Богочеловеческий характер личности и дела владыки
Николая (Велимировича)

Считается, что религиозное и нравственное возрождение сербского народа — жизненная тема владыки Николая. И в самом деле, именно на этот предмет юный Николай Велимирович указал еще в своей речи на семинарском выпускном акте в 1902 году. Свыше 50 лет после того, вплоть до его блаженной кончины, духовное и нравственное возрождение было темой, которой он, на тот или иной лад, непрерывно занимался. Ей целиком посвящены вся его жизнь и деятельность. Его живое и живоносное проповедничество, все, им написанное, было посвящено этой теме и направлено к этой цели.

Живое слово его проистекало из соприкосновения не только лишь с правдой сего мира, с человеческой правдой, но и с глубиннейшей основой — логосной истиной, невидимой — всего сущего. Личность Христа и есть та истина, это стержень его делания, его мышления. Эта истина представляет собой то, чему он служил всю свою жизнь и чего искал всю жизнь. Это истина, просвещающая ум и преображающая сердце «всякого человека грядущего в мир» (Ин. 1: 9): и индивида, и человека как общественной личности.

С молодых лет Николай бежал, по его словам, «от губительного положения в нашей Церкви», от небывалого кризиса своего времени. Он ощущал: пересох живительный источник веры в народе. Никто в начале ХХ века столь глубоко не переживал этот кризис веры в народе, как молодой Николай Велимирович. Он чувствовал, что народ в то время (говоря о народе, он говорит обо всех, кто принадлежит этому народу, в том числе и о тех, кто им руководит) и его духовные вожди тонули в «индифферентизме». Это его выражение относится и к проповедничеству того времени.

О современной ему проповеди он говорил как о собрании бесконечно повторяемых, затрепанных, обесцененных и сухих фраз. Настоящее слово, евангельская речь, слово истины для него должно быть как гром. Всю свою жизнь он искал именно такого слова, такой громоподобной речи.

Для молодого Николая Велимировича была характерна не только забота о развитии проповедничества. Он живо интересовался волнующим его народ вопросом единства и объединения во всех сферах жизни, интересуется всем происходящим на просторах Европы.

Николай с самого начала был настроен европейски, панславянски и всечеловечески. Он следит за богословскими, духовными, научными и общественными явлениями своего времени. Работая в Швейцарии над диссертацией «Вера в Воскресение Христово как основной догмат Апостольской Церкви», он стремится разрешить сущностные вопросы смысла жизни. После пребывания в Англии в 1908 году он постоянно туда возвращается, поддерживая связь со страной и ее выдающимися людьми до самой своей кончины. В Англии он произнес и многие знаменитые проповеди, а также занимался англиканским богословием и богословами, писал о Шекспире, переписывался с епископом Беллом и с другими англичанами даже на склоне своих дней. Без Англии не всегда легко понять его дело и его мысль, в особенности его проповедничество, его пастырский метод, особенно когда после избрания епископом он встал во главе богомольческого движения. Благодаря Англии он соприкоснулся и с Индией, индуизмом и брахманизмом, подружился с великим индийским поэтом Рабиндранатом Тагором. Многочисленные его сочинения, начиная со «Слов о Всечеловеке», являются плодом этой встречи и его опыта Православия как живой веры «над Востоком и Западом». Находясь в Америке в качестве посланника сербского правительства во время Первой мировой войны, потом как миссионер в 20-х годах ХХ века и позже, вплоть до упокоения, будучи изгнанником, он установил прочные отношения, в частности, с Епископальной Церковью Америки, иногда даже проповедовал в ее храмах (см., например, его знаменитую речь «Быть или делать»), навсегда подружившись с некоторыми из ее видных деятелей.

Из произведений владыки Николая видно, что он всегда был в курсе современных ему религиозных и общественных брожений в Европе и мире, как и научных исследований. Он занимался философией Беркли и защитил по ней диссертацию, вступил в борьбу с Ницше и Марксом (отсюда его эссе «Три призрака европейской цивилизации»). Он внимательно следил за событиями в католическом и протестантском мире, рассматривая Христианские Церкви в качестве собственности народов и считая одно время их светочами и образцами, как он сам говорил, культуры и просвещенности в мире.

