Памяти Сергея Сергеевича Аверинцева

Сергей Сергеевич Аверинцев родился 10 декабря 1937 года в Москве. В 1961 окончил МГУ. Работал в Институте истории и теории искусства и в Институте мировой литературы АН СССР. С 1987 г. — член-корреспондент РАН.

Автор переводов и работ по истории и литературе позднеантичной, раннехристианской и средневековой эпох, философии и поэзии русского серебряного века, русской религиозной философии. Среди них: «Плутарх и античная биография» (1973), «Поэтика ранневизантийской литературы!» (1977, 1997), «Проблемы литературной теории в Византии и латинском средневековье» (1986), «Риторика и истоки европейской литературной традиции» (1996).

Опубликовал серии статей в «Философской энциклопедии» и энциклопедии «Мифы народов мира». Был главным редактором энциклопедии «Христианство».

Член СП СССР (1985), Русского ПЕН-центра (1995), председатель Русского библейского общества (с 1990), международного Мандельштамовского общества (с 1991), президент Ассоциации культурологов.

Читал курсы лекций в венском и многих других зарубежных университетах.

Сергей Сергеевич Аверинцев вырос в семье известного биолога С. В. Аверинцева, но в качестве научного и жизненного поприща выбрал классическую филологию. На выбор, несомненно, повлиял своего рода счастливый случай. Подростком он обучался в московской школе, где в порядке эксперимента в начале 50-х гг. преподавали латынь и греческий.

Его первая книга «Плутарх и античная биография» получила большой резонанс. На эту специальную и нелегко читаемую монографию поместили рецензии массовые газеты. А сам Аверинцев за нее был удостоен тогда престижной премии им. Ленинского комсомола.

Книги Сергея Сергеевича Аверинцева, которые сопровождались библиографическими ссылками на сотни работ с греческого, латыни, основных европейских языков, очень высоко поднимали планку научного поиска. И гуманитариям, специализирующимся в разных областях знаний, было на кого равняться и к кому тянуться.

Он писал книги по истории христианской культуры, переводил на русский язык памятники древнееврейской, сирийской, древнегреческой и латинской литературы, поэтические произведения французских и немецких авторов.

В 80-е — первой половине 90-х гг. имя Аверинцева становится культовым, он воспринимается как «последний из могикан» великой русской научной гуманитарной школы, хранитель традиций. На его лекции, семинары стремились не только студенты, но и специалисты.

Сам же Сергей Сергеевич вел довольно замкнутый образ жизни кабинетного ученого, достаточно сказать, что он вообще не смотрел телевизор.

В 90-е гг. у Аверинцева происходит закономерный, но глубокий духовный сдвиг. Он погружается в проблемы христианского осмысления опыта XX века. Публикует свои духовные стихи. Становится деканом историко-филологического факультета Российского православного университета. Свою позицию он определял как «просвещённый консерватизм». В 1994 г. он уехал в Австрию. Сергей Аверинцев читал курсы лекций в Венском и многих других зарубежных университетах.

Мне невыносимо горько думать о том, что наши встречи с Сергеем Сергеевичем здесь, на земле, кончились. Что следующей встречи — в Москве, в Вене, в Риме, в Париже или в Тюбингене (это места, где нам приходилось бывать вместе в последние годы) — уже никогда не будет. Мне также горько, совсем невыносимо знать, что больше не придётся прочесть ничего нового, написанного Аверинцевым. Никто не писал до него и не напишет после ничего похожего, о чем бы не шла речь в каждом случае — о переводах Жуковского или о Ефреме Сирине, о происхождении формы акафиста или о Царе Эдипе. Это при том, что редко кто был так мало озабочен собственной «оригинальностью», «непохожестью», пресловутым «страхом влияния». Такого рода заботы кажутся слишком суетными рядом с тем, чем он занят. Дело не в том, что его тексты сообщают знания (еще бы, и знания редкие, обширные и увлекательные!), но они сообщают нечто поважнее — они помогают не умирать заживо, они помогают не сдаваться тому «духу времени», который люди в каждое время считают чем-то совершенно особенным, необсуждаемым, небывалым прежде, но который во все времена одинаково враждебен одному: осуществлению человека.

