Таинство искупления

[1]  [2]  [3] 

Основные образы Спасения

Тайну страданий Христа на Голгофе люди пытались объяснить по-разному.

Одна из самых простых схем говорит, что Христос принёс Себя в жертву вместо нас. Сын решил умилостивить Небесного Отца, чтобы тот, ввиду безмерной жертвы, принесённой Сыном, простил всех людей. Так считали западные средневековые богословы; нередко так говорят сегодня популярные протестантские проповедники. Эта схема исходит из представлений средневекового человека. Дело в том, что в архаичном и в средневековом обществе тяжесть проступка зависела от того, против кого проступок направлен. Например, если убивают крестьянина, за это положено одно наказание. Но если убивают слугу князя, убийцу ждёт совершенно иная, большая кара. Именно так средневековые богословы нередко пытались объяснить смысл библейских событий. Сам по себе проступок Адама, может быть, и невелик — подумаешь, яблоко взял, — но дело в том, что это был поступок, направленный против величайшего Властителя, против Бога.

Маленькая, сама по себе ничтожная величина, помноженная на бесконечность, против которой она была направлена, сама стала бесконечной. И, соответственно, для того, чтобы оплатить этот бесконечный долг, необходима была бесконечно огромная жертва. Эту жертву человек не мог принести сам за себя, и поэтому за него её выплачивает Сам Бог. Такое объяснение действительно полностью соответствовало средневековому мышлению. Но сегодня мы не можем признать эту схему достаточно вразумительной. В конце концов, возникает вопрос: а справедливо ли, что вместо действительного преступника страдает безвинный? Справедливо ли будет, если некий человек поругался со своим соседом, а затем, когда на него нашёл приступ человеколюбия, он вдруг решает: ладно, я на своего соседа гневаться не буду, но чтобы все было по закону, я пойду зарежу своего сына, и после этого будем считать, что мы помирились.

Впрочем, вопросы к такого рода популярному богословию возникали ещё у Отцов Православной Церкви. Вот, например, рассуждение св. Григория Богослова: «Остаётся исследовать вопрос и догмат, оставляемый без внимания многими, но для меня весьма требующий исследования. Кому и для чего пролита сия излиянная за нас кровь — кровь великая и преславная Бога и Архиерея и Жертвы? Мы были во власти лукавого, проданные под грех и сластолюбием купившие себе повреждение. А если цена искупления даётся не иному кому, как содержащему во власти, спрашиваю: кому и по какой причине принесена такая цена? Если лукавому, то как сие оскорбительно! Разбойник получает цену искупления, получает не только от Бога, но самого Бога, за своё мучительство берет такую безмерную плату, что за неё справедливо было пощадить и нас! А если Отцу, то, во-первых, по какой причине кровь Единородного приятна Отцу, Который не принял и Исаака, приносимого отцом, но заменил жертвоприношение, вместо словесной жертвы^[13] дав овна?

Или из сего видно, что приемлет Отец, не потому что требовал или имел нужду, но по домостроительству и потому, что человеку нужно было освятиться человечеством Бога, чтобы Он Сам избавил нас, преодолев мучителя силою, и возвёл нас к Себе чрез Сына посредствующего и все устрояющего в честь Отца, Которому оказывается Он во всем покорствующим? Таковы дела Христовы, а большее да почтено будет молчанием»^[14].

Друг св. Григория Богослова, св. Василий Великий, подчёркивает — Бог, прежде чем послать Сына Своего на землю, отпустил грехи всем нам^[15]. Значит, не смерть Сына «умилостивляет» Бога Отца и понуждает Его сменить гнев на прощение.

Если бы люди удерживались вдали от Бога лишь Его гневом за грехопадение Адама, то не произошло бы чудо Воплощения: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин. 3, 16).

Если бы все дело было только в прегрешении Адама и в гневе Бога, то достаточно было бы просто гласа с Небес, призывающего к покаянию и обещающего прощение. Достаточно было бы Иоанна Предтечи.

