Искусство быть любимым

[1]  [2] 

Слияние сердец

Куда больше женщин,
на которых можно жениться,
чем мужчин, с которыми можно дружить.
Генрих Бёлль¹⁶

Меня всегда удивляло, что в святоотеческой литературе нет практически ни одного трактата о дружбе. Правда, есть некоторые чудесные откровения о дружбе в отдельных текстах. Например, блаженный Августин в своей «Исповеди» рассказывает о друге, которого любил всем сердцем; сохранились чудесные письма святителя Григория Богослова к самому близкому его другу святителю Василию Великому; в «Слове о священстве» описан опыт чудесной дружбы между святителем Иоанном Златоустом и епископом Василием. Но почему Отцами не написано ни одного серьёзного текста по этому довольно сложному и нужному вопросу? У меня есть предположение, и начну я издалека.

Первые христианские миссионеры Латинской Америки изобрели оригинальный и весьма эффективный способ проповеди. Когда монах-миссионер приходил в какую-нибудь индейскую деревушку, где никогда не звучало Слово Божие, он не воздевал руки в экстазе, не осенял крестом испуганных язычников и не кропил повсюду святой водой, изгоняя бесов. То, что он делал, было очень необычно: монах садился на камешек, доставал флейту или скрипку и безо всяких слов просто начинал играть¹⁷. Там, где проповедовали музыкой, язычники становились христианами не формально, а всем сердцем, они действительно меняли жизнь и пламенели верой. И дело было не в том, что музыка делала привлекательней фигуру миссионера или вносила какой-то развлекательный элемент в проповедь. Дело в другом. Чтобы возвышенное евангельское слово дошло до души дикаря, ему нужно было приобщиться к культуре, дать душе пережить опыт изящных чувств и воспитанных эмоций, потому что только оттолкнувшись от этой ступени душевного опыта, человек может без искажений принять и правильно усвоить духовные истины Евангелия.

Мы хорошо знаем, что фундамент Евангелия — это откровение о Боге-Человеколюбце, о Боге-Любви, единственная заповедь Которого — пребывать в любви. Всё очень просто. Но почему тогда столько правил в Церкви, столько законоположений в монастырской жизни? Для людей воспитанных есть вещи самоочевидные, а о них не говорят и не пишут. Люди несдержанные и невоспитанные часто никак не могут понять, о чём идёт речь, когда говорится о любви, и изобретают свои собственные объяснения. Мы нуждаемся в культуре и воспитании, и никуда от этого не деться.

Наши христианские писатели, особенно первых веков, были очень хорошо образованы и воспитаны; в большинстве своём они получали добротное классическое образование и с детства им прививалась эллинская культура. Среди них были люди, позже критиковавшие эллинство, но даже сама их критика осуществлялась средствами критикуемой культуры. Писатели-богословы не стеснялись цитировать Гомера, Гесиода, Платона и Аристотеля, а аскетические авторы часто ссылались на Эпиктета и других стоиков, не отяжеляя слух читателя ссылкой на источники. Почему они так легко относились к текстам и авторам, от имён которых многие наши собратия впадают в благочестивое негодование? Священномученик Иустин Философ обстоятельно доказывал своим гонителям, что поскольку весь род человеческий причастен Слову, а Христос и есть Слово, то всё, что было когда-либо сказано истинного, — наше (2-я апология 13)¹⁸. И все трактаты по логике, этике, математике, вся богатая литература — всё это наше. А кроме текстов было ещё и воспитание, и наши святые писатели не касались тех с их точки зрения самоочевидных вещей, о которых должен знать каждый воспитанный человек. У Святителей вы не найдёте текстов о том, что следует вовремя отвечать на письма, быть предупредительным и вежливым, не хамить, учиться чуткости сердца — а ведь это важно, не так ли? Христианские авторы не писали о том, как знакомиться с девушкой, о чём говорить с её матерью, как ладить со стариками; что такое быть честным, но успешным политиком, как вести себя с подчинёнными, чтобы они любили тебя, но не садились на шею, что значит быть нежным и как правильно вести себя в гостях. Это вопросы воспитания, вопросы универсальные, и не может быть православного ответа на них. Хотя если вы всерьёз примете тезис святого Иустина и вспомните тертуллиановское «душа по природе христианка», вы согласитесь, что хорошее, пусть и светское, воспитание само по себе и есть христианское.

