Сергей Чапнин:

«Непонимание представляет
для Церкви серьезную угрозу»

Сергей Чапнин

Были и будут люди, которых раздражает все, что делает Церковь, — считает ответственный редактор газеты «Церковный вестник» и «Журнала Московской Патриархии», секретарь комиссии Межсоборного присутствия Русской Православной Церкви по вопросам взаимодействия Церкви, государства и общества Сергей ЧАПНИН. Но на признании того, что у Церкви есть враги, нельзя останавливаться. Причины для критики действительно есть.

— Еще около 15—20 лет назад общество было в массе положительно настроено к Церкви, сейчас создается ощущение, что ситуация изменилась.

— Я не сторонник романтического отношения к советскому прошлому. И про 1990-е годы не стоит создавать новые мифы. Да, 20 лет назад Советский Союз рухнул, но во власти всех уровней по-прежнему сидели коммунисты, и отношение к Церкви никак нельзя было назвать положительным. Для партийной номенклатуры Церковь оставалась недобитым врагом, КГБ только-только закончило следить за активными священниками, влиять на избрание епископов и назначение настоятелей храмов. Взаимодействие с властью по-прежнему складывалось крайне трудно. Невозможно было, пожалуй, только одно — продолжать игнорировать просьбы православных об открытии храмов.

Советское и постсоветское общество особого интереса к Церкви не испытывало, у него был широкий интерес к «духовности вообще». Долгие годы все религиозные практики были под запретом, но различные подпольные группы существовали и даже развивались. Советское общество 1970—1980-х годов было достаточно религиозно, но это был странный винегрет из Православия, буддизма, оккультизма, гороскопов, экстрасенсов, веры в НЛО.

Такое отношение можно лишь с натяжкой назвать положительным. Скорее, это было любопытство. Советские люди в своей массе просто не знали, что можно ждать от Церкви. Думаю, многие относились к Церкви как к внезапно ожившему музейному экспонату.

Такого понятия, как «православная общественность», еще не было, однако более свободно стали себя чувствовать те приходские общины, которые сформировались вокруг деятельных священников. Осенью 1990 года в Московском доме кино состоялся Первый съезд Союза православных братств, который фактически готовила и проводила московская православная интеллигенция. Это стало огромным событием. Последующие годы показали, что практический результат был невелик, но символическое значение съезда переоценить трудно. Православные миряне впервые собрались вместе с церковной иерархией вне тех официальных площадок, на которых советское государство разрешало Церкви что-то устраивать.

Не будем забывать, что Церковь тогда находилась в качественно ином состоянии. На всю Москву было сорок четыре действующих храма. Допустим, что в каждом из них было по пятьсот постоянных прихожан (хотя на самом деле гораздо меньше). Простая арифметика говорит о том, что даже на Пасху в храмах физически могло поместиться всего примерно двадцать тысяч человек. И это на десятимиллионную Москву! Другими словами, Церковь была в те годы очень небольшим сообществом.

Но постепенно общество знакомилось с правдой об истории России до Октябрьского переворота и по-новому увидело роль Православия в истории русской культуры и российской государственности. Думаю, в этом были предпосылки к тому, что в отношении Церкви возникли большие ожидания. Многим казалось, что Церковь в постперестроечной России сможет сделать что то, что другие общественные институты, социальные группы, политические партии сделать не могут.

Беда была в том, что общественные ожидания оказались не артикулированы: каким именно изменениям в обществе может способствовать Церковь? Что и где она может сделать? Это было никому не понятно. Общие «заклинания» про духовность и нравственность никакого практического результата принести не могли.

Сегодня трудно в полной мере осознать, какие огромные изменения произошли в обществе и Церкви за последние двадцать лет. Церковь выросла и окрепла, в Церковь пришло новое поколение духовенства и прихожан.

Так что мифы о Церкви, которые сегодня распространены и в обществе, и среди самих православных, тоже в значительной степени новые. Окончу тем, с чего начал: давайте не будем мифологизировать прошлое.

— Почему появление Церкви в публичном пространстве сегодня часто вызывает со стороны общества агрессию, и это при том, что около 80 процентов на соцопросах называют себя православными?

— В том, как вы формулируете вопрос, есть излишний алармизм. Несложно показать, что это далеко не так. Тем не менее проблема есть... и даже несколько проблем.

Во-первых, всегда и везде есть люди, которых раздражает все, что делает Церковь. Это идейные наследники коммунистов, сторонники постсоветской гражданской религии. Они выступают против Церкви как таковой. Их не так много, но они злые и бойкие, особенно если мы говорим о дискуссиях в интернете.

Во-вторых, есть реакция тех, кто, мягко говоря, не заинтересован в проповеди Евангелия и христианского нравственного идеала в современном мире. Это бьет по их экономическим и политическим интересам. К этой группе относятся и некоторые государственные чиновники разных уровней, и предприниматели, и руководители СМИ, и многие другие. Думаю, именно они наиболее последовательно ведут агрессивную информационную политику в отношении Церкви.

