Невидимые дети
Всё-таки здорово иногда вырваться из нашего любимого и загазованного, манящего и сумасшедшего мегаполиса. Куда? Есть маршруты, на которых очень нужны попутчики. Этим промозглым ноябрьским вечером мы все спешим на один поезд: Настя, которая трудится воспитателем и Татьяна — сотрудник банка, взяли отпуск за свой счет; Настя-младшая решила пропустить учебу в ВУЗе, а Таня с Максом, которым, в общем-то, не надо ни перед кем отчитываться (они сами начальники), разве что перед мамой, ввели бедную женщину в заблуждение, сообщив, что едут на Мальту. И правильно ввели, потому, что правду танина мама перенесла бы с трудом. Как, впрочем, и любая другая мама. Для этой пятёрки это четвертый вояж.
Я первый раз в их компании. С трудом уладив все домашние и рабочие дела, примчалась за пять минут до отхода. До последнего не верилось, что получится. И вот, наконец — поезд. Ночь в пути, и мы высаживаемся маленьком городке, где-то на восточно-европейской равнине. До пункта назначения еще сотня километров. Только бы за нами приехали. Газель лихо вырулила прямо на перрон. Это здорово, потому, что огромное количество сумок с призами и подарками нам не дотащить.
Еще полтора часа и мы — в настоящей русской зимней сказке: с, пока небольшими, сугробами, заснеженным сосновым бором, бревенчатыми избами.
Вот она наша деревенька. Сразу за большой полуразрушенной церковью — дом, в который мы едем. Детский дом.
Навстречу бегут мальчишки. Самый первый — Яшка, про него мне рассказали ещё в поезде. Особенный парень, из домашних. В шесть лет ехал с родителями на машине. Они погибли, а он — нет. Старший брат был в армии. Интереса к судьбе младшего братишки не проявил. «Выйду отсюда, не стану его искать, он же меня предал». Яшка хочет стать шофером или оперативником. Видимо, сказывается влияние телевизора и DVD, который есть почти в каждом классе.
Ищу своего подшефного.
— Ребята, а где Коля М. из третьего?
— А вы его шеф? — И стайка мальчишек мчится искать моего Кольку.
Пацаны тащат наши вещи в изолятор, где мы селимся в небольших двухместных комнатках. В моей есть туалет и раковина — это очень круто. И ещё здесь, в изоляторе, есть самая большая местная роскошь — ванна. Впрочем, местные ребятишки потихоньку привыкают к благам цивилизации. Еще пару лет назад их водили в баню раз в неделю, а теперь в блоках установлены аж три душевые кабины. Первое время шефы получали восторженные смски от своих подшефных: «Сегодня мылся два раза!!!!!!» Впрочем, отправить отсюда смску дело непростое. Мой Колька наконец нашелся (он бегал за открыткой, которую старательно нарисовал заранее), и мы после первого очного знакомства отправляемся на лесопилку — единственное место, где «самая лучшая связь». Кольку распирают эмоции. Мы болтаем о разных вещах, словно знаем друг друга сотню лет. Вообще-то, мы уже год как переписываемся, а это немало.
Вот и лесопилка. Самая лучшая связь достигается путем вскарабкивания на ненадежный столб. Балансируя на одной ноге и не внимая моим уговорам (Слезь, это опасно!) Колька старательно водит телефоном в разные стороны и ищет связь. Наконец находит, и смска отправляется в промозглую столицу нашей родины. А потом мы идем через лес, и я пытаюсь по сбивчивому рассказу мальчишки разобраться в его непростой родословной. Их здесь пятеро. Обычно старших бабушка берет на лето. Летом в огороде работы много. Для мальчишек и это — счастье. Впрочем, колькиного брата Андрея бабка не берет, не любит. А потому, что не похож на остальную четверку. Прямо вылитый цыганёнок. Немудрено: мамаша их какое-то время кочевала с табором, вот и случилось. Потом она исчезла, а недавно вернулась с очередным мужем и новым ребенком — шестым — девочкой…
Ребята живут в двухэтажном кирпичном корпусе, в их деревеньке — это единственное кирпичное здание. Напротив одноэтажная школа. Чуть поодаль два больших старых деревянных дома, там тоже классы.
Эти старые здания построены еще до революции: в них располагались поповские дома и церковно-приходская школа. Тут же, метрах в пятидесяти старая полуразрушенная церковь.
Мальчишки охотно провожают меня внутрь, и мы заворожено смотрим на уцелевшие фрески. Кто и когда расписывал эти стены? Вернувшись, снова и снова вглядываюсь в лики ангелов на фотографиях и диву даюсь: ведь это не Казанский Собор, откуда же здесь, в этой глуши, взялись когда-то такие мастера?
Выходим из церкви, взгляд задерживается на покосившемся кресте над куполом. Мальчишки рассказывают историю про мужика, который взобрался на купол и хотел спилить крест, да сорвался, рухнул вниз и убился. Было, не было, кто знает? После революции срезать кресты (если не удавалось взорвать весь храм) было излюбленной забавой новой власти. Да, перепахали большевики нашу необъятную…
А жизнь этих ребят перепахали собственные родители. Тимка оборачивается и показывает: на сосне возле церкви — глухарь.
— Настоящий?
— Нет, из дерева, давай его снимем.
