Почему трудно писать учебник о вере

— Сколько времени вы писали учебник, отец. Андрей?

— Патриарх сказал мне «надо» в конце марта. Я решил, что в сентябре устроюсь на работу в какую-нибудь школу рядом с домом. Буду общаться с детишками, вчитываться в другие учебники, копить материал. И при этом искать специалистов, с которыми я был бы созвучен… А эксперимент, думал я, пока пойдет по какой-то из наспех доработанных уже существующих программ.

Но уже в августе Святейший Патриарх сказал: учебник должен быть новый. Ибо какой смысл обкатывать в эксперименте то, что дальше не пойдет?

— Как вы для себя определяли, что такое православная культура?

— Английский социолог Бронислав Малиновский считает, что культура — это те наши поступки и действия, которые не могут объяснены, исходя из анатомии и физиологии человека.

Основы культуры — это мир ценностей, с оглядкой на которые и совершаются собственно человеческие поступки. Значит, основа, фундамент православной культуры — это христианская вера, Евангелие, представление о добре и зле, характерное для православия. Основы — это корни, а не вершины. Поэтому можно говорить об основах православной культуры, не говоря о вершинной точке развития нашей культуры — о дивных рублевских иконах. Но нельзя говорить об основах православной культуры, не сказав о заповедях блаженств или о мотивах принятия монашества. Впрочем, и вершиной православной культуры являются не иконы Андрея Рублева, а сам Андрей Рублев.

— Ваши планы изменились. А изменились ли планы Министерства образования за эти полгода?

— За министерство я не могу говорить. Но, кажется. получающийся результат некоторых наших партнеров разочаровал. А именно тех, кто ожидал, что рассказ об основах религиозной культуры будет сведен к рассказу о религиозном искусстве.

Культурология и искусствоведение — далеко не одно и то же.

Место культуры не в музее, а в жизни. Проклятие всех ранее созданных курсов ОПК — прошедшее время. Они все написаны в прошедшем времени и говорят о прошлом. Они отправляют на экскурсию в Древнюю Русь, Византию, Древний Израиль, и совсем не говорят о жизни современного ребенка.

Но если место православной культуры в прошлом, то ей не место в школе: для мертвой и древней культуры достаточно университетского спецкурса — наравне с рассказом о пирамидах Египта и культуре майя.

А православная культура жива, ее творчество продолжается и сегодня. И сегодня же она творит поступки и судьбы людей. Есть культура милосердного поступка. Культура любви. Культура войны. Культура православного праздника. Культура христианского труда.

Поэтому в нашем учебнике упоминания о страницах библейской, национальной, церковной истории даются лишь как иллюстрации к разговору о вечных (но, значит, и современных) жизненных и нравственных сюжетах. Мы говорим о мире современного ребенка.

А вообще я не понимаю — как можно было рассчитывать, что «основы религиозной культуры» будут рассказом о древностях и искусстве, если в качестве альтернативы ему Министерство предложило курс светской этики. Заметьте — не светского искусства и не истории этической мысли, а просто этики.

Согласитесь, выбор между рассказами о памятниках христианской археологии и рассказами о жизни ребенка в его семье и классе («светская этика») — это выбор между двумя весьма разными предметами, а не выбор между двумя вариантами одного и того же курса.

Ну, а если один из вариантов курса называется «светская этика», то и остальные неизбежно должны разворачиваться в сторону этики: христианской, мусульманской, иудейской… Нельзя же делать вид, будто этическая напряженность мысли и воли присуща лишь нерелигиозным людям! Нельзя же делать вид, будто в мире современных проблем могут жить лишь атеисты, в то время как люди религиозные безнадежно заперты в музеях своих древних вер.

Ну, а раз так, мы, разработчики конфессиональных блоков, также стали говорить о мирах наших ценностных ориентаций. О внутренней логике христианской, исламской, еврейской, буддисткой души, о мотивах наших поступков и выборов. Наши курсы стали этикоцентричными.

— Как будут выбирать, по-вашему, обычные российские родители?

— Тот родитель, который лишь при встрече с буддистами вспоминает, что «я ж православный!», скорее всего выберет светскую этику. Кто-то перепутает ее с этикетом. А кто-то будет руководствоваться трезвой мыслью, что в 4 классе на уроках светской этики детям будут говорить о том, что «надо любить маму, папу, и заботиться о младшем братике». И справедливо сочтет это более важным для своего малорослика, чем курс совсем не к возрасту притянутого искусствоведения или чем рассказ о древних библейско-еврейских историях.

Но я думаю, что увидев наши учебники, многие родители откорректируют свой выбор. Ведь курс ОПК говорит о жизни в семье, о душе, о добре и зле. Это не пересказ догматов и не объяснение правил церковного благочестия.

— Насколько удачным получился курс истории мировых религий?

— Авторы сделали все, что могли, и их усилия заслуживают благодарности и высокой оценки. Но у детей в 4 классе еще нет ни курса истории, ни курса географии. У них нет ощущения истории. Ельцин и Цезарь для них одинаково далеки.

Так что появление такого курса в нашем эксперименте — это не ответ на желания детей, а жертва детьми в пользу идеологии толерантности и либерализма. Ну как на одном уроке рассказать детям о символике мечети, пагоды, синагоги? Что у 10-летнего ученика в итоге останется в голове? Это будет не прохождение всего, а мимохождение мимо всего.

— Почему выбрана такая неудачная модель эксперимента — начинать его в 4 классе и заканчивать через 30 уроков?

— Да, очень некстати начинать новый предмет перед летними каникулами, а продолжать в 5-м классе в новой (средней, а не начальной) школе, переход в которую обычно сопровождается психологическим кризисом. Надеюсь, что хотя бы через год наш курс займет более стабильное место в расписании.