Были и другие попытки объяснить тайну Голгофы. Одна из этих схем, в некотором смысле более глубокая и довольно дерзкая, говорит об обманувшемся обманщике. Христос уподобляется охотнику. Когда охотник желает поймать какого-нибудь зверя или рыбу, он рассыпает приманку или маскирует крючок наживкой. Рыба хватает то, что видит — и натыкается на то, с чем встретиться никак не желала^[16].

По мысли некоторых восточных богословов, Бог приходит на землю для того, чтобы разрушить царство сатаны. Что такое царство смерти? Смерть — это пустота, небытие. Поэтому смерть нельзя просто прогнать. Смерть можно только заполнить изнутри. Разрушение жизни нельзя преодолеть ничем иным, кроме как созиданием. Для того, чтобы войти в эту пустоту и изнутри заполнить её, Бог принимает человеческий облик. Сатана не узнал тайну Христа — тайну Сына Божьего, ставшего человеком. Он считал Его просто праведником, святым, пророком и полагал, что, как любой сын Адама, Христос подвластен смерти. И вот, в ту минуту, когда силы смерти возликовали, что им удалось победить Христа, предвкушая встречу с очередной человеческой душой в аду, они встретились с силой Самого Бога. И эта божественная молния, низойдя в ад, начинает разворачиваться там и разносит весь адский склеп^[17].

«Никто же да не боится смерти, ибо нас освободила Спасова смерть. Тот, кто был держим смертью, угасил её. Тот, кто сошёл во ад, пленил ад. Того, кто вкусил Его плоти, он огорчил. Ад огорчился, встретив Тебя внизу. Огорчился, ибо упразднился. Огорчился, ибо был поруган. Огорчился, ибо умертвился. Принимал тело — и Богу приобщился. Принимал землю — и встретил Небо. Принимал то, что видел — и впал в то, что незримо. Где твоё жало, смерть? Где твоя победа, ад?» — восклицает в своём Пасхальном слове св. Иоанн Златоуст.

Этот образ имеет даже более резкое, но зато и более внятное очертание. Христос сравнивается с... рвотным средством. Тело Христа стало отравой для смерти, проглотившей его — и ад «изблевал всех»^[18]. Прежде Адам отравился Божией плотью, ныне — пленивший Адама. Ад не смог больше удерживать в себе людей, проглоченных им ранее.

Есть и третий образ, объясняющий события Голгофы. Землю, где живут люди, можно уподобить оккупированной планете^[19].

В популярной апологетической литературе этот образ использует К. С. Льюис в книге «Просто христианство».

Так получилось, что в мире небесном в некие времена, о которых мы ничего не знаем, произошло событие Богоотступничества...

В отличие от теософов, мы не настаиваем, что доподлинно знаем его мотивы, равно как способ его осуществления. Нас тогда не существовало. Рассуждения же теософов об ангельском падении (которое в их эзотерике на самом деле оказывается «спасением») почему-то совсем не кажутся научными.

Но зато мы ощущаем и знаем последствия первичной катастрофы. Мы знаем, что в ангельском мире произошло разделение. Часть небесных духовных сил отказалась служить Творцу. С человеческой точки зрения это можно понять. Любое существо, осознающее себя как личность, рано или поздно оказывается перед дилеммой: любить Бога больше, чем себя, или любить себя больше, чем Бога. Некогда и ангельский мир встал перед этим выбором. Большинство ангелов, как полагает и библейский, и церковный опыт, устояло в чистоте и в Боге, но некоторая часть откололась. Среди них был ангел, который был создан наиболее прекрасным, наиболее мудрым, наиболее сильным. Ему было дано дивное имя — Светоносец (лат. Lucifer, слав. Денница). Он был не просто одним из певцов славы Божией. Богом Ему было вверено управление всей Вселенной.

По христианским воззрениям, у каждого человека есть свой ангел-хранитель, у каждого народа — свой покровитель. Люцифер был ангелом-хранителем всей Земли, всего человеческого мира. Люцифер был «князем земли», князем мира сего.