Аверинцев видел вещи с особой точки зрения: с той, навстречу которой они раскрываются. Другие исследователи берут свои предметы мысли приступом, или заслоняют их собственными «концепциями», или орудуют ими, или говорят об их непроницаемости для нас — Аверинцев показывал нам мир смыслов самостоятельных и при этом готовых к собеседованию, к участию, к вниманию. Такая позиция неистощима и такой поворот речи никогда не перейдёт в самоповторы. С такой точки зрения можно смотреть на самые разные вещи, и все они сообщат взгляду нечто новое и нужное. Не только теперь у нас нет ощущения, что Аверинцев уже сказал все, что мог, — мы не смогли бы решить так и если бы он продолжал жить и работать еще десятилетия. Он рано нашёл этот ключ понимания вещей — чудесный ключ, не отмычку — который открывает не только умственные, религиозные, художественные сокровища прошлого, но и события современности, еще не нашедшие воплощения. Не менее чудесно то, что он его не потерял — как многие, пережившие раннее прозрение. Аверинцев — не музейный хранитель прошлого: и тогда, когда он пишет, скажем, о Плутархе, — он мыслит о настоящем, из которого открывается и прошлое, и будущее, «и широта, и глубина, и высота». Этот ключ, я думаю, можно назвать Премудростью, которой он посвятил столько чудесных размышлений, — той библейской Премудростью, о которой сказано, что она «дух человеколюбивый», иначе переводя, «дух, дружественный человеку».

Сергей Сергеевич любил строки Мандельштама:

И когда я усну, отслуживши,
Всех живущих прижизненный друг —

и, мне кажется, произносил их как бы от первого лица. Несомненно, он понимал собственную жизнь как служение («служба понимания», его определение филологии) — и, несомненно, он был прижизненным другом всех живущих. Мы слышим этот дружественный голос в его письме, в его обращении к читателю — доверяющем и уважительном, который так отличает его от почти всего, что пишется у нас, и не только у нас. Дружеское отношение предполагает отсутствие и высокомерного, и заискивающего отношения к другому, свободу и от страха перед ним — и от желания овладеть им. Это негативное описание дружбы; позитивное же состоит в реальной, глубокой заинтересованности другим. Дружеский голос Аверинцева прозвучал в нелюдимом, ожесточённом, забитом и развязном обществе, каким стало наше к 70-м годам: это было неожиданнее, чем любой эпатаж, и в настоящем смысле бескомпромисснее.

В предисловии к последней изданной им книге («Псалмы Давидовы». Перевод С.С.Аверинцева. — Дух и литера, Киев 2003) Аверинцев говорит о простоте и сложности. «Потом (после простоты Псалмов — О.С.) придут сложные мысли, упорядоченные вероучительные тезисы. ... И благословенна эта сложность.... И неправ был Лев Толстой, когда ему хотелось разрушить сложные системы догматики, и литургии, и дисциплинирующих условностей культуры — ради оспрощения. Но ведь когда-то сердце просит простоты: не опрощения и не упрощения — первоначальной простоты». Сложность и простота не относятся как добро и зло, вот что говорит Аверинцев. Есть благо сложности и благо простоты. Сердце когда-то просит одного и когда-то — другого. Зло в другом: в дурном упрощении и в дурной запутанности. Дружелюбный дух Премудрости не терпит неразличения. «Различай!» — одно из любимых слов Аверинцева. Этому он нас и учил. Не «реагируй», а «различай». Не бойся сложного, поскольку без него мы можем возвести напраслину и на мир, и на себя самих. Не бойся простоты, поскольку без нее жизнь обрывается. Множество вещей, которые принято считать противоположными (как эти простота и сложность) и которые делят людей на непримиримые партии — новаторов и традиционалистов, космополитов и почвенников, рационалистов и интуитивистов, и т.п. и т.п. — в мысли Аверинцева не противоречат друг другу. Выбор происходит не между ними: между ними происходит плохой, сектантский выбор (Аверинцев любит напоминать, что у дьявола две руки, он может предложить нам противоположные соблазны: а, не хочешь кошмарного хаоса? у меня есть еще и жутковатый «порядок»!). Но еще более неприятно Аверинцеву в таких случаях «беспринципное совмещение» бросающих друг другу вызов вещей. Это цинизм, «а на смену цинизму не приходит уже больше ничего. Ибо в нем выражает себя последнее, окончательное, безнадёжное растление» («Псалмы», с. 143).

Настоящий выбор «для тебя, читающего, и меня, пишущего», происходит между верностью и предательством. Здесь ничего «сложного» или «амбивалентного» нет. То слово Псалмов, которое традиционно переводится как «правда» или «истина», Аверинцев передаёт словом «верность»:

ибо до небес — милость Твоя,
до облаков — верность Твоя.

Посильная верность этой Верности — это то, чего он хотел от себя, на что надеялся в своих друзьях-собеседниках, которыми, как уже говорилось, были все живущие.

sedakova.narod.ru