Преодолеть инерцию лени, или «аще настоятель буде устамши»

— Можно ли крестить детей у некрещеных, неверующих, совсем нецерковных родителей?

— Собственно говоря, крещение детей — это кредит доверия, который Церковь выдает родителям в ответ на их веру. Выдает в надежде на то, что задаток будущих благ, который таинственно всевается в Крещении, будет возращен той средой, в которой воспитывается малыш.

Если же об этой среде мы заранее знаем, что она нецерковна и совершенно не собирается помогать росту этого зерна-то тогда получается, что мы занимаемся профанацией, а не спасением.

У церковных родителей можно крестить «весь дом», по-апостольски. А если «дом» и не изъявляет желания становиться христианским? Если для этих людей крестины малыша — это повод для пьянки? Если для них крестины это способ закрыть для себя религиозную тему еще на многие и многие годы — до ближайших семейных похорон?

— Какая степень предварительных знаний о вере может считаться удовлетворительной у крещаемого?

— Если речь идет о взрослых, то, наверное, должна быть как минимум готовность дальше открыть себя для церковного опыта. Здесь дело не в количестве усвоенных килобайт — мы не на ЕГЭ. Нужно понимание того, Кто есть Христос Спаситель. Понимание того, что те заповеди, которые Он нам дает через Писание и Церковь — это заповеди для современного человека, а не для какого-то его древнего предка. Понимание того, что они нужны именно для спасения, а не просто для собственного житейского или душевного комфорта.

Если такое понимание есть, то, наверное, можно приступить к совершению Таинства.

— Должен ли священник выяснять мотивы прихода к Крещению? Должны ли эти мотивы влиять на принятие решения: совершать Таинство или не совершать?

— Есть священники и епископы, которым удобно быть продавцами. Продавец не интересуется, с какой целью человек покупает в аптеке шприц. Это не его дело: какая у вас болезнь и что вы будете этим шприцом вводить... Может быть, этот шприц будут использовать в домашнем хозяйстве или для химических опытов.

Продавца это не интересует, как не интересует его мотив, почему вы покупаете в магазине бутылку шампанского: будете ли вы вскрывать с женой, с любовницей, на работе, на Новый Год или на Рождество...

А священник действует во имя Того, Кто взирает именно на помыслы человеческие. Поэтому вопрос о мотивах — это самый главный вопрос, если священник не патологический лжец (таковые, как показывает современная дискуссия, тоже есть). Впрочем, даже патологический лжец знает, как много людей приходят креститься по мотивам, совершенно далеким от христианских.

Закрывать на это глаза можно только при одном условии: если доход в церковную кассу для такого лжесвященника дороже, чем забота о спасении людей. Вот это и есть «рыночное богословие».

Я поражен тем, как ловко эти «рыночники» перебрасывают аргументы и заявляют, что, ах, катехизация, видите ли, приведет к формализму, катехизация всех людей обезличит в глазах священника-катехизатора... На самом деле, все происходит ровно наоборот. Именно Крещение без катехизации обезличивает людей. Когда же протоиерей декларирует, что на мотивы обращать внимания нельзя — я должен сказать, что с таким епископом мы исповедуем совсем разные религии. И мой оппонент достоин титула не протоиерея, а верховного шамана.

— Какие трудности испытывают священники-катехизаторы?

— Честно говоря, я таких батюшек просто не встречал. Поэтому я не могу сказать, какие у них трудности.

Могу лишь предположить, что трудностей у них масса. Одна из них — это то, что мы сейчас видим в нынешних дискуссиях. За столетия — не за десятилетия, а за столетия! — православные клирики просто обленились проповедовать.

Когда Петр Первый стал реформировать Россию, он одним из инструментов модернизации страны избрал Православную Церковь. Чтобы священник мог стать государевым человеком — он должен быть отформатирован в государственном училище. Отсюда повсеместное создание семинарий. Обученный священник должен сам учить, объясняя политику Царя. Так на Церковь возлагаются новые, нетребные нагрузки — теперь от нее требуют учить.

До этого периода церковной проповеди не было. Существовали официальные запреты на живую проповедь. Право на живую проповедь имели только епископы (а сколько их было на огромную Русь?). Да и те столь редко пользовались этим правом, что патриарха Никона и за его живую проповедь объявляли модернистом и антихристом.

Разрешалось только зачитывать проповеди Святых Отцов. Этот запрет шел от понимания того, что священники, лишенные богословского образования (а где ж его взять, если во всей стране просто нет семинарий?!), если им дать волю, такого нагородят, что мало не покажется. И вот государство требует учить, а для этого учиться самим. Московское духовенство роптало, но нехотя прогибалось под давлением киевских духовных школ, которые уже усвоили европейские стандарты образованности. И результат, получился все-таки довольно хорошим.

А потом пришли большевики, которые после периода жесткого гонения сказали: «Живите как в Московском царстве. Кадилом себе машите, службы хоть по двадцать часов в сутки делайте... Только не проповедуйте».

И вот, когда советская эпоха закончилась, настало время свободы, и оказалось, что именно этот формат пришелся по размеру многим православным. Когда ты изолирован иконостасом и Типиконом от людей, ты можешь себе позволить два режима жизни: богослужебный и внебогослужебный. Во втором регистре ты уже с людьми как христианин не общаешься и ничему их не учишь. Удобно.

Тот же, кто желает сегодня «проповедовать вовремя и невовремя», должен преодолевать не просто семидесятилетнюю инерцию молчания, а еще и многовековую инерцию московского безгласия.

Так что главная трудность в том, чтобы от самих «профессионально-православных» людей добиться понимания необходимости служения словом.

Есть две крайности — можно даже сказать, две ереси.

Есть протестантская версия, согласно которой дело пастыря тождественно делу учителя. Это мир чисто человеческого активизма, в котором для Бога, вопреки декларациям, места не остается. В протестантизме Литургия — это человеческое воспоминание о жертве Христа, но не сама жертва Христа; Крещение — это человеческое обещание Богу доброй совести, но не действие Бога в совести человека. Это психологизация, субъективизация христианской жизни.

Противоположная крайность — это наша крайность своеобразного магизма: ты лишь кадилом маши, кропилом кропи — и Бог обязан будет действовать, даже если люди ничего не осознавали и не усвоили.

А православная синергия — это соединение Божественного благодатного действия с человеческим усилием. Вот эту норму синергии надо сейчас заново пережить в вопросе о соотношении крещения и катехизации.

— Какая мера катехизации может быть названа избыточной, если таковая есть?

— Мне неинтересно искать такой далекий горизонт. Нам бы хоть минимум сначала нащупать, прежде чем бояться какого-то избытка.

Сейчас у нас многие люди пытаются уйти от разговора о необходимости катехизации ссылками на всевозможные исключения. Но прежде чем копить и осознавать исключения, надо сформулировать правило.

Сначала канон — потом икономия. Сначала духовенство и народ должны осознать, что необходимо готовиться ко Крещению, а уже потом составлять список исключений: солдат, уходящий на войну; человек, находящийся при смерти; ребенок, увозимый за границу... Такие исключения, естественно, могут быть, но их перечень должен быть жестким и закрытым (не в смысле секретности, а в смысле исчерпываемости). Чтобы к этому списку потом не добавлялось: «аще настоятель буде устамши, крестим без оглашения».

Записала Мария Сеньчукова
«Православие и мир»