Тема дружбы была общим местом эллинской литературы. Ей отдавали дань поэты и драматурги, но вдумчиво и обстоятельно писали о ней именно философы. Дружба много значила в жизни пифагорейского философского «монастыря», Платон посвятил этой теме несколько диалогов, восьмая и девятая книги «Никомаховой этики» Аристотеля целиком отданы этой проблеме; трактат Цицерона «Леллий, или О дружбе» и сегодня читается с удовольствием; Сенека в «Нравственных письмах Луциллию» неоднократно обращался к этому вопросу. Эпикур тему дружбы поставил в центр своей жизнелюбивой философии и утверждал, что это самая большая радость и наслаждение, которое встречается нам в жизни. Позже Петраркой были написаны семь диалогов о дружбе и, пожалуй, самый читаемый текст на эту тему — это трактат Монтеня о дружбе, но и Петрарка, и Монтень находились под сильным влиянием Аристотеля и в особенности Цицерона. Совсем не случайно я перечисляю здесь этих авторов: у меня нет возможности пространно рассуждать о дружбе, и я коснусь лишь некоторых граней этой проблемы, но те, кто интересуется, — начните с классиков.

Почему для нас так важна тема дружбы? Ведь мы — христиане и взыскуем любви, а значит, идём дальше всех этих благородных язычников и просветителей? Да в том-то и дело, что — не идём. Не только достичь любви, но и понять, что такое любить и быть любимым, невозможно, не научившись дружить. И, кроме того, соглашусь с Эпикуром, дружба — одна из самых больших радостей, дарованных нам Создателем, и ради этой радости уже стоило родиться на свет.

Платон полагал дружбу выше любви. Удивительно, как в этом с ним согласен псалмопевец Давид, который, оплакивая смерть своего друга, пел: скорблю о тебе, брат мой Ионафан; ты был очень дорог для меня; любовь твоя была для меня превыше любви женской (2 Цар. 1:26)¹⁹. Однако дружба не только выше любви, но это ещё и более сложный опыт, требующий определённых усилий и, если угодно, духовного упражнения. Помню, как поразили меня слова Василия Ливанова, нашего великого Шерлока Холмса, который в одном из интервью, посвящённом актёру Соломину (доктор Ватсон), сказал: «В работе с Соломиным очень помогла наша личная дружба. Потому что можно сыграть любовь, никогда не любив, но сыграть дружбу без опыта дружбы невозможно».

Мыслители, писавшие о дружбе, непременно отличали подлинную дружбу от дружбы поверхностной, которую и дружбой-то назвать нельзя. Но и порицать эти отношения, сводить к лицемерию или вранью — неверно. Назовём это искусством ладить с людьми, которому следует учиться и учить с детства. Дружба же подлинная — иная. Монтень, описывая свой опыт дружбы, говорил, что это прежде всего единство душ, когда в двух телах одна душа: души друзей «смешиваются и сливаются в нечто до такой степени единое, что скреплявшие их когда-то швы стираются начисто, и они сами больше не в состоянии отыскать их следы. Если бы у меня настойчиво требовали ответа, почему я любил моего друга, я чувствую, что не мог бы выразить этого иначе, чем сказав: «Потому что это был он, и потому что это был я» <...> Мы искали друг друга прежде, чем свиделись»²⁰. Святитель Григорий Богослов, вспоминая дружбу с будущим святителем Василием Великим, называл это опытом слияния сердец²¹. Поэтому утрата друга всегда переживается как смерть частицы самого себя. Когда скончалась Валерия Срезневская, верная подруга Ахматовой, Анна Андреевна написала:

Но как достигается или как настигает такая дружба? Думаю, что она естественно вырастает из искусства ладить с людьми. Цицерон вслед за Аристотелем полагал, что к дружбе способен только добродетельный муж, vir bonus. Но мы должны помнить, что речь идёт не о христианских добродетелях, которые есть дары Духа. Цицерон имел в виду очень простые вещи: рассудительность, честность, мужество, терпение, воздержание. Это качества просто хорошо воспитанного человека. Как же «высекается» огонь дружбы? Аристотель полагал, что «именно наслаждение общением, кажется, главный признак дружбы и создаёт её в первую очередь»²². Чуть ранее Стагирит цитирует неизвестного автора: «многие дружбы расторгла нехватка беседы»²³. Вот здесь поподробнее.