Святитель Николай (Велимирович) в Дахау

Мы не первые в мире, кто сталкивается с проблемой евро-американского глобализма. Еще владыка Николай соприкоснулся со всеми достоинствами и недостатками европоцентризма. В первом периоде своей деятельности он увлекался его идеями и идеалами, чтобы в свое время, особенно накануне и в ходе Второй мировой войны, отрезвясь, благодаря нацизму и большевизму, понять всю пагубность европейского обожествления «похоти и приземленного рассудка». Этому отрезвлению (явившемуся следствием встречи с православной Русью, Климентовским и Наумовским Охридом, Святой Горой святителя Саввы и прочих афонских отцов) во многом способствовало углубление, молитвенное и подвижническое, в живое предание своего народа, в библейский опыт и святоотеческое искусство Христовой Церкви.

Сохранилось высказывание владыки Николая, что он с радостью отрекся бы от первого периода своей жизни и всего, тогда им написанного. Но и оно является неотъемлемой частью его жизни и его личности. То время можно было бы назвать эпохой его религиозно-гуманистических увлечений, к которым относятся и «сон о всеславянской религии» и о Всечеловеке, как и о едином экуменическом христианстве. Так он был связан с реальностью общественных явлений и мессианских увлечений своего времени, свойственных Европе и европейским интеллектуальным и церковным кругам первой половины ХХ века.

Владыка Николай должен был пройти концлагерь Дахау, чтобы определить Европу как «белую демонию», как «похоть и рассудок». Обо всем этом он написал, находясь в заключении («Из окна темницы»). Можно сказать, что владыка Николай, будучи в непрестанном диалоге с Европой и Америкой, относился тогда к обеим, в особенности к Европе, по-ученически. Вдохновляемый и поощряемый великими идеями западных христианских народов, он до конца жизни остался верен своему определению из выше упомянутой проповеди, согласно которому Восток значит быть, а Запад — делать. Божие — есть и быть и делать. Потому лишь в единении бытия и делания возможно найти равновесие человеческой сущности и человеческой истории.

И в зрелые годы владыка не прерывает отношений с Западом, особенно с теми, с кем подружился с самого начала, еще с 1916 года. Приведенная в книге М. Хапел «Джордж Белл и Николай Велимирович: повесть об одной дружбе» переписка с англиканским епископом служит драгоценным свидетельством о владыке Николае. Также как и чрезвычайно интересная дружба с нью-йоркским епископальным архиереем Маннингом. В истории останется и присутствие владыки на похоронах Маннинга в соборе святого Иоанна Богослова в Нью-Йорке, равно как и первая икона владыки Николая, написанная англиканским епископом и хранящаяся в этом же соборе.

Вместе с тем следует подчеркнуть, что в период своей зрелости — во время и после войны — владыка Николай вел себя по отношению к Европе уже не как ученик, но как пророк, исполненный, подобно ветхозаветным пророкам, чувством ответственности не только за свой народ, но и за все европейские и земные народы без исключения.

Владыка Николай, таким образом, один из немногих проповедников — апостолов ХХ века, — ощущавших ответственность за всех людей и все народы. В этом смысле он по преимуществу евангельский человек. От своего, Богом ему вверенного сербского народа он научался любви ко всем людям и всей твари. Поэтому низводить владыку на уровень некоего национального барда было бы великим грехом по отношению к нему. Личность владыки Николая слишком широка и многогранна, чтобы быть сведенной к какой бы то ни было формуле или величине. Здесь то, что некоторые сербы упускают из виду, особенно глядя на него сквозь призму небезгрешно и поверхностно толкуемого понятия «Небесной Сербии», отождествляемой ими с шовинизмом, абсолютизированным национализмом, исключительностью и, как бы сегодня сказали, зацикленностью на себе, на своей биологической сущности.

Владыка Николай был и остается великим проповедником универсальных горизонтов, философом, богословом, педагогом, на редкость мудрым мыслителем и поэтом. В самомалейшем он находил тайну величайшего и всеобщего; во вселенском, космическом и сверхкосмическом открывал смысл мельчайшего и, на первый взгляд, ничтожнейшего. Его мудрость и любовь находили воплощение во всем одинаково: в личинке под дубовой корой, и в созвездии, и в человеческом бытии. Его внимание распространялось до невидимого атома, до мельчайшего из творений, до презреннейшего и жалчайшего среди людей — это была всечеловеческая любовь и забота. Не ошибемся, сказав, что Европа, а не только лишь сербский народ, не породила на свет в ХХ веке другого подобного человека, в той же мере соединившего в себе любовь к своему народу, его характер, нрав своего малого села Лелича с всечеловеческой природой и сутью. Как истинный человек Божий он постиг и осуществил равновесие между отдельным и общим, вещественным и духовным, Божьим и человеческим, народным и всечеловеческим. Он смог этого достигнуть тайной Христа — «Единственного

Человеколюбца», как назвал он Его в одном из последних своих сочинений, — в тайне Христовой Православной Церкви.

