Настройка души

Можно ли научиться любить ближнего,
если не знаешь, что такое любовь?

Три банкрота

Александр Ткаченко

Как это ни печально признавать, но неспособность любить является общим диагнозом для всего человечества. Чтобы убедиться в этом, совсем не обязательно заглядывать в душу всем и каждому. Даже самый поверхностный взгляд на историю любого народа, да и на мировую историю в целом, приводит к неутешительному выводу: люди гораздо более склонны обижать и мучить друг друга, чем — любить. Войны, революции, кровавые междоусобицы, убийства, насилие... На этом историческом фоне сам разговор о любви к ближнему может показаться возвышенной идеей, так и не осуществленной на практике.

Но не одна только история дает повод к подобному пессимизму. Литература также представляет нам целый ряд героев, чья неспособность любить является их главной художественной характеристикой. Тут и молодой повеса Евгений Онегин, с холодной легкостью отвергший искреннее и чистое чувство провинциальной девушки, а после невесть с чего вдруг застреливший своего лучшего друга. Тут и отважный Григорий Александрович Печорин, с помощью нехитрой, но подлой интриги похитивший несчастную черкесскую княжну, которая надоела ему спустя четыре месяца и вынуждена была жизнью заплатить за романтические забавы скучающего искателя приключений.

Но если отсутствие способности к любви у этих двух героев русской литературы еще можно как-то попытаться объяснить схожестью их характеров и общей наклонностью к скуке, то третий персонаж, которого бы хотелось упомянуть в этой связи, напрочь вываливается из подобного объяснения. Жизнерадостный прохиндей Остап Бендер — кипучий, деятельный и не склонный к рефлексии — в отношениях с женщинами, как это ни странно, в точности повторяет «подвиги» своих литературных предшественников, упомянутых выше. Сначала, подобно Печорину (влюбившему в себя Мери, а затем бросившему ее), великий комбинатор позорно убегает от полюбившей его дочери старого ребусника,

а после (как и опомнившийся к концу романа Онегин) безуспешно пытается напомнить оставленной им девушке

о ее былой любви.

Два самых известных литературных меланхолика и веселый жулик оказались удивительно похожи в своей неспособности любить. В чем же тут дело? Почему столь разные типы людей в важнейшей сфере своего бытия оказываются так одинаково и фатально несостоятельными?

Рассуждать об этом с различных точек зрения можно довольно долго. Однако если обратиться к христианству, ответ на такой вопрос найти совсем несложно.

Как теряют любовь

В Евангелии Христос ясно говорит, что потеря любви является прямым следствием уклонения человека от исполнения заповедей Божиих: по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь (Мф 24:12). Очень важно понять, что само слово «беззаконие» в отношении заповедей имеет не юридический смысл по принципу: ты нарушил закон, Бог тебя за это накажет. Христианство говорит совсем о другом, духовном законе, который правильнее было бы сопоставить

с законами физики, химии, биологии и любой другой естественной науки. Ведь если человек, нарушая законы собственной природы, попытается сесть на раскаленную плиту, лизнуть железо на морозе или выпить серной кислоты, то вряд ли кому-либо придет в голову назвать печальные, но вполне естественные последствия такого беззакония — наказанием Божиим. То же самое происходит, когда человек пренебрегает духовными законами своего бытия. В сущности, все заповеди Евангелия как раз и являются такими законами, а вовсе не какими-то формальными и внешними по отношению к человеку требованиями. Нет,

в заповедях Господь лишь открывает нам принципы здорового существования нашей духовной природы, некую норму человечности, при соблюдении которой человек не будет вредить собственному естеству. Ну, в самом деле, разве вызовет у кого-то протест утверждение о том, например, что зависть или обида наносят вред, и прежде всего — самому завистнику или обиженному? Или что гневливый человек сам себе укорачивает жизнь? Да любая, даже самая далекая от христианства психологическая школа безоговорочно подтвердит сегодня истинность этих мыслей! Поэтому слова «грех» и «беззаконие» в Евангелии означают нарушение принципов нормального человеческого существования, которое неизбежно влечет за собой страдание, разрушение, смерть.