— Какой вы все-таки нашли ключ к подаче материала детям?

— Не уверен, что я его нашел. Мне мой изначальный замысел не удался. Для четвероклашек я бы хотел написать сборник рассказов из жизни класса. Преимущество этого подхода — речь от лица персонажа, а не от лица учителя или учебника. Это смягчает доктринальное давление на детей, включает детские дискуссии. Но малый объем учебника позволил лишь два урока сделать по таким игровым сценариям.

Так что для меня главный недостаток написанного мною же учебника — он слишком философский: много идей и мало историй, стихов, рассказов.

— Кто будет преподавать по вашему учебнику?

— Та самая Марья Ивановна, что ведет чтение и арифметику. Вряд ли Марья Ивановна — человек церковный. Но я надеюсь, что «средний» учитель младших классов — это добрый, любящий детей профессионал. Наверно, у нее нет обилия знаний о религии. А говорить ей об этом надо. И при этом не потерять свой авторитет в глазах учеников. Вот поэтому в каждый урок встроена возможность увести разговор на вполне «светскую тему» — поговорить о зависти и ябедничестве, воровстве и лени…

— Как вписывается эксперимент в общешкольные тенденции?

— Этот эксперимент — попытка вернуть в российскую школу воспитание.

В советской школе мы переели этого, и перестройка пошла под лозунгом: «школа должна давать знания, воспитанием пусть занимается семья!». А кто будет воспитывать семью? А есть ли в самой семье интерес к воспитанию детей и время для этого? Не становится ли телевизор единственным «воспитателем»? Сейчас в обществе сложился другой консенсус, чем 20 лет назад: школа все же снова должна заниматься воспитанием. Но если математика едина, то нравственные ценности, передаваемые в воспитании, могут разниться. Поэтому в отличие от советской поры родителям дается право сделать школе заказ на воспитание. Родители могут решить: пусть школа поможет нам передать нашим детям те ценности, которые важны именно для нашей семьи. Вот поэтому у курса ОПК целых пять альтернатив.

— Много было разговоров о том, что уроки религиозной культуры станут разделять детей.

— Это разделение не по признаку «исповедания религии», а по признаку «интереса к культуре, порожденной данной конфессией». В 9 лет детям полезно узнать, что у людей бывают разные интересы и вкусы. Кстати, если бы у меня был родной четвероклассник, я бы отправил его на уроки иудейской или мусульманской культуры.

— Почему?

— Потому что о православии я ему и сам расскажу. А кроме того, мне беспокойно, что о моей святыне моему сыну будет рассказывать неизвестный мне посредник. Христианский ребенок не станет чужим на уроках иудейской культуры — ведь и там разговор ведь пойдет о Библии. Заодно он станет немного разведчиком и помешает интеграции в этот курс радикально сионистских идей (то есть мыслей о том, что евреям можно и нужно жить только в Израиле, а не в России). Кроме того, многие родители будут выбирать не курс, а учителя. Даже священник может сказать: для моих детей лучше талантливый и добрый наставник светской этики, чем не в меру угрюмая и суперправославная учительница ОПК.

— Что вам кажется сильной стороной учебника?

— Хорошо, что удалось сохранить адресацию к современному ребенку, к его жизненным ситуациям. Я например, включил в учебник рассказ восьмилетнего Жени Табакова, который спас сестру от насильника, и погиб сам. В детской памяти Женя, конечно, затмит Александра Невского или Илью Муромца. Но зато им будет понятно, что мужчиной можно быть и в 10 лет.

— Что не попало в учебник, к вашему сожалению?

— Я же сказал: не попала в учебник высокая догматика православия. Мне и семинаристам-то сложно объяснить догмат о Троице. А как сможет это сделать светский учитель светским малышам?

— Ваш учебник читал и рецензировал весь интернет, а чьи еще оценки были для вас значимы?

— Мне очень помогла учитель Ольга Журавлева, прочитавшая учебник глазами хулиганистого ребенка и пытавшаяся перетолковать все непонятное в худшую для меня и учителя сторону.

— У вас были какие-то табу?

— Нельзя ругать чужую веру.

— У вас были свои секреты?

— Хотелось написать учебник мальчиковый, мужской. Потому что учебники, написанные в былые годы, были безнадежно девичьими. Один из самых тиражных учебников ОПК начинается так: «Наш предмет называется православная культура. В нем рассказывается о красивом мире, в котором мы живем». Мужчину (если он не относится к племени «стилистов») от такой слащавости сразу тошнит.

— Ваш учебник не получился проповедническим?

— Я 20 лет преподаю в МГУ очень ершистой, острой на язык университетской публике. И ни разу даже в интернет-сплетнях не слышал, будто «Кураев давит на нас и агитирует нас за православие». Исходя из этого, смею утверждать, что учебник у меня получился не давящим.

— Какой ждете общественной реакции?

— Тут и к гадалке ходить не надо. Кто-то скажет, что учебник слишком клерикален. А кто-то сочтет его слишком малоцерковным.

— Лучший результат для вас самого?

— Мне хотелось преодолеть установку на насыщение класса информацией. Я с самого начала считал, что задача этого курса — оставить послевкусие. Чтобы по завершении курса у детей возникло ощущение, что храм — это естественная часть нашей жизни. Не сенсация, не экзотика, а что-то привычное. Чтобы человек знал и помнил, что кроме того, что он видит в зеркале, еще у него есть его душа. И что он любим не только мамой, папой, но и еще и Тем, кто с Неба смотрит на нас. Впрочем, главный парадокс христианской культуры состоит в том, что Тот, Кто смотрит на нас с Неба, на самом деле смотрит с Креста.

Беседовала Елена Яковлева
diak-kuraev.livejournal.com