Православный миссионер XXI века

— Что на ваш взгляд, настораживает церковь в сегодняшних внецерковных людях?

— Многие церковные люди несут в себе советский взгляд на мир. «Психология осаждённой крепости». Ощущение того, что кругом враги-вредители, которые подкапываются под православие. Эта мысль, кстати, очень хорошо прослеживается в недавнем письме чукотского епископа Диомида. Да, мир сложен, но не всё в этом мире нам враждебно.

Несомненно, есть сознательные враги церкви.

Но есть люди, которые, полемизируя с нами, все же готовы нас слышать.

Есть люди, которые по многим вопросам хоть и не согласны с нами, однако они не видят цель своей жизни в борьбе с нами. Они просто высказывают свою точку зрения.

А есть категория людей, выражающая наши же мысли, но на языке другой культуры, через другие символы, образы. Надо просто найти общий язык с этими людьми. И через их же символы донести до них слово Божие.

— Вас можно назвать миссионером, несущим в темные массы провинции божье слово...

— Я бы так не сказал. Миссионер — это слишком высокое слово, и к себе его относить не люблю. Я, скорее коммуникатор — переводчик. Пробую что-то церковное объяснить людям внецерковным и что-то из внецерковных реалий донести до церковных людей. И то и другое — чтобы мы не слишком боялись друг друга.

— Отчего тогда сегодня в русской глубинке чаще можно встретить американского миссионера, а не православного?

— Это уже плод противоречий нашей церковной жизни. На словах православное учение призывает к максимальной терпимости по отношению к людям, совершившим, например, сомнительный поступок. Любое слово человека, его жест нужно истолковывать в лучшую сторону. А в реальности видим готовность истолковывать всё в заведомо худшую для человека сторону, осуждения и порицания.

Труд миссионера — это, по большому счёту, труд разведчика. Он на чужой территории, где не могут действовать наши законы. Оттого в православии нет миссионерского канона. Миссионер — это тот, кто заведомо обращается к людям, с которыми его коллегам не удалось найти общего языка и потому они ещё не в церкви. Значит, опыт прошлых контактов именно с этим человеком, этой группой людей, этой субкультурой или народом был неудачен, а потому и непригоден для воспроизведения. И, значит, надо искать новые слова и новый язык — язык непривычный для церковной аудитории. Понятно, почему язык миссионера может вызывать аллергию у церковных людей. Понятна, что эта аллергия сильно тормозит появление новых миссионеров. Но менее понятно, почему эта аллергия не глушится церковной иерархией, а иногда даже поддерживается...

Протестанты больше ориентированы не на верность своему прошлому, а на очевидный сиюминутный успех, и потому у них есть понятные критерии успеха работы. Если твоя община умножается, твой голос доходит до людей, неважно каким языком, какими средствами — значит, твоя миссия выполнена.

У нас же главный критерий в работе — пресловутая «духовность». А так как чётких критериев этой «духовности» нет, то и остается чистая и личностная вкусовщина... И осуждение всех непохожих.

— И всё же, каковы перспективы развития миссионерства в России?

— Признаться честно, я с каждым годом становлюсь всё большим пессимистом насчет будущего православия и миссионерства в частности в нашей стране. Потому что мне кажется, что миссионерами в современной культуре могут быть только те люди, которые пережили лично переход от атеизма к вере. Сейчас наши семинарии снова наполнены мальчиками, воспитанными уже в православных семьях. И я не верю, что их вера, которую они никогда не переживали как открытие, вдохновит их на миссионерство. О моих сверстниках сказал Андрей Вознесенский: «расформированное поколенье, мы в одиночку к истине бредем». И если даже среди нас, знающих по своему опыту, как труден и как радостен путь к обретению веры, почти нет миссионеров, то тем меньше шансов на то, что миссионерское призвание проснется у тех, для кого православие всегда было само собой разумеющимся. А миссионер должен изначально знать, что православие не очевидно, что у человека, который не согласен с тобой, есть на это основания. Если он думает иначе, чем ты, это не повод считать его дебилом или недоумком. А бывшие атеисты по себе помнят, что они были другими, и каково это совершить шаг от неверия к вере. Память о своих былых сомнениях располагает к пониманию собеседника. А человек, который всегда рос в церковной среде, зачастую не понимает неочевидности своих слов и своей веры...