В общем то, все заповеди лишь выявляют различные грани главного призыва Евангелия, который, наверное, известен любому культурному человеку — любите друг друга (Ин 34:13). Ведь на того, кого любишь, не станешь гневаться, ему не будешь завидовать, простишь ему любую обиду и никогда не станешь его осуждать. Таким образом, в заповедях изложены не какие-то отвлеченные истины — пускай и возвышенные, — а принципы деятельного проявления той самой любви, которой нам так не хватает в нашей жизни. Но что же происходит, если человек нарушает эти принципы? Об этом нетрудно догадаться по нехитрой аналогии: а что бывает, когда человек нарушает законы физики и пытается разжечь костер посильнее, усердно поливая его водой? Ответ очевиден: огонь погаснет. Ровно то же самое происходит и с любовью в сердцах тех людей, которые нормой своей жизни сделали нарушение закона любви, то есть — грех.

И если внимательно рассмотреть литературные истории жизни Онегина, Печорина и Остапа Бендера, то причину их неспособности к любви увидеть совсем несложно.

Так, по словам Пушкина, бедный Евгений самые чистые и естественные порывы молодости потратил на сомнительные похождения и бесконечные любовные интрижки:

Он в первой юности своей
Был жертвой бурных заблуждений
И необузданных страстей.

За восемь лет такой беспорядочной жизни Онегин довел себя до весьма печального состояния, когда женщина перестала быть для него тайной, желанной целью и радостным открытием:

В красавиц он уж не влюблялся,
А волочился как-нибудь;
Откажут — мигом утешался;
Изменят — рад был отдохнуть.
Он их искал без упоенья,
А оставлял без сожаленья,
Чуть помня их любовь и злость.

Еще страшнее выглядит внутренняя жизнь Печорина, вернее, то, что он сам сделал с этой своей жизнью. Ведь не так уж и лицемерит Григорий Александрович, когда, рисуясь перед княжной Мери, проговаривает свое жизненное кредо: «Я был готов любить весь мир, — никто меня не понял: и я выучился ненавидеть». Здесь герой честно признает любовь ко всему миру — нормальным состоянием здорового, неиспорченного человека. Правда, вину за утрату этого своего здорового состояния Печорин пытается полностью переложить на окружающих. Но путь этот тупиковый и бесплодный. Ведь если мою душу искалечили другие люди, то, значит, и приводить ее в порядок должен не я, а они. Собственно, именно такой вывод и делает лермонтовский герой: «...если б все меня любили, я в себе нашел бы бесконечные источники любви». Поставив способность к любви в зависимость от нравственности окружающих, «герой нашего времени» полностью отсек для себя возможность исцеления и пришел в поистине ужасное состояние, когда страдания другого человека, да и сама жизнь его становятся лишь забавой, топливом для эмоций, хоть как-то теребящих его ледяное сердце: «А ведь есть необъятное наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души! Она как цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу первому лучу солнца; его надо сорвать в эту минуту и, подышав им досыта, бросить на дороге: авось кто-нибудь поднимет! Я чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую все, что встречается на пути; я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душевные силы. Сам я больше не способен безумствовать под влиянием страсти; честолюбие у меня подавлено обстоятельствами, но оно проявилось в другом виде, ибо честолюбие есть не что иное, как жажда власти, а первое мое удовольствие — подчинять моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха — не есть ли первый признак и величайшее торжество власти? Быть для кого-нибудь причиною страданий и радостей, не имея на то никакого положительного права, — не самая ли это сладкая пища нашей гордости? А что такое счастье? Насыщенная гордость».

Счастье — как насыщенная гордость! Бедный Печорин... Если бы он только знал, что гордость в принципе ненасыщаема и никогда не удовлетворится тем состоянием, в котором находится человек, сколь бы высоко он ни вознесся! По учению Церкви, нет более страшного нарушения закона любви, чем гордость, медной стеной отделяющая человека от всего мира, от других людей и от Самого Бога. Чтобы убедиться в истинности этого утверждения, достаточно просто перечитать страшные строки из дневника Печорина, приведенные выше.

Ну, а неутомимый охотник за денежными знаками Остап Бендер лишил себя способности к любви иным методом, не менее разрушительным, чем блуд или гордость. На что же этот симпатичный литературный герой потратил весь пыл своей энергичной натуры, куда употребил таланты, которыми так щедро наделили его авторы? Об этом лучше всего сказал сам великий комбинатор в претенциозной эпитафии самому себе: «Он любил и страдал. Любил деньги и страдал от их недостатка». Вполне откровенный и точный диагноз. Любовь к деньгам в христианской традиции носит название сребролюбия. А о том, какую разруху производит сребролюбие в душе человека, прямо сказано в одном из посланий апостола Павла: А желающие обогащаться впадают в искушение и в сеть и во многие безрассудные и вредные похоти, которые погружают людей в бедствие и пагубу; ибо корень всех зол есть сребролюбие, которому предавшись, некоторые... сами себя подвергли многим скорбям (1 Тим 6:9—10).