Столкнувшись через Англию с Индией и ее древней мудростью, он впитал и эту мудрость далекого Востока. Его знаменитые произведения «Слова о Всечеловеке», «Молитвы на озере», «Индийские письма», «Над Востоком и Западом» и другие показывают, сколь серьезно он был погружен в эту восточную мудрость. Он делал это для себя, для своего народа, в особенности ради его интеллектуальной прослойки, всегда склонной увлекаться чужим; занимался он этим и для возможного свидетельства о Христе перед народами Востока. Ощущая Индию как древнюю всеславянскую и сербскую прародину, он был связан с нею и c ее мистическим переживанием космичности и Божественного присутствия во всем.

Святитель Николай (Велимирович)

Его апостольским чувством ответственности за каждого человека и за все народы объясняется и тот факт, что он был едва ли не первым епископом, проповедовавшим Христа манхэттенским неграм в Нью-Йорке в 1920-х годах. Как свидетель истинного Евангелия и Христов апостол относился он, по словам эсэсовских офицеров Дахау, к солдатам оккупационных войск во время Второй мировой войны. Отсюда по праву можно заключить, что владыка Николай имел народное сердце в исконном смысле этого слова, одновременно бывшее и всечеловеческим. Развил он его, прислушиваясь к пульсу и биению сердца своего христианского народа; расширял его, следуя одно время европейским гуманистическим началам, распростирая до бесконечности свой основанный на опыте Восточной Православной Церкви опыт встречи с личностью Единственного Человеколюбца — самой совершенной из возможных для человека на земле встреч. Совсем неслучайно одним из его первых произведений были «Слова о Всечеловеке», а последним — «Единственный Человеколюбец». Отец Радован Бигович определил жизненный путь Николая Велимировича, дав своей докторской диссертации на богословском факультете исключительно удачное название — «От Всечеловека до Богочеловека».

Действительно, владыка Николай двигался по своему жизненному пути, идя от Всечеловека, то есть от универсального, общерелигиозного опыта и ощущения, и европейско-гуманистического всеединства, следуя шаг за шагом все глубже и глубже, с тем, чтобы, в конце концов, обрести зрелость в личности Богочеловека. Отсюда, без сомнения, можно говорить о его богочеловеческом этосе, богочеловеческом характере его личности, его творчества и всей его деятельности.

Жизненный путь владыки Николая драматичен, это путь органического созревания. Его жизненное искусство и опыт отца Иустина (Поповича) на глубинном уровне тождественны, однако, все же, одна дорога у отца Иустина и другая у владыки Николая, его учителя. Путь отца Иустина, возможно, отличен именно потому, что владыка Николай ему предшествовал. Владыка первым вступил в схватку со своей драмой и экзистенциальными распятиями себя и своего времени, перестрадал и перечувствовал своей кожей трагизм, сомнения и пропасти своей эпохи и за отца Иустина, и за многих других его современников. Потому отец Иустин со своих первых записей 1916 года показал твердость и непоколебимость в вере, оставаясь до конца дней кристально ясен в свидетельстве и отчете о своем уповании. Он следовал не восходящим от ступени к ступени путем, как владыка Николай, а углублялся на все большую глубину. То, что он начал, то и созидал далее. Так же и владыка Николай, но во многом на другой лад и другими средствами. В этом и заключается красота Церкви Божией и людей Божиих, получающих свой богочеловеческий образ, выплавленный в ее творческом горниле. У каждого свой путь в Церкви, но важно, как он завершится и чем будет, в конце концов, исполнена жизнь человека. Тем, что всеобъемлющая духовность и нравственность у владыки Николая воплотилась в личности Богочеловека, его всечеловечность и Всечеловек не становятся уже, как обычно мыслят и считают люди ограниченного ума или, как я привык говорить, — мушиной памяти. Такие люди думают, что гуманистическое понятие о человеке, мире, Боге якобы шире и всеохватнее понятия о человеке, мире, Боге, возникающего после утверждения на основании личности Богочеловека. Напротив, всечеловечность и Всечеловек получают в Богочеловеке свое истинное имя превыше всякого имени, обретают свою личностность, глубину и бесконечность, свой знаменатель, освобождаясь при этом от безличной космичности, от погруженности в безличное и абстрактное, которые неминуемо заканчиваются растворением в ничто. Всеобъемлющий и безграничный, над-умный (превыше всякого умопостижения) лик Единственного Человеколюбца, открывающего Собою Свято-Троическую тайну бытия и существования, Собой являет и Собой свидетельствует, представляет неизреченную полноту Того, Кто Собою все исполняет во всем (см.: Еф. 1: 21—22; Koл. 2: 9—10).