— Вы часто заявляете о том, что проповедовать можно и нужно везде и не только в церкви. Проповеди на рок-концертах — это миф или реальность? Как вы себе это представляете?

— Я не представляю, а знаю, что это возможно. И меня там слышно, не только в смысле акустики, но и в духовном отклике. Естественно, я не думаю, что после моего выступления на рок-концерте толпы молодых людей ринутся в церковь. Нет, конечно. Просто в песнях Шевчука, Кинчева, Бутусова звучат слова о душе, вере, о Боге, а появление рядом с ними священника означает, что для них это не просто игра красивыми словами, а глубокая личная тема. Так что моя задача помочь рокерам стать больше рокерами. Чтобы слушатели воспринимали не только звук и вибрацию, но и смысл слов.

— Сами, какую музыку предпочитаете слушать?

— Сам я слушаю тишину. Потому как я человек влюбчивый — если полюблю какую-либо песню, то буду слушать её, пока она мне не омерзеет. А я не хочу терять вкус к песням Шевчука...

Но при этом я не могу себя представить на попсовом концерте. Это, конечно, не запрещённая зона для проповеди, но, видимо, надо быть проповедником более талантливым, чем я. Когда речь идёт о качественном рок-концерте с качественным подбором аудитории, где люди знают тексты песен, сопереживают, думают, то обратиться к ним несложно. А попсовые концерты... Как там священник может не показаться пошлым — не знаю. Может, ему для этого надо быть просто святым. Очевидно святым.

— В своё время вы яро выступали против концерта Мадонны в Москве. Вам не нравится, как она поёт?

— Ну, естественно я не против музыки и голоса Мадонны. Я против того, что человек делает деньги на сознательной профанации сакральных символов и имён. В этом смысле мне сатанист, наверное, даже ближе. Сатанист сознательно кощунствует, делает свой страшный выбор, А вот эта коммерческая утилизация, когда за хамский жест на сцене, или выходку ты получишь дополнительные деньги — это просто мерзость. Мадонна неоднократно делала на это ставку — вплоть до мастурбации Распятием на сцене. Для неё — это эпатаж, повышенное внимание, а верующему человеку от этого больно. Зарабатывать деньги на чужих слезах — это, мягко говоря, не есть хорошо. 　

— Зарабатывание на чужом горе становится модным в последнее время и у так называемых ясновидящих, целителей и им подобных. Пример, Григорий Грабовой, обещающий матерям Беслана воскресить детей, погибших 1 сентября. Почему же люди за помощью обращаются не к Богу и вере, а к магам и псевдоцелителям, идут в секты. Это что: пробел православия нашего или состояние современных людей?

— Я думаю, всё вместе. Когда я вижу сектанта, я понимаю — это упрек мне. Значит, я и мои единоверцы оказались слишком тусклыми и непрозрачными, и через нас Христос не был увиден. Человек прошёл мимо нас. Это наша вина, однозначно. Но может быть и вина самого человека, вина его безвкусицы и пошлости.

Эта может быть не вина, а беда самого человека. Есть люди с так называемым комплексом жертвы. Им естественнее жить, когда кто-то ведёт за руку. Им легче быть ведомыми, нежели творцами своей судьбу. Секты этим пользуются.

В этом есть и вина государства. В том, что людям не предоставляется информация о тех опасностях, которые ждут человека в религиозном поиске.

Есть и вина школы, — она в том, что людям не прививают ясное научное мышление, и поэтому люди готовы псевдонауку воспринимать за настоящую.

Лекарство от бескультурья мысли на религиозную тему — это введение в школах предмета «Основы православной культуры», т. е., культурология православия — та научная область, в которой работали академик Лихачёв, Аверинцев, Лотман и другие культурологи, изучающие внутреннюю логику христианской культуры. Хорошо бы их труды переложить сначала на язык вузовских учебников, а затем и школьных.　

— Вы, насколько я знаю, следите за последними кинопремьерами и книжными новинками. Что понравилось, удивило в последнее время?