Но здесь нельзя поставить точку и успокоиться. Есть и в-третьих. Часто приходится сталкиваться с тем, что представители Церкви — и епископы, и священники, и миряне — сами не могут объяснить светскому обществу, в чем смысл тех или иных действий Церкви. Агрессивная реакция, о которой вы говорите, может быть следствием такого банального непонимания.

Наиболее остро стоит «проблема запретов». Церковь не часто выступает в публичном пространстве с позитивной программой, объясняя, что нужно делать и как сегодня жить по-христиански. Однако если нет положительной программы, не будет и положительной реакции. Да, в Церкви есть много «нельзя», но до этих «нельзя» нужно дорасти. Эти «нельзя» связаны со свободным выбором человека. А представители Церкви порой достаточно грубо, властно хотят современному человеку что-то навязать. Это контрпродуктивно. Объясните по-доброму, почему нельзя? Объясните это в перспективе духовного роста, поставьте это в контекст духовной жизни. Мы становимся христианами не потому, что не делаем чего-то. Важно понять свое творческое задание — как в своей жизни руководствоваться заповедями Христа. Что значит быть миссионером? Это «всего-навсего» свидетельствовать своей жизнью, что значит быть христианином в современном мире. Скажем честно, приезжая на роскошном автомобиле с водителем на публичные мероприятия, священник весьма затрудняет для себя возможности евангельской проповеди.

Кстати, если вернуться к 1980-м годам и началу 1990-х, должен признать, что тогда Церковь больше говорила о Христе, о молитве. Миссионеров было меньше, но они выполняли главную задачу — вели человека в храм. Они не ставили своей задачей говорить о Церкви как об общественном институте, не стремились заводить «полезные знакомства», а сразу тактично и убедительно заводили разговор о главном — о Христе. Все остальное уже потом.

Конечно, таких точек роста, таких активных приходов в начале девяностых было совсем не много, в Москве меньше десятка, но, вспоминая прошедшие годы, сегодня стоит задуматься: в чем сила Церкви?

Православная идеология — это Православие без Христа

— Иногда раздаются упреки в том, что церковное учение превращается в идеологию, которая начинает навязываться обществу.

— Согласен, это серьезная проблема. Особенно если речь идет о массовом церковном сознании и церковной культуре. Те, кто родом из Советского Союза, заражены идеологизмом. И православные здесь не исключение.

Еще на рубеже 1980—1990-х этого в Церкви не было. Все понимали, что тех, кто находится в сознательной мировоззренческой оппозиции к коммунистическому режиму, очень мало. Поэтому диссиденты, сотрудники официальных церковных структур, старообрядцы, католики встречались, общались, относились друг к другу с неизменным уважением. Вместе собирались те, кто прошел лагеря, испытал на себе советскую карательную психиатрию, был близким родственником погибших за веру и не отрекся от них или как-то иначе засвидетельствовал твердость своих убеждений. Так возникала солидарность поверх всех разделений. Никого не нужно было убеждать, что вера во Христа — это высшая ценность. Многие доказали это, отказавшись от карьеры, социальных благ, став изгоями в советском обществе. Это был удивительный опыт, о котором, к сожалению, быстро забыли.

Уже в середине девяностых пришла православная идеология. Что такое православная идеология? Это те кусочки Православия, которые можно усвоить без реального воцерковления. Это Православие без Христа, это христианство без любви. Бог идеологии не нужен, нужны обряды, ритуалы, убеждения... Как-то очень быстро миф о Святой Руси стал рядышком с мифом о Советском Союзе. Ни то ни другое не имеет отношения к реальной истории. Наша история очень «неудобная» — она сложная и трагическая. Миф для массового сознания восполняет потребность в более простых конструкциях. Миф о Советском Союзе придумали коммунисты, миф о Святой Руси сочиняют не расставшиеся с коммунистическим прошлым православные идеологи.

Следствием идеологизированного отношения к прошлому и настоящему становится гигантская претензия ко всем окружающим: «Вы обязаны понять и принять мою позицию как единственно правильную!» Такие люди не сомневаются, что говорят от имени всей Церкви. Они убеждены в особой значимости своей миссии, но при этом ничем, кроме разговоров, не занимаются. Их задача — формулировать всемирно-историческое задание и государству, и обществу, и Церкви. Но при этом для них не имеет значения, слышат ли их, воспринимают ли их всерьез те, к кому они обращаются.

И это страшно. Не где-то далеко, не на «западе», а у нас, в России, возникает христианство без Христа. Многие заражены подобной идеологией. Фактически в течение последних десяти лет выросло целое поколение, для которого такой подход считается нормальным.

Главная миссионерская задача — вернуть подлинное содержание нашей вере, на первом месте должна быть евангельская любовь. И тогда решение многих задач мы увидим совершенно иначе.

Журналистика или пиар?

— Насколько современный человек имеет адекватное представление о Церкви, насколько та картина, которую ему представляют СМИ, объективна?

