Проблемы воцерковления

[1]  [2]  [3]  [4]  [5] 

Сравнения с иконой приукрашенное жизнеописание никак не выдерживает. Церковь очень точно определила, что есть икона; она не присочиняет ничего к тому первообразу, который на ней изображён, не расцвечивает его. Икона особыми выразительными средствами являет его в свете небесного, вечного бытия (поэтому с церковной точки зрения грубейшей ошибкой является изображение, например, блаж. Матроны с сомкнутыми очами или согбенного преп. Серафима Саровского; продолжая эту логику, нужно и сщмч. Вениамина Петроградского или свт. Луку Крымского изображать в очках). Приукрашенные жития святых — совершенно иное дело; задача житий — не показывать небесное состояние угодников Божиих, но во всей полноте исторического, социального, культурного контекста давать верное представление о христианском подвиге их жизни, для нашего назидания. Церковное назидание — не просто дидактика или морализаторство, оно имеет чрезвычайно важное жизненное воспитательное значение. Его смысл вовсе не в том, чтобы нарисовать волшебную или лубочную картинку, но в том, что мы смотрим — как тот или иной Святой евангельски решал ситуацию своей жизни в тех условиях, в тех обстоятельствах, в которых он находился, и извлекаем из этого урок для себя. Здесь нужна точность. А если точностью пренебречь, контекст убрать, ситуацию приукрасить или из ложного благочестия скрыть те или иные факты, то реальная жизнь Святого превратится в сказку. Сказка же, пусть она сколько угодно хороша, гладка, правильна и благочестива, назидать не может, но уводит от реальности.

Для дела воцерковления особенно важен принцип, который я уже упоминал: в Церкви необходимо должна быть правда. Не только потому, что всякая ложь — пусть вкравшаяся случайно, под самыми благочестивыми видами, пусть внесённая в виде умолчания, пусть даже её появление было необходимо для сохранения внешней жизни Церкви — оскорбляет и попирает Духа Истины, Которым Церковь живёт, ибо любая ложь несовместима с Ним; но и потому, что только правда способна вразумить, научить и воспитать. Евангелие Христово вводит нас в самую что ни на есть реальность, о которой Ф. М. Достоевский сказал так: диавол с Богом борется, и место борьбы — сердце человека. Подлинная духовная жизнь строга, сурова, напряжённа — но и прекрасна, хотя бы потому, что она — правда. Евангелие в каком-то смысле довольно «сухо»; но не следует думать, что эта сухость нуждается в «расцветке», что она безрадостна, мрачна и уныла. Напротив, в жизни по Евангелию, воздержной, трезвенной и адекватной, обретается Христос, Который подаёт подвизающемуся Его ради человеку в духовной борьбе с тьмою — свет и силу, в скорбях — радость, в обстояниях — терпение, в болезнях — утешение, в ровном течении жизни — смысл, крепость и бодрость... Задача церковного воспитания и есть — научить человека Евангельской жизни. А воспитание на сказках приводит к тому, что рано или поздно иллюзии кончаются, и в существование человека, хочет он того или нет, вторгается реальность — порой катастрофически, безумно трагичная... и человек оказывается неготовым к ней, безоружным, в растерянности, без навыков подлинной духовной жизни, без помощи, ибо помощь человеку — только от Господа, сотворившего небо и землю (Пс. 120, 2), только Господь — защита во время скорби (Пс. 36, 39). Кризис личной церковной жизни для людей, с которыми он случается, делается порой безвыходным именно потому, что человек на собственном опыте убеждается, что сказки не помогают, не дают они душе Бога... и тогда, как мы уже отмечали выше, наступает разочарование в Церкви, которая — в лице пастырей, катехизаторов и вообще идеологического содержания современной приходской жизни — не научила навыкам адекватной духовной жизни, не предложила человеку Христову реальность, но подменила живой союз со Христом красивыми, привлекательными, но ложными и нежизненными мифологемами^[3].