Беседа в аскетических текстах всегда рассматривается только с точки зрения полезности, но радость от общения даже малоинформативного или далёкого от какой бы то ни было дидактики ведь тоже полезна. Например, мы можем говорить о политике или о способах консервирования огурцов — мы можем забыть всё это через день или через час — содержание беседы вторично, важна сама беседа как событие — со-бытие вместе с чудесным человеком, твоим другом, твоим ближним. Вся радость дружбы как раз и заключена в общении. В конце концов, это может быть даже не беседа.

У Иммануила Канта был друг — и совсем не философ, а простой коммерсант. Каждый вечер после лекций Кант приходил домой к своему другу, заходил в комнату с камином, садился в кресло и засыпал. Друг к его приходу уже спал в соседнем кресле. Где-то через час звонили к обеду: друзья просыпались и шли к столу. Чувство доверия и безопасности — это тоже признаки дружбы, когда ты можешь просто молчать или даже дремать в присутствии друга. И как здесь не упомянуть мудрого Эпикура, писавшего: «Каждый должен стремиться к созданию такой атмосферы, в которой расцветают сердца. Главное — это стремление друг к другу, взаимное доверие, когда один отдыхает при виде другого, что больше всего способствует счастью»²⁴.

Ещё раз повторюсь: такая дружба вырастает из искусства ладить с людьми, то есть развитой способности к общению: как завязать знакомство, быть приветливым, предупредительным, чутким, внимательным. Очень часто весьма хорошие и добродетельные современные люди не могут или боятся общаться с людьми, дичатся, сторонятся, не умеют выказывать совершенно естественные знаки внимания. Аристотель настаивал: нельзя скрывать своего доброго расположения к другу²⁵. Если вам нравится человек, зачем делать вид, что он вам безразличен, дичиться, не отвечать на звонки? И если бы это так и оставалось. Приятно быть несчастным и непонятым, куда легче, чем постараться чётко и внятно объяснить другому, чего же ты хочешь на самом деле, и потрудиться внимательно выслушать и правильно понять собеседника. Нет, — я не понят, не оценён, не принят и умру в одиночестве со своей неразделённой болью, «отвернусь к стенке», и на могиле моей напишут: «Умер непонятый современниками». И грустно, и смешно.

Для себя я решил: настоящего христианина легко определить по способности принимать подарки. Если ты не умеешь принимать подарки — «ходи в первый класс».

Один мой приятель как-то очень тяжело заболел. Всякий раз при встрече он со слезами на глазах рассказывал мне, как не хочет обременять свою жену, доставлять ей хлопоты, делать её несчастной. У парня было чуткое сердце. И он совершенно прав. По-советски, не по-христиански. Потому что христианство — это искусство быть любимым, умение принимать подарки. Приснопамятный Аристотель высшую форму проявления дружбы видел в том, что друг подаёт другу возможность что-то сделать для него и тем приобщиться к совершенной добродетели. Мишель Монтень приводит в своём трактате пример такой дружбы: коринфянин Эвдамин, у которого были два друга, Хариксен и Аретей, оставил им следующее завещание: «Завещаю Аретею кормить мою мать и поддерживать её старость, Хариксену же выдать замуж мою дочь и дать ей самое богатое приданое». Монтень комментирует: «Эвдамин, поручая своим друзьям позаботиться о его нуждах, сделал это из любви и расположения к ним. Он оставил их наследниками своих щедрот, заключавшихся в том, что именно им дал он возможность сделать ему благо»²⁶. Для нас это что-то уж совсем необычное²⁷, ведь мы приучены, наоборот, всё отдавать, не требуя взамен, холодно и агрессивно отказываясь от подарков. Есть, правда, и личности, которые свою наглость выдают за эвдаминову добродетель, но не о них речь.