В эту короткую цитату полностью укладывается вся трагикомическая история не только Остапа Бендера, но и многих других. История людей, которые в погоне за деньгами растратили свои многочисленные способности и энергию молодости, не создали семьи, не приобрели друзей... Ведь даже деньги, которые Бендер в конце концов сумел получить, не согрели его душу и не принесли счастья. Потому что не может стать счастливым тот, кто не способен любить.

Конечно, все эти герои не более чем плод писательской фантазии. Но ведь в том и притягательность настоящей литературы, что в образах вымышленных героев она показывает нам такие состояния человеческой души, на которые уже вполне реально отзывается наше сердце, наша совесть, наш жизненный опыт. И если быть с собой до конца честным, то многое из того, что лишило любви Онегина, Печорина и Остапа Бендера, мы в той или иной мере найдем и в своей жизни.

Как животное или — как Бог?

«Нет попутного ветра для того, кто не знает, в какую гавань он хочет приплыть», — когда-то сказал Монтень. К сожалению, этот тезис как нельзя более уместен в разговоре о любви в случаях, когда под этим словом подразумевается все что угодно: бурная страсть, физическое влечение, мимолетная симпатия или просто какое-то неопределенное томление в душе. Учиться любви, имея о ней столь смутные представления, — столь же неблагодарный труд, как разгадывать кроссворд, в котором отсутствуют не только ответы, но и вопросы.

В целом слово «любовь» ассоциируется у современного человека с некими бурными переживаниями, радостью или слезами, трепетом и замиранием сердца, одним словом — с сильным эмоциональным волнением. И действительно, тот, кто хоть однажды был влюблен, знает это состояние, когда в любимом человеке вдруг сосредотачивается весь смысл твоего существования. Но куда же девается это волнение страстей спустя некоторое, иногда совсем непродолжительное время? Почему так часто со скандалом делят имущество муж и жена, которые еще совсем недавно жить не могли друг без друга?

Жизнь очень сложная штука, но все же, наверное, не последнюю роль в таких разочарованиях и семейных драмах играет как раз неправильное понимание людьми важнейшего вопроса: что такое любовь? Ведь если понимать любовь как эмоцию, то неизбежно придется признать, что, подобно всем прочим чувствам, она очень изменчива, неустойчива и зависима от множества внешних и внутренних факторов нашей жизни. Не выспался — и уже не до чувств. Переел — снова не до них. Пасмурная погода за окном, больной зуб, случайно сказанное слово, косой взгляд, падение уровня сахара в крови — все эти вещи, как и великое множество других, здесь не названных, постоянно влияют на наши чувства. И если ставить свою любовь к ближнему в зависимость от многообразных обстоятельств жизни, то сохранить такую любовь-эмоцию окажется невероятно трудной задачей.

К тому же эта любовь обладает одной не очень симпатичной характеристикой: нам свойственно испытывать ее либо к тем, с кем хорошо нам, либо к тем, кому хорошо с нами. Но стоит даже приятному нам человеку выразить хотя бы легкое недовольство в наш адрес, как сразу же вместо любви к нему в душе вспыхивают совсем другие эмоции. А уж если мы узнаем, будто этот человек сделал нам какую-нибудь откровенную гадость — тут уж только держись! Тогда начинается такая «любовь», которая для несчастной бесприданницы Ларисы Огудаловой заканчивается приговором: «Так не доставайся ж ты никому!» и пулей в сердце, для пылкой Кармен — ножом в груди, а для Дездемоны — смертью от рук ревнивого мужа. В общем, с любимыми, которые вместо удовольствия начали доставлять неудобства, очень часто все происходит по схеме известной фольклорной истории, когда некий хозяин любил свою собаку лишь до тех пор, пока она не съела у него кусок мяса. Можно было бы, конечно, списать все эти печальные события на бурную фантазию драматургов, да вот беда — реальные уголовные хроники всех газет мира во все времена переполнены подобными трагедиями.