И тут опять, в который раз, мы упираемся в тех, кто воцерковляет. Дело в том, что в нашем сознании мифы и сказки стали равным самому Православию. Рассуждая об обрядовости, мы говорили, что — измени наш обряд, и мы уже с большим трудом сможем идентифицировать себя в качестве православных. То же и тут^[4]: разбери каждый миф, дойди до правды — и из-под наших ног выбьется всякая почва... ибо по большей части православные мы не потому, что знаем, что мы от Бога, живём во Христе, с нами Святой Дух, и мы великим опытом Православной Церкви обучены жить Им в этом мире, который лежит во зле (1 Ин. 5, 19), но потому, что у нас четыре удела Божией Матери, в последнем из которых Антихрист канавку не перескочит, и по иным сходным причинам. Очевидно, что воцерковление должно быть решительно избавлено от басен (2 Тим. 4, 4); но как это сделать? Не знаю. Я лишь озвучиваю большую, исторически сложившуюся проблему, заключающуюся в том, что для многих людей, в том числе и пастырей, православие — набор таких басен. Но избавляться от них, давать им истинную церковную оценку необходимо, ибо если церковное воспитание имеет своим результатом не приобщение Источнику Жизни — Христу, не овладение опытом этого приобщения, которое составляет Священное Предание, а подмену Христа сказочностью, лубочностью и нелепостями, то оно бесполезно и вредно, и все наши усилия, затрачиваемые на воцерковление людей, по меньшей мере, пропадают втуне.

VIII

Все отмеченные выше проблемы, препятствующие правильному воцерковлению и нормальной церковной жизни, — магизм, национализм, обрядоверие, нравственная аберрация, отсутствие общин, ложное духовничество, лубочность и проч. — имеют одну общую причину, которую я бы определил как некий конфликт между евангельскими и церковными ценностями. Я понимаю, что такое противопоставление необычно, рискованно и даже, в известной мере, соблазнительно. Тем не менее, предлагаю его на рассмотрение читателей в уверенности, что, при некоторой провокативности, оно многое объясняет.

Под евангельскими ценностями я понимаю следующее. Есть Ценность, которой оживляется и одухотворяется любое земное существование. Это — единственная Ценность, способная изменить жизнь человека, дать ей смысл и удовлетворение. Мало того, это вообще единственная Ценность в мире. Это Бог, воплотившийся ради нашего спасения. Всё, что вне Христа, вообще не может называться ценностью. На земле ценно то, и только то, что непосредственно или опосредованно восходит ко Христу Спасителю. Всё на свете поверяется этою Ценностью; ею и ради неё живёт мир. Приобщаемся мы Христу на путях евангельской жизни, исполняя святые Его заповеди — в том числе заповедь о крещении, покаянии, причащении Его Тела и Крови. Реализация этих заповедей, вместе с опытом нравственной евангельской жизни и правым догматическим учением, составляет суть Церкви. Евангельские ценности не могут не привлекать людей. Облик Христа, Его дела, Его слова неотразимо действуют на человеческую душу, а люди и общественные и культурные явления, через которые выявляется Христос, не могут не покорять сердца.

А есть ценности церковные. Церковь — явление двусоставное, одновременно небесное и земное. Своей внешней «половиной» она живёт в данном историческом, культурном, общественном и проч. контексте и так или иначе этим контекстом определяется. Из этого контекста вытекают и некоторые важные для Церкви вещи — то, что я называю «церковными ценностями»: это ценности идеологии, самоидентификации, авторитета, корпорации, внешнего положения, благолепия, обеспеченности и т. п. Они имеют полное право на существование, но только под необходимым и непременным условием — что через них в той или иной конкретной социальной ситуации реализуются ценности евангельские. Совершенно очевидно, что евангельские ценности первичны, ибо они суть Дух и жизнь (Ин. 6, 63), а церковные вторичны; ценность в них наличествует только тогда, когда через них выявляется евангельское содержание. Малейшее забвение этого, выставление церковности самой по себе на первое место, на место не слуги Евангелия Христова, а чего-то самостоятельно ценного, приводит к тому, что из внешних церковных ценностей уходит дух и жизнь; а так как происходят эти ценности из взаимодействия с падшим миром, то, не будучи постоянно поддерживаемы и контролируемы Евангелием, они проникаются чуждыми ему стихиями и начинают служить не Христу, а себе, и в итоге — миру сему и его князю (Ин. 14, 30). Церковные ценности сами по себе если и могут на первых порах привлечь, то не могут удержать, напитать и поддержать, потому что, неодушевляемые Евангелием, они оказываются для души столь же утомительными, как и любое явление падшей земной действительности.