У Достоевского очень живо и ярко выходили герои с этой удивительно русской чертой — неспособностью быть любимым. Самый известный пример — Катерина Ивановна, жена Мармеладова, из «Преступления и наказания». Человек жил в жуткой нищете, грязи, в окружении каких-то угрюмых людей, и при этом отличался какой-то клинической неспособностью принять помощь от другого. Из-за гордыни ли или из-за отсутствия способности быть любимой. А, может, это одно и то же? Или другое: Катерина Ивановна боялась зависимости от благодетеля?

Помнится, это лермонтовский Печорин говорил, что в дружбе всегда один раб другого, но что Печорин знал в дружбе? Видимо, кое-что всё-таки знал. В одном из романов Бёлля есть такая гениальная фраза: «При виде нового человека я всегда спрашиваю себя, хотел бы я оказаться в его власти, и знаешь, на свете совсем немного людей, про которых я мог бы сказать: „Да, хотел бы“»²⁸. Если вы подлинные друзья, то вам нечего стыдиться рабствовать друг другу, да это уже и не рабство, а то удивительное согласие душ, которое возможно только при слиянии сердец.

В Евангелии от Иоанна Господь говорит Своим ученикам: Вы друзья Мои, если исполняете то, что Я заповедую Вам (см. Ин. 15:14), и мы спрашиваем себя: может ли друг такое сказать? Может ли он ставить нам условия: соблюдите заповеди, а уж потом... Да и у греков была известная пословица: ставший богом перестаёт быть другом. Дружба требует равенства, а здесь говорится о рабстве, ведь мы с Богом неравны. Но в том-то и чудо Евангелия, что Господь призывает нас быть равными Ему — стать богами по благодати через жизнь по заповедям, через стяжание благодати Духа Святого, и самые сильные слова о дружбе сказал именно наш Друг, наш Брат, наш Господь: Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин. 15:13). Больше этого сказать нечего и некому. Но как взойти в эту меру дружбы? Это просто. Научиться ладить с людьми, потом освоить таинство дружбы — научиться любить и быть любимым, — и Господь Сам придёт к нам и обитель у нас сотворит (ср. Ин. 14:23).

Итак, будьте дружелюбны (Кол. 3:15).

Hic sunt leones

Заповеди Евангелия просты и понятны. Святые старцы и старицы прекрасны, и так естественно тянуться к их иконам — как удержаться, чтобы не расцеловать настоящую красоту? Но что-то с нами не так. Не получается быть христианином, всё идёт наперекосяк, и какие-то мелкие бесы изнутри растлевают и расстраивают и нашу дружбу, и наши труды, и отравляют радость жизни. Откуда этот копошащийся хаос внутри и враждебность космоса снаружи, почему нас одолевает порой такая глухая пустота, что нет никаких сил жить?

«На географических картах XV века в углу изображали безымянное пространство, — писал умный Виктор Гюго, — на котором были начертаны три слова: hic sunt leones²⁹. Такие же неисследованные области есть и в душе человека. Где-то внутри нас волнуются и бурлят страсти, и об этом тёмном уголке нашей души можно тоже сказать: hic sunt leones»³⁰.

Что-то страшное произошло и с нами, и с миром, когда первый человек отвернулся от Бога, когда сам захотел стать богом, ведающим добро и зло: я устанавливаю, что есть добро, и что считать злом, есть только я и моё. Но ведь добро — это одно из имён жизни; нет другой жизни, кроме данной, и нет иного добра, а человек — совсем не источник жизни. Адам стал чужим Богу, и что-то случилось с этим миром и с самим человеком. Мы начали умирать и до сих пор не знаем, как далеко проникла эта порча, и где, в каких глубинах человека и в каких безднах космоса отзывается каждый наш грех.

Что взорвалось в космосе, какие скрепы лопнули, когда Каин убил Авеля, перворождённый из людей — убийца-вегетарианец? И как, и чем можно было убить человека, на лице которого ещё не остыла печать Эдема? Мир трещит по швам, и на его теле выступают болезни человека. Жизнь вымывается из нас грехом, и не только из нас, но из всего тела человека, из космоса, который есть часть нашего тела. Болезни, страдания невинных, муки едва родившихся. О какой радости жизни можно говорить в нашем больном мире, где страдают дети, где мы начинаем умирать, едва родившись? Не остаётся ли нам только плакать об этой порче, что разъедает мир, и ждать окончательной его погибели?