— Разговоры про объективность СМИ уже давно в прошлом. Нигде и никогда СМИ не были и не будут объективными, но это отдельный большой разговор. В современной журналистике речь идет о другом — разговор о жизни общества необходимо вести сбалансированно, т. е. представляя все общественные силы, все основные взгляды и позиции. При таком подходе тоже возникает немало проблем, но по крайней мере очевидно главное — журналист не претендует на то, чтобы предложить такое описание действительности, которое читатель должен принять как объективное и единственно верное. Светская и церковная аудитории адекватны по-разному. Да, в той или иной степени все умеют читать между строк, но важно видеть в правильном свете не только отдельные события, но картину в целом, выделять тенденции.

Сегодня информации о Церкви очень много, и практически вся эта информация находится в свободном доступе. Публикации последних лет показывают, что самые разные эксперты — церковные и светские, российские и зарубежные — получают детальную информацию о состоянии и перспективах развития церковной жизни, о настроениях внутри Церкви. Но круг этих людей все-таки узок: некоторые из них — политики, журналисты, социологи, историки. Они могут самостоятельно оценить достоверность информации и авторитетность источника, при необходимости получить инсайдерскую информацию, сравнить представленные позиции, поднять архивы.

Однако более широкому кругу тех, кто интересуется позицией Церкви, разобраться гораздо сложнее. Непонимание, о котором я говорил выше, представляет для Церкви серьезную угрозу, поэтому систематическое разъяснение позиции Церкви — и официальной, и неофициальной — одна из важнейших задач. Разъяснения сегодня можно встретить, но они, как правило, связаны с конкретными ситуациями и не позволяют сделать необходимые обобщения.

— Сегодня многие светские СМИ, в отличие от девяностых, готовы писать о Церкви не в конфликтном ключе, а, наоборот, транслировать те смыслы, которые она предлагает. Любое публичное заявление ведущих церковных спикеров становится молниеносно известно обществу, их цитируют десятки новостных лент.

— Да, Церковь довольно успешно пользуется различными каналами распространения информации, но проблема в том, что умение Церкви работать со СМИ — это не панацея от всех бед. СМИ — это посредник, медиа, механизм передачи информации.

Церковь не медийна в современном понимании этого слова. Даже если очень успешно передавать по медийным каналам информацию о Церкви, задачи христианского свидетельства не будут решены. Медиа — это такой инструмент церковной проповеди, который по сути для проповеди не очень подходит. Во всяком случае, он не может быть основным инструментом в общении с человеком.

Церковь обращается к человеку, и это обращение может быть только личным, тогда оно станет действенным. Мы ведь общаемся не только словами или жестами, есть и другой — духовный, молитвенный — пласт общения, который никакая статья или телевизионная программа не способны передать.

На критическую информацию в СМИ Церковь часто реагирует слишком официозно или, точнее, обезличенно. А ведь иногда достаточно сказать несколько простых слов, и «представители Церкви» становятся пастырями. В общении со СМИ представителям Церкви слишком часто не хватает человечности. Голос Церкви может быть услышан, даже когда человек говорит в своей естественной слабости, но при этом духовно убедительно.

— Как можно исправить положение?

— Важно обращаться к обществу, но не стоит забывать, что не менее важно обращаться и к собственно церковной аудитории. Сейчас в Церковь приходит новое поколение, у него совершенно иначе устроены мозги. Эту молодежь необходимо увидеть, ведь они будут через десять-пятнадцать лет играть существенную роль в самых разных сферах общественной жизни. Как их ввести в пространство литургической молитвы? Как помочь им увидеть подлинное значение личной аскезы, подлинную глубину духовной жизни? Спаситель сказал апостолам: «...вам дано знать тайны Царствия Божия, а прочим в притчах, так что они видя не видят и слыша не разумеют» (Лк. 8: 10). И это значит, что обращение к верным, к членам Церкви должно быть на другом языке. Как минимум на двух языках Церковь должна уметь говорить свободно.

Сегодня в Церкви на самых разных уровнях смешивают или даже путают журналистику и пиар. Категорически нельзя это делать, это опасно. Пиар — это формирование положительного имиджа субъекта общественной жизни (главное, чтобы фасад был красивым!), а журналистика — это стремление разобраться в том, что происходит (как это здание построено? какая у него планировка? здесь будет удобно жить?). Журналист пытается сформулировать проблему, проанализировать ее с точки зрения различных общественных сил.

Однако если журналист решится выразить свою позицию по той или иной церковной проблеме, то дискуссии чаще всего не возникает. Вместо этого ему говорят: «ты либерал», «ты хочешь быть диссидентом», «ты нелоялен архиерею», «ты будешь уволен» и т. п. Без свободного (но не конфликтного) выражения различных мнений и поиска взаимоприемлемых решений нам не удастся решить основные проблемы церковной жизни.

Беседовал Дмитрий Ребров
«Нескучный сад»