Для пояснения того, что всё вышесказанное значит на практике, рассмотрим, как те или иные понятия меняются в зависимости от того, в евангельском или внешнецерковном контексте они стоят. Возьмём пост. С позиции евангельских ценностей человек заботится больше не о том, что входит в уста, но о том, что из них, из сердца исходит (Мф. 15, 17—20). С позиции ценностей внешнецерковных — человек придирчиво изучает этикетку на печенье, чтобы случайно не оскоромиться сухим молоком или яичным порошком в муке, из которой оно выпечено. Смирение. С точки зрения Евангелия — это, по словам прот. Александра Шмемана, «царская и царственная добродетель, ибо подлинное смирение — именно от мудрости, от знания, от прикосновения к „жизни переизбыточествующей“» (Дневники, стр. 496). В «церковном стиле — пришибленность плюс ханжество» (там же), слепое подчинение, запрещение себе (и другим) нравственной адекватной оценки происходящего. Для Евангелия на первом месте душевная польза человека (Мк. 8, 36—37); для внешней церковности административная (а то и коммерческая) целесообразность может откровенно попирать эту пользу. В рамках евангельских ценностей невозможны жестокость, превозношение, чёрствость, снобизм (то есть: если они наличествуют — для всех совершенно очевидно, что их носитель от Евангелия весьма далёк); в рамках церковности эти качества могут цвести пышным цветом (и никому не придёт в голову считать их обладателя вне Церкви). Евангелие требует от человека правды, свободы, равного отношения ко всем, уважения к личности, нестяжательности; церковность нередко демонстрирует urbi et orbi клерикализм, неуважение к людям, агрессивность, обскурантизм, недоверие к свободе, неприятие правды, сребролюбие. Для Евангелия ненависть к человеку в любом виде — тяжкий и безусловный грех; церковность вполне может призывать гнушаться врагами Божьими и ненавидеть врагов отечества^[5]. Евангелие вносит во все социальные отношения рассудительное благородство неотмирности; приверженцы церковных ценностей позволяют себе навязываться всюду, выходя при этом за рамки компетенции Церкви и нередко выставляя её в неловком виде. Внешней церковности необходимо количество (поэтому у нас 80% населения — «православные»); Евангелие знает, что оно — всегда малое стадо (Лк. 12, 32), и не гоняется за количеством, но больше обращает внимание на качество, и смотрит на суть, а не на название. И так далее, список каждый может продолжить самостоятельно.

Но, скажут мне, разве можно так резко разграничивать Евангелие и Церковь? Ведь это явный протестантизм, а у нас же — православная традиция, Отцы... Во-первых, хочу подчеркнуть, что под критикуемой выше «церковностью» подразумевается, конечно, не сама Христова Православная Церковь, а то, что мы, кому она вверена, православные христиане, из неё подчас делаем. Во-вторых, речь не идёт об ущемлении Предания или отказе от Отцов. Мы говорим лишь о правильной расстановке акцентов, об иерархии христианских ценностей. Церковная традиция — органическая часть именно евангельской жизни, она не может существовать сама по себе. Если правильно проповедовать Евангелие, да вдобавок осуществлять его и в жизни, то оно естественно поведёт за собою церковность, наполнит её смыслом, раскроет для человека все богатства Православия. Отцы и традиция не противоречат Евангелию, а являют его. А если наша православная действительность Евангелия пугается, отодвигает его на второй план — значит, это не настоящее Православие, а подмена, имеющая, между прочим, и к Отцам, и к подлинной духовной традиции малое отношение.