Чахоточные умы обвиняют владыку Николая в национализме, иные же в антисемитизме. И те и другие лишь показывают, что не доросли до схватки с сим исполином духа и мудрости. Такие духовные ничтожества, невежды кичливого ума, помраченного сознания и нечистой совести не способны погрузиться в глубины личности и деятельности владыки Николая. Самовлюбленные и обремененные идолами и личинами универсализма и ложного гуманизма, а, возможно, и тайной ненавистью и презрением ко всем земным народам, как к «гоям», за исключением единственного народа, таковые находят в других то, что носят в себе. Им неведома ни истинная Божественная, ни истинно человеческая любовь. Именно потому, что мысль владыки Николая укоренена в Боге как вечной Любви, в Пресвятой Троице и в тайне воплощения Бога, а значит, и Его неизреченного человеколюбия (см. повесть «Кассиана»), эта мысль не знает и не может знать или признавать никаких границ или ограничений этой и таковой любви. Единственная существующая граница проходит через сердце всякого человека, и это граница между светом и тьмою, добром и злом, жизнью и смертью.

Человеколюбие владыки Николая — это не абстрактное, но реальное человеколюбие. В Христовой личности осуществляются обе заповеди: «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим... и ближнего твоего, как самого себя» (Лк. 10: 27). Кто Его любит, любит истинного Бога и любит истинного человека, научается правому боголюбию и настоящему человеколюбию. Христолюбие есть истинное боголюбие и истинное человеколюбие. Познанием во Христе совершенного Бога и совершенного Человека мы познаем, как, кого и что должны любить в Боге и человеке, всяком народе. Из осуществленной любви к самому близкому ближнему мы научаемся настоящей любви ко всякой твари и всякому человеческому существу, ближнему или дальнему. Чтобы быть истинной, любовь должна быть проверена в отношении к самому близкому ближнему. Если она не созреет здесь, в отношениях к самому близкому ближнему — человеку, народу, твари, — она никогда не станет настоящей и бескорыстной. Если ее нет к близкому, то как может быть истинная любовь к далекому, идет ли речь о дальней звезде, или о принадлежащем к иному народу или континенту человеке, или о неком другом народе. Любовь к своим ближним, к своей семье, к своему народу представляет собой школу любви ко всякому человеку, любому народу, школу всечеловеческой, богочеловеческой любви.

Владыка Николай любил свой народ бескорыстной любовью. И именно потому, что любил, он с молодых лет обличал его недостатки и слабости. Точно так же, как библейские пророки. Если бы кто взялся определять владыку по его горьким и резким словам, не единожды произнесенным и написанным им о своем народе, тот мог бы провозгласить его величайшим за всю историю сербоненавистником и анти-сербом в сербском народе. Между тем, именно это обличение зла в сербском народе, его заблуждений и уклонений «в страну далече» доказывает, что он его действительно по-настоящему любил. Его отношение к своему народу — отношение пророка. Это пророческое измерение его личности и его любви, особенно в зрелые годы, является ключом ко многому, что он написал и произнес как о своем народе, так и о Европе и о евреях. Никто так не любил еврейский избранный народ Божий, как его пророки. Однако хоть сколько-нибудь знакомый с пророческими книгами знает, что никто не изобличал так радикально этот народ, его пороки и недостатки, в особенности его богоотступничество, как-то делали именно его пророки. Возьмем, к примеру, пророков Исаию, Иеремию, других великих или малых пророков или, скажем, пророка Илию. Назовем ли пророков Божиих из-за этого обличительства антисемитами, ненавистниками своего народа? Или здесь дело идет о людях, исполненных великой Божественной любви, которая карает именно потому, что любит? «Ибо кого любит Господь, того наказывает и благоволит к тому, как отец к сыну своему» (Притч. 3: 12). Так и апостол Павел, из хорошего еврейского рода, готов был погубить душу свою и свое спасение ради спасения его народа (см.: Рим. 9: 1—5). Однако тот же апостол Павел называл свой народ «псами» (Фил. 3: 2) не из ненависти к нему, но чтобы его отрезвить и привести к Богу и вечному просвещению во Христе. Подобного закала был и владыка Николай. В этом пророческом духе нужно понимать все то резкое и горькое, что он писал о своем сербском народе, о Европе, об израильском народе.