Именно такую любовь, сведенную к эмоции, Христос решительно отвергает, говоря ученикам: ...если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? (Мф 5:46).

Любовь-эмоция почти не отличается от инстинктов животного. Поэтому нормой человеческой любви Христос объявляет нечто неизмеримо более высокое и требующее от людей существенного волевого и нравственного усилия: Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных (Мф 5:43—45).

Но любить своего врага, руководствуясь эмоциями и чувствами, уже не получится, поскольку чувства эти будут прямо противоположными любви. И здесь кроется одно из главных отличий любви христианской от всех прочих ее пониманий и трактовок: евангельская любовь обязательно предполагает жертвенность. А жертвой в данном случае должен стать отказ от таких естественных человеческих чувств, как неприязнь и отвращение, которые мы обычно испытываем к своим врагам. Занятие это нелегкое и даже болезненное, но ведь и цель его безмерно высока: уподобиться в любви уже не животному, но — Богу.

«Проблема расширенного эгоизма»

Ну вот, похоже, и найдены нужные слова: любовь — как жертвенность, способность к самоотдаче. Казалось бы, вот оно — христианское понимание любви! Но и тут нас подстерегают скрытые опасности. Оказывается, жертвенность вполне возможна и при отсутствии любви к ближнему. Не зря ведь апостол Павел предостерегает христиан от подобного перекоса в восприятии Евангелия: если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы (1 Кор 13:3).

Возникает закономерный вопрос: а что же, собственно, может стать для меня причиной самопожертвования, если не моя любовь к ближнему? Ответ на это — тема для отдельного большого разговора, поэтому ограничимся здесь лишь одним его аспектом, который можно было бы условно назвать «проблемой расширенного эгоизма».

Дело в том, что, вкладываясь в объект своей любви, отдавая ему силы, время, жертвуя ради него какими-то удовольствиями, человек потихоньку начинает любить в нем именно этот свой вклад, а точнее — себя самого в любимом. В итоге получается такая вот расширенная любовь к себе, пусть даже в нее будут включены мой муж или моя жена, мои дети, моя собака. Но в центре подобного отношения всегда будет этот злосчастный общий знаменатель — «мое». Такая любовь может превратиться в гордость, отделяющую нас и наших любимых от остального мира и уничижающую все, что находится за этой границей.

Убедительный пример такого расширенного эгоизма, принимаемого за любовь, можно увидеть в знаменитой сказке французского писателя Экзюпери, когда Маленький принц объяснял ничейным розам, в чем их отличие от его любимого цветка: «Вы ничуть не похожи на мою розу. Вы еще ничто... Вы красивые, но пустые. Ради вас не захочется умереть. Конечно, случайный прохожий, поглядев на мою розу, скажет, что она точно такая же, как вы. Но мне она дороже всех вас. Ведь это ее, а не вас я поливал каждый день. Ее, а не вас накрывал стеклянным колпаком. Ее загораживал ширмой, оберегая от ветра... Я слушал, как она жаловалась и как хвастала, я прислушивался к ней, даже когда она умолкала. Она — моя».

Логика Маленького принца здесь предельно ясна: чем больше самого себя вкладываешь в то, что любишь, тем больше оснований считать это своим. А все остальное можно спокойно считать «ничем», поскольку оно ведь еще ничье. Неудивительно, что бедные розы смутились, услышав эту декларацию любви-собственности. Конечно, Маленький принц — удивительно светлый и добрый герой, пожалуй, даже один из самых светлых во всей мировой литературе. Но в данном случае его понимание любви, к сожалению, не очень сильно отличается от жизненной философии генеральского денщика — персонажа одного из очерков Н. Лескова. Этот денщик делил все человечество на две неравные части: к одной он относил себя и своего барина, к другой — всю прочую «сволочь». Подобным образом и любовь-собственность заставляет человека автоматически делить весь мир на «мы» и «они». И тогда, чем бы он ни жертвовал во имя подобной любви, эта жертва неизбежно будет принесена им лишь себе самому.

