужасных условиях, повезли по направлению к германской границе. На третий день приехали на станцию Равенсбрюк, и оттуда в лагерь.

* * *

28 января 1944 года Софья Борисовна Пиленко получила открытку от дочери из Равенсбрюка, в которой мать Мария писала: «Я сильна и крепка».

6 февраля в концлагере Дора умер от истощения Юрий Скобцов.

16 апреля мать Мария праздновала свою последнюю Пасху. Она украсила окна барака художественными вырезками из бумаги, хотя в лагере были запрещены все виды праздников, в том числе религиозных. И в лагере она оставалась верна своему призванию — посещала чужие бараки, утешала женщин, читала им Евангелие, рассказывала о Боге. И — мечтала о том, что придет свобода (и свято надеялась, что освобождение от фашизма принесут русские войска). И, почти ничего не видевшая без очков, продолжала вышивать святые иконы... За несколько недель до своей гибели мать Мария начала вышивать необычную икону — на ней Матерь Божия обнимала уже распятого на кресте Богомладенца Христа. И если прежде она дарила свои вышивки подругам по несчастью или выменивала на них хлеб, то эту икону не соглашалась отдать никому. «Вернемся в Париж, — говорила она, — я ее даром отдам, подарю, но не здесь. Если я успею ее закончить, она мне поможет выйти живой отсюда, а не успею — значит, умру». Она не успела ее закончить, — вспоминает ее подруга Е. А. Новикова, — так как вскоре занемогла и лежала неподвижно целыми днями. 10 января 1945 года ослабевшую и больную мать Марию перевели в Юген-лагерь. А 31 марта узница под номером 19263 казнена в газовой камере Равенсбрюк. Сбылось предвиденное в 1938 году:

...Огонь показался у ног
И громче напев погребальный.
И мгла не мертва, не пуста,
И в ней начертанье креста —
Конец мой! Конец огнепальный!

При подготовке публикации использованы материалы сайта
mere-marie.com