Библия с первых же страниц указывает, что самые страшные события космической летописи происходят из-за человека. С точки зрения астрономии или геологии прошлого века человек — не более чем плесень на поверхности незначительного небесного тела, расположенного на окраине Галактики. С точки зрения богословия, человек настолько важен, что именно из-за него вспыхнула война между Богом и Люцифером. Последний считал, что во вверенном ему хозяйстве люди должны служить тому, кто этим хозяйством управляет, то есть ему, Люциферу.

Через грехопадение человек, к сожалению, впустил в свой мир зло, и мир оказался отъединён от Бога. Бог мог обращаться к людям, мог напоминать им о Своём существовании — но издалека. Всю трагедию дохристианского мира можно выразить простой фразой: «был Бог — и были люди», и они были порознь, и между ними была некая тонкая, невидимая, но очень прочная стена, не позволявшая человеческому сердцу по-настоящему соединиться с Богом, не позволявшая Богу навсегда остаться с людьми. И вот Христос приходит в зраке (в образе) раба, как сын плотника. Бог приходит к людям, чтобы в некотором смысле «изнутри» поднять восстание против узурпатора.

Ту небесную блокаду, о которой шла речь выше в связи с «религиями космоса», и желает прорвать Христос. Для этого он приходит сюда неузнанным, и для этого умирает на кресте, «освящая воздушное естество». В результате Его служение определено св. Афанасием Великим так: «Он разбил стену разделения»^[20]. И тем самым совершил «всемирное спасение» — pankosmios soteria — как оно именуется у преп. Андрея Критского^[21].

В общем, как верно сказал Честертон, «Лишь христианство поняло, что Бог должен быть не только царём, но и мятежником»^[22].

Четвёртый же и наиболее глубокий способ толкования тайны Голгофы уподобляет Христа врачу. Святой Василий Великий так и говорит: Христос приходит для того, чтобы, подобно опытному врачу, связать воедино распавшуюся человеческую природу^[23]. По слову же преп. Макария Великого, Христос приходит, чтобы «исцелить человечность»^[24]. В грехопадении мы раскололись на противостоящие «индивидуальности» — и Спаситель приходит, чтобы воссоединить людей между собой: «Он сделался плотью нашей всеобщности», — пояснял св. Иларий Пиктавийский.^[25]

Дело в том, что у греха есть не только моральные приложения, но и онтологические последствия. И эти последствия столь глубоко въелись в жизнь человека, что не могли быть стёрты извне. «Если бы за прегрешением не последовало и тление-то было бы достаточно прощения и покаяния. Но смерть привилась к телу. В прощении сказалось бы могущество повелевшего, но человек стал бы только тем, чем был Адам, и благодать ему была бы снова подана только извне», — так излагает о. Георгий Флоровский сотериологию св. Афанасия Великого^[26].

Бог же желает только одного — дать нам Себя; в Своей любви Он дарует Себя нам. Бог, ставший человеком, даёт нашему естеству ту Богонаполненность, которую выронил Адам. Для того, чтобы исцелить именно нас, — Он должен был стать человеком (только так Божество Творца могло бы влиться в тварный мир). Но чтобы привести нас к Вечной Жизни, Спаситель должен был иметь в себе всю полноту именно Божественной жизни. Если бы одно из этих условий не было выполнено — Христос становился бы таким посредником, который не соединяет, но разделяет собою. Если Христос лишь Бог, но не человек — значит, Бог так и не смог приблизиться к нам, не стал ближе к людям. Если Христос не Бог — значит, лучший из мира людей не возмог взойти на Небо. А значит — Небо не становится ближе. Если же Христос и не Бог, и не человек, а некий промежуточный дух, то Творец оказался заслонён от нас небожественным Христом. Посредник может соединять, а может изолировать.

Христос, Который и не Бог, и не человек («Христос» теософии и гностиков), оказывается прочным слоем изоляции, который разделяет Бога и человека.