Христианство предполагает совершенно иной принцип отношения к окружающим, когда основанием для любви к ближнему является вовсе не наша собственная мера жертвенности по отношению к нему, а безмерность жертвы Христа за все человечество. Чтобы эта мысль стала более понятной, можно рассмотреть ее на примере отношения героя сказки Экзюпери к чужим розам. Маленький принц по-детски наивно определил их как «ничто», поставив ничьим цветам в упрек тот факт, что ради них еще никто ничем не пожертвовал. Но христиане знают, что Христос пострадал за каждого человека, а следовательно: каждый из людей — Его, потому что для Бога нет беспризорных цветов. Христиане призваны в каждом человеке видеть Христа и почитать в любом случайном встречном образ Божий. При таком мировоззрении разделение людей на своих и чужих по какому-либо признаку становится попросту невозможным. Вот как пишет об этой «неразборчивости» христианской любви святитель Игнатий Брянчанинов: «И слепому, и прокаженному, и поврежденному рассудком, и грудному младенцу, и уголовному преступнику, и язычнику окажи почтение как образу Божию. Что тебе до их немощей и недостатков! Наблюдай за собою, чтобы тебе не иметь недостатка в любви».

Любовь — не эмоция

На расстроенном рояле даже самый выдающийся исполнитель всех времен и народов не сможет толком сыграть и банального «Чижика-пыжика». Все его мастерство, весь обширный репертуар, экспрессия и выразительность игры окажутся бесполезными, если инструмент не будет должным образом настроен. То же самое вполне справедливо и в отношении человеческой души: она тоже нуждается в правильной настройке, без которой все наши мысли, слова и действия могут оказаться фальшивыми.

Христианская любовь к ближнему — это не чувство, и даже не действие, а именно такая настройка, а вернее, устроение человеческой души, когда в ней живет постоянная готовность отнестись к любому человеку, как к Самому Христу. Ведь в христианстве дистанция между этикой в отношениях с Богом и этикой межчеловеческих отношений практически сведена к нулю словами Христа: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне (Мф 25:40). Каждый человек, как бы ни был он плох и неприятен нам, призван к бытию Богом, любим Им, несет в себе Его образ. И для желающих исполнить христианскую заповедь о любви к ближнему прежде всего необходимо так настроить свои ум и сердце, чтобы в любом человеке за всеми его индивидуальными несовершенствами видеть этот образ Божий, помнить о том, что он — такое же любимое Богом создание, как и ты сам. Лишь на почве подобного устроения души способна прорасти та любовь, о которой говорит Евангелие. Практический же рецепт такой настройки можно увидеть в творениях святых отцов, всю свою жизнь употребивших на освоение этой непростой науки — любить ближнего.

«Воздавай почтение ближнему как образу Божию — почтение в душе твоей, невидимое для других, явное лишь для совести твоей. Деятельность твоя да будет таинственно сообразна твоему душевному настроению. Воздавай почтение ближнему, не различая возраста, пола, сословия, — и постепенно начнет являться в сердце твоем святая любовь. Причина этой святой любви — не плоть и кровь, не влечение чувств, — Бог», — говорит святитель Игнатий (Брянчанинов).

В чем же на деле должно быть выражено такое душевное устроение, объясняет другой святой — авва Дорофей: «Не делай зла ближнему, не огорчай его, не клевещи, не злословь, не уничижай, не укоряй, и таким образом начнешь после мало-помалу и добро делать брату своему, утешая его словами, сострадая ему или давая ему то, в чем он нуждается; и так, поднимаясь с одной ступени на другую, достигнешь с помощью Божией и верха лестницы. Ибо, мало-помалу помогая ближнему, ты дойдешь до того, что станешь желать и пользы его, как своей собственной, и его успеха, как своего собственного. Сие и значит возлюбить ближнего своего, как самого себя».

Вот, собственно, и все. Нетрудно увидеть, что никаких сверхъестественных ухищрений и неисполнимых требований здесь нет. И прежде всего нужно научиться так любить самых близких своих людей — мужа, жену, детей, родителей... Не потому, конечно, что они — наши родственники. Просто именно с ними мы общаемся гораздо больше, чем с остальным человечеством, и где же еще осваивать христианскую любовь к ближнему, как не в собственной семье? Глупо учиться любви к врагам, так и не научившись любить свою бабушку.

Конечно, в приведенных здесь цитатах отцов описано лишь самое начало стяжания любви к ближнему. Путь же ее совершенствования бесконечен, поскольку человек призван уподобиться в ней Самому Богу. Но без этого драгоценного начала весь остальной путь окажется для нас безнадежно закрыт.

Журнал «Фома»