К сожалению, эта подмена, на мой взгляд — основное содержание сегодняшнего воцерковления. Старание современных воцерковителей направлено на проповедь Церкви (как они её понимают), а не Христа, на привитие людям прежде всего церковных, а не евангельских ценностей. Может быть, так можно было воцерковлять раньше; но теперь, когда наше время характеризуется разрушением традиций (семейных, общественно-нравственных и др.), в рамках которых Евангелие было укоренено и усваивалось органично, как раз необходимо строить воцерковление именно на основе ценностей евангельских, чтобы созидать на камне, а не на песке (Мф. 7, 24—27). Но возможно ли это для нас? Является ли Евангелие основой нашей, каждого православного христианина, жизни? Не настроены ли мы ложно понятой нами традицией так, что при вызовах времени, при «проверке на прочность» мы спешим отдать предпочтение не Евангелию, а внешней церковности — «иначе под угрозой Православие!»? Но в результате — не получаем ли мы православия без Христа? Не об этом ли начинают говорить итоги двадцатилетней свободной жизни Церкви в нашем отечестве? Ведь на самом деле Церковь не надо проповедовать, оборонять, навязывать. Церковью надо быть, её надо показывать, являть своею жизнью. И тогда не нужны будут призывы в Церковь, ибо она сама в себе имеет неотразимую убедительность, и люди сами захотят войти в неё, придти из тьмы века сего в свет Христов. Но это возможно только, если наша церковная действительность будет иметь в себе этот свет, будет средоточием именно евангельской жизни...

Я уверен, что если хотя бы начать задумываться об этом, то это уже предостережёт нас от многих ошибок в деле церковного воспитания.

Заключение

Летом 2006 года мне довелось читать доклад на темы, озвученные в данной работе, перед представительной молодёжной аудиторией, собранной из многих епархий Русской Церкви. По окончании лекции мне были заданы вопросы, сводящиеся к двум основным. Большая часть слушателей, очевидно обескураженная концентрацией критики, в некотором недоумении спрашивала: что же, неужели вы не видите в нашей церковной жизни ничего хорошего? Меньшая часть соглашалась с моими соображениями, но говорила, что из создавшегося положения нет выхода, что всё, предложенное мною — утопия. Подозревая, что не только у слушавшей меня молодёжи, но и у читателей возникла та же реакция на прочитанное, постараюсь ответить на эти два вопроса.

1. «Неужели всё так плохо, неужели нет ничего хорошего в Церкви?» Есть. В Церкви «хорошее» — это Господь Иисус Христос и люди, которые стремятся к Нему. Этого больше чем достаточно, это с лихвою покрывает неизбежные в условиях падшего земного существования недостатки и немощи церковного организма. А всё остальное не так и важно. Критика же моя направлена только на одну вещь — на наличествующие в нашей сегодняшней церковной жизни препятствия людям приходить ко Христу. Но не только с этой метафизической, но и с исторической точки зрения мы живём в благоприятное для Церкви и очень интересное время. Кончилась 1700-летняя эпоха «симфонии», Церковь впервые за это время стала свободна. Да, для нас эта свобода совершенно непривычна и потому даже, может быть, нежеланна; историческая инерция тянет нас назад, и её очень непросто преодолеть. Нелегко даже увидеть ситуацию, потому что происходит она ровно в наше время, мы — «материал», так сказать, исторического перелома; людям всегда тяжело в такие моменты истории. По Священному Писанию, должно пройти не менее 40 лет хождения по пустыне, нужно смениться нескольким поколениям, чтобы выйти из страны рабства, чтобы Церковь перестала ностальгически жаждать ушедшей жизни, а стала, как всегда она это делала, творчески преобразовывать её, адекватно реализовывая себя в своей эпохе, евангельски отвечая на вызовы и требования времени. Конечно, это очень трудно нам, сформировавшимся в этнографическом, «симфоническом» православии. Но невозможное человекам возможно Богу (Лк. 18, 27). Церковь — организм Богочеловеческий, не всё, к счастью, в ней определяет немощь, косность и ограниченность людей; Церковь живёт Духом Святым, Глава её — Христос, и в условиях свободы Церковь со своими проблемами непременно справится. Но — только если мы сами эту свободу не променяем на чечевичную похлёбку (Быт. 15, 29—34) «идеологического обеспечения державности» и на котлы с мясом (Исх. 16, 3) внешнего благополучия. Наше дело — хотя бы не мешать Богу. Если же будем упорствовать и мешать, то есть — не наполнять жизнь Евангелием, навязывать Церкви то, чем она не должна быть, подменять её стихиями мира сего,-то Господь сдвинет светильник Русской Церкви (Откр. 2, 5) и отдаст виноградник другим (Мф. 21, 41), как не раз это уже бывало в истории. Христовой Церкви от этого хуже не будет. Нам — будет, Россия тогда погибнет... но без Христа какой в ней и смысл?
2. Но что нам делать, чтобы воспользоваться нашей свободой во благо Церкви? Прежде всего, разумеется, ни в коем случае не нужно устраивать никаких революций и реформаций. Это ни к чему хорошему не приведёт. Отринув церковную традицию, какая она есть (пусть ей и присущи некоторые несовершенства), мы неизбежно окажемся на пустом месте, и плодом таких реформаций, как показывает опыт, будет лишь враждебное противостояние сторонников тех или иных взглядов на пути развития церковной жизни, разрушающее единство церковного тела. Заняться нам нужно тем, чему, собственно, и служит воцерковление, а именно: встретить Христа. Вот к этому каждый христианин пусть приложит всё своё старание. Если эта встреча состоялась, то человек всё, что есть в церковной действительности, с пользой применит к себе, с лёгкостью претерпит все её недостатки, из всего извлечёт назидание. Если же встречи со Христом не произошло, то всуе всё, и самый реформированный, разумный, логичный, устроенный церковный быт не имеет ни малейшего значения.