Особенно хорошо это видно в самой продуманной гностической системе — у Василида. По его мнению, вечным может быть только статичное бытие. Чтобы войти в состояние вожделенной статики, каждая реальность должна найти своё место в мироздании, чтобы не стремиться к тому, что выше её, и не служить тому, что ниже её. Бытие тварного духа может быть счастливо, только если оно не простирается за свои пределы. Соответственно, Христос — это чрезвычайно сложный космический комплекс, который после воскресения разнёс все свои составные части по нужным этажам космической иерархии (исключая, конечно, Единого Бога, к Которому, согласно Василиду, Христос и не имел никакого отношения). Таким образом, Христос, указавший людям их истинное место в мироздании, оказывается гасителем недолжной тяги человека к Высшему Богу. Впрочем, по Василиду, Христос поставил на место не только людей, но и «Архонта Огдоады» — того Духа, который был библейским Творцом, Творцом материального мира. Чтобы смирить сего «Архонта», Христос, понимаемый Василидом как его сын, открыл ему тайну о том, что тот все же отнюдь не Единое и Изначальное Божество.

В Евангелии Христос, напротив, предлагает Своим ученикам «алкать и жаждать» того, что явно выше их самих. В человека вложена тяга к росту. Эту жажду превосхождения собственного чина бытия надо не затушить, но направить к Истинному Благу и направить должным путём — через смиренное и благодарное принятие благодати.

Чтобы человек мог законно выйти за пределы своего естества, Бог должен выйти ему «навстречу» из Своей собственной трансцендентности. Для этого «Он выходит из Своей природной Сокрытости» (преп. Максим Исповедник)^[27].

Да, Бог — это покой, это Абсолют, это Плерома, находящаяся по ту сторону всякого движения, и «нет в Нем ни тени перемены». Но вот Дионисий Ареопагит вдруг говорит: «благочестиво думать, что Он движется. Ведь Он всяческое ведёт в сущность. Дозволительно славить и движение Бога»^[28].

Но просто движение Бога в сторону человека ещё не означает, что человек может быть спасён таким, все-таки, внешним по отношению к нему, действием. Человек должен принять участие в примирении с Творцом.

Бог не может спасти человека без согласия человека. Бог желает привлечь человека к Себе, желает дать ему возможность участвовать в бытии за пределами его самого. Однако в каждом человеке есть частица, не желающая выходить за свои собственные пределы. Она не хочет умирать в любви, она предпочитает на все смотреть с точки зрения своей собственной маленькой пользы. С этой частицы и начинается умирание человеческой души. Мог ли Бог просто удалить неким ангельским скальпелем эту раковую опухоль, гнездящуюся в человеческой душе? Нет, не мог, потому что Бог создал людей свободными, и потому не стал бы уродовать собственный образ, который Он вложил в человека.

Человек должен вполне, всецело желать соединения с Богом. Но более всего оказалась повреждена вследствие греха именно наша воля. Спасти человека — значит обновить его волю, дать ей возможность непреткновенно стремиться ко Благу. Но дать ей исцеление невозможно, если сама воля не устремлена к Нему. Человеческую волю исцелить может только Бог. А Бог не может исцелить человека, если воля последнего не стремится к Нему всецело. Это и есть очевидный парадокс христианской сотериологии: чтобы приносимый от Бога Дар оказался действенным, он должен уже действовать в человеке...

Но ведь даже Адам, который жил в мире до катастрофы и который обладал ещё неискореженной человеческой природой, оказался не в состоянии достичь подлинного соединения с Творцом. Что же ожидать от его потомков?

Задача спасения кажется неразрешимой...

Но Логос находит выход: в единой, безгрешной и Божественной Личности должны быть соединены две природы, свободно, по своей воле стремящиеся друг ко другу — и тогда в этом Посреднике и произойдёт истинное исцеление. Сын Предвечного Отца две тысячи лет назад стал сыном Марии для того, чтобы здесь, в человеческом мире, появилась хотя бы одна душа, способная сказать Богу: «Да, возьми меня, я ничего своего не хочу иметь, воля не моя, но Твоя да будет».