Но в Писании немало текстов, пронизанных едва сдерживаемой радостью. Например, Послание к Филиппийцам, написанное Апостолом «из уз», то есть из тюрьмы, названо библеистами «посланием радости», о чём говорит даже такая статистика: слово «радость» и производные употребляются в этом довольно кратком послании 16 раз. Однако в том же Писании и в творениях Отцов, особенно столпов монашества, немало мест весьма печальных и пронизанных нескрываемым пессимизмом относительно человека и мира, в котором он живёт. Что касается пессимизма, то об этом очень хорошо высказался наш замечательный патролог А. Сидоров: «Понятие «пессимизм», как и определение «пессимистический», совершенно неприменимы к православному миросозерцанию и мироощущению, ибо Православие как целостное мировоззрение глубоко оптимистично. Взгляд преподобного Максима, а также и всех отцов Церкви на падшее состояние человечества, естественно, был скорбным, но эта «скорбность» являлась лишь частью всецелой «радостности», которой и пронизано Православие как религия веры, любви и надежды. Ведь Господом сказано: В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир (Ин. 16:33) и вы печальны будете, но печаль ваша в радость будет (Ин. 16:20)»³¹. Не нужно путать этот мудрый скорбный взгляд подлинных святых с агрессивной угрюмостью и человеконенавистничеством, которые многими принимаются за образец аскезы. Такая аскеза сама несёт на себе следы первородной порчи и глубоко враждебна Евангелию.

Позволю себе длинную цитату из Герцена: «Христианское плотоумерщвление столь же противно природе, как умерщвление других по приказу; надо было глубоко развратить, сбить с толку все простейшие понятия, всё то, что называется совестью, чтобы уверить людей, что убийство может быть священной обязанностию, — без вражды, без сознания причины, против своего убеждения. Всё это держится на одной и той же основе, на той же краеугольной ошибке, которая стоила людям стольких слёз и столько крови, — всё это идёт от презрения земли и временного, от поклонения небу и вечному, от неуважения лиц и поклонения государству, от всех этих сентенций, вроде salus populi suprema lex, pereat mundus et fiat justitia³², от которых страшно пахнет жжённым телом, кровью, инквизицией, пыткой и вообще торжеством порядка»³³. Разве мы с вами не встречаем даже сегодня образцы такой аскезы, такого антихристианского отношения к миру и человеку? Не тело должно нам умерщвлять, но страсти; не ставить аскетические опыты на ближних, но учиться их любить и самим не стесняться своей нежности.

Да, мы должны оплакивать свой грех, преодолевать глубоко въевшуюся в нас порчу. Но это не вся правда. «Бог не требует, братия, и не желает, чтобы человек плакал от болезни сердца, — пишет великий Лествичник, — но чтобы от любви к Нему радовался душевным смехом. Отыми грех, и излишни будут болезненные слёзы чувственным очам; ибо когда нет раны, то не нужен и пластырь. У Адама прежде преступления не было слёз, как не будет их и по воскресении, когда грех упразднится; ибо тогда отбежит болезнь, печаль и воздыхание (Ис. 35:10) (Лествица 7:45)»³⁴.

Ведь мы с вами так хорошо знаем, что Христос воскрес! И смерть нами уже не обладает! А Пасха — это радость тела, радость восстановления. А мы — царственное священство, святой народ (1 Пет. 2:9), короли и королевы! Но мы так боимся этого дара Пасхи! Посмотрите на нас — разве это короли и королевы? Это просто стайка испуганных детишек.

Пасху я любил всегда. В детстве из-за булок, конечно, и ещё из-за всяких праздничных хлопот. Запах корицы и хрена, и где-то складывалось столько всяких вкусностей, но нас тянуло к тесту, тесто нас завораживало. Как мама ни следила за нами, мы с братьями всегда урывали возможность слопать немного этой ещё безликой, но такой привлекательной массы. А что всегда удивляло? — Почему, когда в доме готовят пироги, никому нельзя ругаться? Почему хозяйка должна надеть всё чистое и тщательно вымыться? Это было похоже на священнодействие, и сейчас я так и думаю: женщина может и должна при этом священнодействовать в той мере, в которой каждый человек — священник. В белорусских сёлах, когда женщина ранней весной впервые выходит на огород, в этот день тоже нельзя ругаться, следует вести себя прилично и одеться во всё чистое, потому что под руками у человека, такого скромного и простого труженика, вырастает новая жизнь, с доверием бросается ему в руки. И священник-огородник не только соблюдает ритуальную чистоту, совершая таинство новой жизни, он ещё и молится. В Белоруссии, выходя на землю, принято читать или петь:

Урадзi, Божа, на ўсе долю: ежу, клажу, кражу i прадажу³⁵.