Владыка — человек огромной любви ко всякой твари и каждому существу. По образу любви к своей матери, а любил он ее всем сердцем и душою, он любил всякого, всякое человеческое существо и всякое творенье и чувствовал себя в долгу не только перед своим народом, но перед каждым народом и любым человеком. Это видно не только из его произведений и на основании его записанной мудрости, но, в первую очередь, из его личного отношения к каждому человеку, с кем он встречался, к какому бы народу тот ни принадлежал. Об этом свидетельствует его поведение с людьми как в Англии, так и в Америке, где он и окончил свою земную жизнь. Это видно и по тому великому уважению, которое он заслуженно снискал среди умнейших людей своего времени во всей Европе и Америке, как и людей с далекого Востока.

Более всего в него кидали и кидают грязью свои, домашние. «Пришел к своим, и свои Его не приняли» (Ин. 1: 11). И так же по Евангелию: «Не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и в доме своем» (Мф. 13: 57).

Владыка Николай — евангельский человек, для которого не существует границ между людьми, державами и народами, который на всечеловеческий, богочеловеческий лад заботится о всякой твари и любом живом существе. При этом, сознавая огромную ответственность и роль в истории — положительную и отрицательную — того первого Богом избранного народа, осознавая как учиненное им добро, так и великие опасности от его богоотступничества и для него самого и для всего света, владыка прибегал подчас в отношении к нему к пророческому языку, обличая его не из ненависти, но действительно ради глубочайшей христоликой любви и заботы о его избавлении и спасении. Так же нужно понимать и его горькие и жестокие слова о Европе и о собственном народе. В этом контексте необходимо воспринимать его основную концепцию, видение истории Ветхого и Нового Израиля и всего человечества.

Владыка Николай, хотя и казался на первый взгляд непостоянным в продолжение жизненного пути, оставался последовательным и верным себе, своей юношеской жажде истины и смысла жизни, своему первому прозрению, первой встрече с Божественной тайной, вначале недостаточно ясно им определенной и увиденной. То было видение Рыбы (ср. раннехристианское IXTYC для символического изображения Христа], которую он обнаружил и извлек из кишащего гадами змеиного гнезда — сего света. И это есть личность Христа Богочеловека, Единственного Человеколюбца. Ухватившись однажды за Него, он больше Его не отпускал, чтобы, пройдя сквозь ад Дахау, оставить свидетельство, что там, как некогда патриарх Иаков, Бога видел, и потому более в Него не верует, но Его знает и познает. Все глубже утверждаясь в боговидении и любви, он этой боговидной любовью полюбил всех людей, и все народы, и все творенья. Полюбил их той любовью, коей Бог полюбил и любит мир с его возникновения и прежде того.

Эта богочеловеческая любовь — становая жила жизни и дела владыки Охридского и Жичского и Всеамериканского Николая — представляет собой то, что его сделало апостолом Христовым, современным апостолом не только среди его сербского народа, но и апостолом Европы, Америки и целого света. Таким апостолом, каким Христос желал видеть всех Его учеников и какими были Его первые апостолы и апостолы Церкви Христовой в веках.

Безыскусно излагая кое-что из жемчужин пребогатой ризницы мудрости владыки Николая, в конце прибавлю и следующее. Воистину велико и благословенно, что его мощи находились в его Жиче. Прошептал бы еще и то, что, может, кому-то будет не по нраву, но что совершенно логично и естественно: владыка Николай более всех после святителя Саввы прославил Жичу, он ей принадлежит. Владыка Николай должен был бы в Жиче остаться и там своими мощами и личностью продолжать свое апостольское и Свято-Саввинское дело!

Перевод с сербского Марии Мельковой
Православие.Ru