Здесь вновь надо напомнить, что православная мысль различает две воли в человеке. Есть воля природная — это то, к чему стремится человеческая природа сама по себе. Телу свойственно стремиться к исполнению его природных потребностей; у души — свой хлеб. Личное же произволение человека решает, какой из импульсов его природы (несмотря на то, что все они сами по себе добры, в них есть своя иерархия) будет реализован в действии именно сейчас и именно таким-то образом. То, что естество требует через определённые промежутки времени еды, — это естественно и безгрешно. Но моё личное произволение должно решить, как я буду исполнять волю желудка: потерплю ли ещё немного, украду ли нужный мне кусок, пойду заработаю деньги или буду просить милостыню.

Моя душа стремится к духовному знанию, но от моего личностного решения зависит — к какому источнику она припадёт для удовлетворения своей жажды. Будет ли она пить из грязной лужи магии и шамбализма или же обратится к чистой воде Евангелия?

И грех, оказывается, может родиться даже тогда, когда и природная воля, и личное произволение стремятся к добру. Например, если человек желает пойти помолиться — он желает блага. Но он может этого желать не вовремя и некстати. Вспомним слова Христа о том, что бывает нужно отойти от церковного порога для того, чтобы примириться с ближним.

Так произошёл и первородный грех. Ева желала добра, но избрала неверный путь к его достижению. Собственно, произволение человека может исполнять по отношению к природной воле (которая всегда ориентирована к добру) роль топора, подложенного жюльверновским Негоро под компас. Она может отклонить природную ориентацию на добро, указать добро там, где его нет. Если личная воля (которую преп. Максим Исповедник называет «гномической») видит добро там, где его нет, или же боится в данный момент того, в чем нет опасности для души, то она создаёт свою вселенную, свой мир. Каждый предмет в нем имеет не вполне тот смысл, который вложен в него истинным Творцом. Это мир измышленных смыслов. Этот придуманный смысл реальности преп. Максим называет logos phantastikos. Эта работа сознания человека по придумыванию иного, небожьего «добра» приводит к ложным действиям, истекающим из природной воли. Вспомним, как Ева «примыслила» вожделённость древа познания для своего желудка.

Так вот, если произволение исказило смысловую картину мира и направило природную энергию на достижение добра там, где его нет (или где оно есть не во всей своей полноте, или его нет именно сейчас, в этой ситуации), — человек совершает грех. Если однажды личностное произволение исказило действие человеческой природы, дальнейшее прекрасно описывается пословицей: «Посеешь поступок — пожнёшь характер, посеешь характер — пожнёшь судьбу».

Природная воля привыкает к тому, что её стремления реализуются именно таким путём и именно при таких обстоятельствах. И природная энергия как бы застывает, закрепляется в той конфигурации, которую ей изначально придало личностное произволение. Так от человеческого греха начинает уродоваться человеческая природа. Изуродованная природа уже начинает влиять и на личностное произволение. И хотел бы вдруг человек в минуту покаянного просветления избавиться от греха, но уже не может. Ссохшаяся в привычном грехе природа резко ограничивает свободу личностной воли. Воля, становящаяся все более бессильной перед лицом порождённого ею греха, все более пленяется «страстью».

В свою очередь, эта природа, ставшая, говоря святоотеческим языком, «удобопоползновенной ко греху», передаётся одним её носителем другому — от родителей к детям.

Так как же вырваться из этой спирали несвободы?

Чтобы «исцелить человечность», Бог-Сын в Свою Личность берет нашу изуродованную грехом природу. Со Своей ипостасью он соотносит человеческую природу. Любое стремление человеческой природы Христа не может перейти в действие без согласия Его Божественной Личности. Но Ипостась Логоса не может создавать мир «фантастических логосов». И, значит, через абсолютную непогрешимость, неподверженность ко греху Своей ипостаси Логос выпрямляет искореженность человеческой природы.

Приняв человеческую природу в Божественную Ипостась, Бог освободил её от рабства «страстям». Человеческая природа получила возможность действовать так, как свойственно ей самой, без тех обманок, которые развешивает перед ней гномическая воля падшего человека.

Так была сохранена свобода человеческого действия и при этом достигнута открытость человека для действия в нем Бога.

Это освобождение было достигнуто за счёт того, что во Христе не было человеческой гномической воли. Личностное произволение Христа есть произволение Личности Сына Божия.