— Тимош, кадров мало осталось, я лучше вас поснимаю. Буду смотреть в Москве на ваши рожицы и скучать. Тимка понимающе кивает и принимается позировать. Парнишка, родителей которого лишили прав, позже был усыновлен чужими людьми. Да, не справились новые усыновители: вернули. И мальчишка пошёл в страшный разнос. Позже социальный педагог, удивительно теплый и душевный человек, рассказала мне, что самое страшное, когда вот так берут в семью, а потом возвращают. Дважды преданные такие дети ожесточаются против всех и вся. А сколько писем получает она из тюрьмы.
— Кражи наверное?
— Эх… Не только… Вот мальчик у нас был Женя К. от него тоже усыновители отказались… Страшно это. Он словно с цепи сорвался. За убийство сидит.
Её душа болит за каждого. Я вдруг понимаю, что Тарзан — это не сказка. Эти мальчишки и девчонки входят в жизнь с черного входа такими вот тарзанами, не готовыми к жизни в обществе. Их обирают родственники, а потом вышвыривают за дверь. А они снова и снова возвращаются к предавшим их, потому, что больше идти не к кому. Сколько их сидит за копеечные кражи. Впрочем, известно сколько. Есть печальная статистика: только 1 из 10 воспитанников подобных учреждений более-менее благополучно адаптируется в этой жизни. 40% — тюрьмы, 40-50% — алгоголизм , проституция, подворотня (никто не учит их беречь свое жильё).
«Когда я слышу, что кто-то из наших воспитанников не хочет работать, мне трудно в это поверить», — разводит руками директор. Всю жизнь посвятила она этим детям. Она для них и папа, и мама, и единственный человек, пытающийся устроить их судьбу. Проблема в том, что она одна, а их почти 140…
Нам тоже трудно поверить в лень этих ребят. Вон поле на 8 гектаров, вон собственные сады и теплицы, а вот удивительные по мастерству работы, сделанные их руками.
Впрочем, горевать некогда: бегу к малышам. Сегодня мы пишем письма шефам и родственникам. Ребята пишут, а я помогаю. Одно из писем начиналось так: «Здравствуйте, родители…». Родители, лишенные прав, ни разу не приехали и не написали этой девочке.
Старшие родственникам не пишут. В определенном возрасте они перестают верить и ждать. Мишка (ему 15) наверное тоже не ждёт. Два года назад сюда приехала его бабушка, впервые посмотреть на внука. Вообще, родственники, если у кого и есть, вспоминают о них ближе к окончанию школы: в надежде прибрать выходное пособие и, если есть, жильё. Так вот, посмотрела мишкина бабушка на внучка. Понравился. Взяла на лето. Там же была и его мама, тоже в свое время лишенная родительских прав. Вроде образумилась: вышла замуж, у неё растут две девочки. В конце лета Мишу вернули. С тех пор не берут…
Нике (имя вымышленное) — 15. Добрая ласковая девочка. Её шеф Таня с грустью говорит, что за последние пару лет девочка явно деградирует. Полчаса я пытаюсь объяснить ей, что 24 на 12 всё-таки делится. Наконец, раскладываю перед ней шашки: 12- черных и 12 белых. Наконец-то дошло.
Да, это не обычный детский дом, а школа-интернат VIII вида — это значит для детей с умственной отсталостью. А еще это значит, что у них нет физики, химии, иностранного, истории, и большинства предметов, преподаваемых в средней школе. И со справкой об окончании можно пойти только в самое завалящее ПТУ. Так что не стать умному и сообразительному Яшке (главному кинооператору школы) ни водителем, ни оперативником. А про погибших родителей Яшка придумал, взял из кино. Мать оставила его в роддоме…
Трагедия в том, что БОЛЬШЕ ПОЛОВИНЫ ЭТИХ ДЕТЕЙ МОГЛИ БЫ УЧИТЬСЯ В НОРМАЛЬНЫХ ШКОЛАХ, ОНИ — НЕ ДЕБИЛЫ!!!!!
А как же Ника? Когда-то её изнасиловал отчим. Он сидит. Пока. Дай-то, Бог, чтобы не начал её разыскивать, когда выйдет…
Большинство же попали в отстающие только потому, что не ходили в школу.
У нас в стране нет практики перевода таких детей в нормальные школы. Узнав об этом, американские педагоги, работающие с подобными детьми в Штатах, были в шоке. Ведь это их работа.
Вечер четвертого дня. Мы с Настей уезжаем. Остальные остаются ещё на день. На улицу высыпают ребята, ставшие за эти дни такими близкими. Кто-то впопыхах бежит по морозу в одной майке. Обнимаемся со всеми. Напоследок хочется всех заснять.
— Ириш, сними меня!
— И меня!
— И меня!
Я с радостью забыла здесь свое отчество. Они не со всеми так. Тыкать начинают только, когда чувствуют в тебе своего человека.
Теперь охотно понимаю Макса, который предпочитает поездку к нашим ребятам вояжу в свою любимую Грецию.
Странные чувства. В этом месте сантименты покидают напрочь. Хочется что-то делать. Не лить слезы об их будущей безрадостной судьбе и ругать систему, а реально помочь. Помочь вопреки всему. Обязательно! Если у каждого из них будет хотя бы один нормальный взрослый, которому будет не безразлична судьба своего подшефного, может быть, в нашей стране станет немного меньше человеческих трагедий. «Кто спасет одного человека — спасет весь мир». Кто сказал, не помню, да и неважно это, главное — хорошо сказал!
И ещё не раз я вспомню их всех. И самого маленького и щуплого первоклашку, который растолкав всех с криком: «Дай погладить!» схватил меня за руку и начал её судорожно гладить. Психологи говорят, что ребенку, чтобы он вырос нормальным в день нужно не менее восьми объятий. Этих ребят некому обнимать…
Опубликовано: 23/11/2009