Чтобы всем хватило, — ведь людям надо кушать, — и если ты любишь землю, она доверится твоим рукам. Я помню старых людей, которые читали по рукам, как мы читаем по лицам. Руки много могут сказать о человеке. У нас на паперти сидел слепой старец, который всегда причитал: «Да благословит Господь ваши ручки трудовые». Никогда не слышал более изысканного гимна рукам! Они же такие смешные — наши руки. Посмотрите на них: пять пальцев — это очень смешно. И очень красиво. Как ни очаровательна, как ни совершенна лапка котёнка, руки труженика, руки матери — это чудо. А какие удивительные ручки у малышей! У этих волшебных существ хорошо видно, что руки — это продолжение глаз, а глаза — это корни рук. Малыши очень трогательны. Иногда мне кажется, что они не отличают зрение от осязания, и может, в первые месяцы своей жизни ребёнок и являет то единство чувств, что утрачено взрослыми. Им нужно потрогать, коснуться, ткнуть. У них ещё долго живёт тот непорицаемый эгоизм, который граничит со святостью: мир действительно сотворён ради меня, — и эта Луна светит для меня, и этот дождик действительно идёт ради меня, и моя мама на самом деле — самая красивая, а папа — самый сильный на свете.

Глаза — корни рук. Человеку очень важно видеть, смотреть, таращиться. Он глазастое существо, по преимуществу. Словесное существо? Да. Но точнее будет — словесно-зрячее, глазообразное. Херувимы «исполнены очей» — полноглазые ангелы, вся их сущность в зрении, «ангел весь око», — писал кто-то из святых. Сатана — это ослепший херувим. Дети — глаза на ножках. Они жадно впиваются глазами в этот мир, впитывают все его цвета и краски. Академик Павлов говорил, что физический труд доставляет мышечную радость, и это понятно, но — как же радость зрения? Очевидная радость? В платоновском «Тимее» есть целый гимн глазам, настоящий благодарственный гимн: «глаза открыли нам число, дали понятие о времени и побудили исследовать природу Вселенной, а из этого возникло то, что называется философией и лучше чего не было и не будет подарка смертному роду от богов. Я утверждаю, что именно в этом высшая польза очей» (Тимей 47a-b)³⁶. Только зрячий может стать философом. Или: только философ воистину зряч. Говорят, Дега под конец жизни ослеп и принялся лепить: скульптура — ремесло слепого, только я бы уточнил — ослепшего. Великий богослов Дидим — слепец тоже был из ослепших, но был богат духовным зрением.

В писаниях святителя Иоанна Богослова буквально бросается в глаза это постоянное совпадение глаголов видеть, любить и познавать. Мы найдём это совпадение и в текстах Платона. Но даже и в обычной нашей речи мы можем отследить таинственное тождество любви и зрения. Вы говорите: Ненаглядная моя — я так люблю этого человека, что никак не могу насмотреться на него. И наоборот, предел ненависти: Глаза б мои тебя не видели. Глагол ненавидеть напрямую связан со зрением: «Ненавидеть, — пишет Фасмер, — образовано с отрицанием от навидети „охотно смотреть, навещать“»³⁷. Латинское invidia «ненависть» происходит от video «я вижу». Совершенно не случайно, что христиане сохранили античное наименование ада: греческий ¢ίδης, — слово, образованное от α-ειδος «без-образность, без-видность». Персей, помнится, оставался незримым благодаря шапке Аида. Ад — утрата видности, неспособность полюбить и невыносимость быть любимым. Может, потому мы и называем ад тьмой кромешной: без света нет и зрения, невозможно видеть-любить-познавать, и ещё на земле нас настигают минуты такой жуткой незрячести: Поразит тебя Господь сумасшествием, слепотою и оцепенением сердца (Втор. 28:28). Но слепота и ненависть — это осознанный и свободный выбор, законный плод неблагодарного и нелюбящего сердца, неспособного разглядеть красоту и полюбить её. Но что же сделаешь с этой красотой, когда она повсюду: в людях, в деревьях, в зверях и во мне самом. Да, — мы не должны стесняться своей красоты, уж с этим ничего не поделаешь, такими нас создал любящий Господь. И как чудесны Его творения: я тянусь к красоте этого мира, а мир видит и чувствует мою красоту:

У Ивана Бунина есть хорошо всем известное стихотворение. Оно короткое, и я приведу его полностью.

Мне хочется верить, что Господь, встречая меня, блудного сына, скажет вот так же: «Был ли счастлив ты в жизни земной?», или по-другому: «Тебе понравилось? Ведь правда — жить — это так здорово!».

— Что же из этого следует?

— Следует — жить!

Шить сарафаны и лёгкие платья из ситца.

— Вы полагаете, всё это будет носиться?

— Я полагаю, что всё это следует шить!³⁸

[1]  [2] 

^[16] Бёлль Г. Дом без хозяина // Самовольная отлучка. Минск, 1989. С. 72.
^[17] Любопытствующему читателю настоятельно рекомендую посмотреть фильм «Миссия» (1986) с Робертом Де Ниро и Джереми Айронсом в главных ролях. Этот фильм рассказывает о судьбе одной такой миссии в Латинской Америке.
^[18] Иустин Философ и Мученик. Творения. М., 1995. С. 119.
^[19] Предчувствую, что среди читателей найдутся люди, которые, прочитав этот отрывок, ехидно усмехнутся и заговорят про однополую любовь. Простой факт: и Аристотель, и Цицерон, и Монтень, и многие другие считали, что настоящая дружба — «редкая птица в нашем мире», согласно Монтеню, раз в триста лет случается настоящая дружба, и если сравнить частоту появления дружбы с всевозрастающим числом адептов партии Содома, станет понятно, что ничего общего это печальное явление с дружбой не имеет. Более подробно этот тезис доказывается в текстах Платона.
^[20] Монтень М. Опыты. Т. 1. М., 1979. С. 176.
^[21] Святитель Григорий Богослов. Собрание творений. Т. 2. ТСЛ, 1994. С. 411.
^[22] Аристотель. Никомахова этика // Сочинения в четырёх томах. М., 1983. С. 227.
^[23] Там же. С. 226.
^[24] Цит. по: Адо П. Духовные упражнения и античная философия. М.— СПб., 2005. С.33.
^[25] Аристотель. Никомахова этика. С. 221.
^[26] Монтень М. Опыты. Т. 1. С. 179.
^[27] А ведь могли бы помнить, как Христос вознаградил Своего любимого ученика: поручил ему Свою Мать (Ин. 19:26—27).
^[28] Бёлль Г. Бильярд в половине десятого. М., 2010. С. 191.
^[29] Здесь обитают львы (лат.)
^[30] Гюго В. Человек, который смеётся // Собрание сочинений в 10-ти тт. Т. 9. М., 1972. С. 239—240.
^[31] Сидоров А. Преподобный Максим Исповедник в дискуссиях Востока и Запада // Альфа и Омега. 2005. № 2(43). С. 22.
^[32] Спасение людей — высший закон, пусть погибнет мир, но да свершится правосудие (лат.)
^[33] Герцен А. И. С того берега. Собрание сочинений. М., 1954—1964. Т. 6. С. 139—140.
^[34] Прп. Иоанн Синайский. Лествица. Издание монастыря Параклита. Оропос Аттикис. Греция, 1990. С. 96.
^[35] По-русски можно было бы перевести так: «Да уродится, Боже, всякому доля своя: нам поесть, вору украсть, на зиму оставить, на рынок отправить».
^[36] Платон. Собрание сочинений в четырёх томах. Т. 3. М., 1994. С. 449—450.
^[37] Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 3. М., 2003. С. 63.
^[38] Фрагмент песни «Диалог у новогодней ёлки». Слова Ю. Левитанского, музыка Э. Колмановского.