— Из последних смотрел экранизацию «Мастера и Маргариты», «Остров» и «Живой». Если говорить о экранизации советского классика, то, на мой взгляд, здесь никакого чуда не произошло. Ну, так оно и не обязано происходить, чудо оно ведь на то и чудо, что непредсказуемо. Так вот чуда перевода Булгаковского текста с языка художественного на язык кинематографический не произошло. Бортко (режиссёру фильма — ред. Н.В) удалось это чудо сотворить в «Собачьем сердце». Это редчайший случай, когда кино интереснее литературного оригинала. А при просмотре «Мастера и Маргарита» возникает такое ощущение, что читаешь подстрочник.

Фильм «Остров» — гениальная актёрская работа, но в то же время для меня он не явился такой сенсацией, как для зрителей. Я живу в церкви, это мой мир. Радость узнавания — вот мое чувство от просмотра. И — определенный ужас от массового успеха «Острова». Этот успех ставит печальный и жесткий диагноз нашему духовному состоянию. Почему рассказ об обычной жизни обычного русского монастыря стал сенсацией в России? Почему мы так отчуждены от нашей же собственной культуры и истории?　

— Не могу не спросить вас про шумиху и ажиотаж вокруг книги Дэна Брауна «Код да Винчи» и последующую её экранизации. Вы читали книгу или смотрели фильм?

— И читал, и смотрел. И ругал и защищал... Защищал книгу, но не фильм. Фильм намного опаснее книги, потому что не дает времени и места для раздумья. Причем читать Брауна надо исключительно в хороших местах, а таких мест только два — Интернет-кафе и научная библиотека. То есть надо уметь проверять любую цитату из этой книге. В кинозале этого не сделаешь, поэтому фильм становится непонятен. Я убежден, что Браун написал книжку в защиту христианства. Он вроде бы и замахивается на Церковь, но откровенно картонным мечом. Фальсификацию тех или иных исторических событий, описываемых в книге, очень легко проверить, сравнив их с первоисточником, сходив в библиотеку или порывшись в Интернете... Поэтому читать «Код да Винчи» нужно непременно в хорошем месте, а не на пляже. Хороших же мест для этого занятия лишь два — интернет-кафе и добротная научная библиотека. Зато становится понятно, какими гнилыми нитками шита антицерковная масонская пропаганда на современном Западе. 　

— В одном из интервью вы сказали, что проблема демографического кризиса на Западе связана с широким распространением там гомосексуализма. В России, на ваш взгляд, тогда что — пьянство...

— На самом деле главной причиной кризиса как на Западе, так и у нас, является снижение заработной платы. Я бы мечтал, чтобы российские бизнесмены платили такую зарплату, чтобы женщины полностью посвящали себя домашним хлопотам и воспитанию детей. Чтобы женщина могла сама выбирать — быть с детьми самой или оставить их с няней, а самой идти на свою работу. Однако экономическая действительность заставляет работать женщину вне дома. В этом весь корень проблемы. А то что, пропаганда гомосексуализма — это пропаганда культуры смерти — это несомненно. Где не может быть зачатия, там не может быть жизни. И в связи с эти не могу не заметить, как же меня порадовал «Дневной дозор». Там есть маленький эпизод, который просто елеем по сердцу. Показывают главного мага дневного дозора, а за его спиной стоит монитор компьютера, где просматриваются их досье на своих, и тут делается стоп кадр, и можно отчётливо прочитать: «Моисеев Борис — чёрный маг». Пустячок, а приятно...　

— То есть православная церковь не выступает против подобных фильмов?

— Это мое личное мнение. Но не думаю, что Синод выступит с посланием, где будет призывать к запрету подобных кинопродуктов. Впрочем, Лукьяненко сказал мне однажды страшную вещь. Нередко к нему подходят люди и на полном серьёзе спрашивают — как он узнал о существовании Иных? И это снова — печальный диагноз: «амнезия здравомыслия». Утрата границы игры и реальности. По данным последней переписи населения Англии, несколько тысяч жителей этой страны в ответ на вопрос о своём вероисповедании, ответили, что джеддаи. В православии есть место для улыбки. Но все же православие — не игра.

kuraev.ru