Но и тем, кто встретил Господа, и тем, кто ещё только ищет этого, необходимо одно важное качество — честность перед самим собою. Она побуждает человека делать то, что каждый из нас может — думать и осмысливать жизнь, как церковную, так и общественную, с точки зрения Евангелия. Это осмысление обязательно даст и свои практические плоды. Если каждый из нас употребит все силы на то, чтобы искать Христа, наполнять свою жизнь светом (и смыслом) Христовым и быть честным перед Ним и перед собою, то постепенно, незаметно будет умножаться число настоящих христиан. Рано или поздно это количество здравомыслящих и подлинно церковных людей наберёт некую «критическую массу». И тогда ситуация в Церкви поменяется сама; и перемены эти будут внутренние, созидательные, ничего не рушащие; а при необходимости изменений совершающие их естественно, органично и безболезненно. Приведу пример. В советское время в храмах Москвы на Пасху не причащали. Прошло 20 лет свободы, сознание многих верующих под влиянием осмысления своей веры стало более церковным, более евхаристичным — и теперь уже мало какой священнослужитель осмелится не вынести Чашу на Пасхальной литургии (вне Москвы, к сожалению, по большей части всё пока остаётся по-старому). Так и во всём: будет происходить евангельское осмысление тех или иных явлений церковной жизни — и от этого они будут меняться, чтобы полнее являть в себе просвещающий всех Свет Христов. Станет меняться внутрицерковная жизнь — станет меняться и общество.

Утопия? Посмотрим. Всё сейчас в наших руках. Господь вручил нашу Церковь нам, под нашу ответственность. В осознании этого каждым православным христианином, в распространении этого осознания на всё тело Церкви — ключ к решению тех проблем, о которых шла речь в предложенной вашему вниманию работе.

[1]  [2]  [3]  [4]  [5] 

^[3] Из этого вовсе не следует, что я отрицаю чудеса. Главное чудо, настоящая, великая тайна — это отношения Бога и души, любовь Христова к человеку, Его забота, Его вразумление, Его руководство каждым из нас. Ради этого, чтобы привести к этому человека, дать ему некий первоначальный импульс веры (либо поддержать её), и совершаются (и будут совершаться в Церкви всегда) внешние чудеса; но они, при всей своей многочисленности и «эффектности», никогда не должны подменять и заслонять собою того главного смысла, ради которого они даются Богом; тем более нельзя приукрашивать или придумывать их.
^[4] Только ещё серьёзнее: если без обряда церковная жизнь невозможна, ибо в христианстве духовное выявляется в телесном, в материальном, и тот или иной обряд всё равно должен быть, — то мифы решительно противоречат самой природе Церкви, ищущей прежде всего Царства Божия и правды Его (Мф. 6, 33).
^[5] «Что же, скажешь, неужели не должно ненавидеть даже врагов и язычников? Должно ненавидеть, но не их, а учение их, не человека, а порочную деятельность и развращённую волю. Человек — дело Божие, а заблуждение — дело диавола» (свт Иоанн Златоуст. Творения, т. 12, стр. 483. СПб, 1906).

azbyka.ru