В глубинах человеческого бытия было совершено исцеление. Но каждый из нас оказался носителем того, что не было воспринято Христом — носителем человеческой личности. (Только одна Личность была во Христе; она Одна ипостазирует действия обеих природ Богочеловека; собственно человеческой личности во Христе нет). По ясной мысли, высказанной св. Григорием Богословом, «что не воспринято (Христом), то не уврачевано, но что соединилось с Богом, то спасается»^[29].

Христос не может подменить Собою личный выбор каждого из нас. Поэтому от личностной воли каждого человека зависит, сможет ли он сделать своим достоянием ту общечеловеческую победу, которую одержал Спаситель. Его победа не «вменяется» нам, как учит западная схоластика; её плоды должны быть жизненно, личностно усвоены нами.

Если же мы готовы открыть свою волю для приятия дара Христова, Бог даёт нам нашу же исцеленную, преображённую в Божественной благодати человеческую природу в тех таинствах, которыми человек присозидается к Церкви как к Телу Христа. Эта новая природа вместе с божественной Благодатью начинает действовать в нас и освобождает уже личностное произволение от рабства «естеству падшего Адама». Человек выпрямляется и оказывается способен принять в себя токи бессмертия.

Так Христос Своей Собственной неизменностью в добре исцеляет людей. Таинство нашего спасения состоит в том, что Бог вбирает в себя человеческую природу (преображая ее, но не уничтожая, не растворяя в себе), и затем даёт нам её преображенною так, что мы можем быть не только «новыми людьми», но и «причастниками Божеского естества» (2 Пет. 1, 4). По краткой формуле св. Афанасия Великого — «Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом».

Таково осмысление православным богословием мистерии Боговоплощения.

^[13] «Словесной», то есть человеческой: одарённой словом, логосом, умом. – А. К.
^[14] св. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. – СПб., б. г., сс. 676-677.
^[15] св. Василий Великий. Творения. – Сергиев Посад, ч. 5. 1891, с. 360.
^[16] см., например, именование Христа «всехитрецом» в каноне на утрени в день свв. Афанасия и Кирилла Александрийских, или выражение 3-й молитвы на вечерне Пятидесятницы: «Началозлобного и глубинного змия Богомудростным льщением уловивый».
^[17] «Никто же да не боится смерти, ибо нас освободила Спасова смерть. Тот, кто был держим смертью, угасил её. Тот, кто сошёл во ад, пленил ад. Того, кто вкусил Его плоти, он огорчил. Ад огорчился, встретив Тебя внизу. Огорчился, ибо упразднился. Огорчился, ибо был поруган. Огорчился, ибо умертвился. Принимал тело – и Богу приобщился. Принимал землю – и встретил Небо. Принимал то, что видел – и впал в то, что незримо. Где твоё жало, смерть? Где твоя победа, ад?» – восклицает в своём Пасхальном слове св. Иоанн Златоуст.
^[18] преп. Максим Исповедник. Творения. ч.1. М., 1993. с. 188.
^[19] В популярной апологетической литературе этот образ использует К. С. Льюис в книге «Просто христианство».
^[20] Цит. по: von Balthasar U. Paque le mystere. – Paris, 1972, p. 125.
^[21] Цит. по: де Любак А. Католичество. с. 29.
^[22] Честертон Г. К. Вечный человек. – М., 1991, с. 459.
^[23] св. Василий Великий. Творения. – Сергиев Посад, ч. 5. 1891, с. 360.
^[24] преп. Макарий Египетский. Новые духовные беседы. – М., 1990, с. 107.
^[25] Цит. по: де Любак А. Католичество. с. 18.
^[26] Прот. Г. Флоровский. Восточные отцы IV века. – Париж, 1990, сс. 33-34.
^[27] Преп. Максим Исповедник. Творения. – М., 1993. Ч. 1, с. 258.
^[28] Цит. по: Карсавин Л. П. Святые отцы и учители Церкви. Париж, б. г., с. 230.
^[29] св. Григорий Богослов. Послание 3. К пресвитеру Кледонию против Аполлинария. // Творения. Т. 2. – СПб., б. г., с. 10.

[1]  [2]  [3]