Болезнь и ребенок:
в зеркале детской книги

[1]  [2] 

Тема, увы, воистину наболевшая. Хочется нам того или нет, но дети конца XX века болеют часто и много. Каждый родитель должен быть во всяком случае готов крепко взять свое дитя за руку, когда дорога к взрослой жизни поведет через тревожный лес физического страдания. Не бойся, я рядом, мы выберемся и нас не догонит Лесной царь.

Помочь преодолеть болезнь... Хорошо, если с болезнью можно справиться единожды. Хорошо, если ее можно оставить позади. Бывает болезнь, которую приходится преодолевать всю жизнь. Этому тоже надо уметь учить, учить жить болезни наперекор, полноценно и ярко.

Вот, собственно и вопрос, который я поставила перед собой: найдется ли что-то в помощь родителям на детской книжной полке? Чем может помочь детская литература, если вообще может? Что пишут детские писатели о ситуации детской болезни?

Когда я уже подбирала материал, приятельница задала мне каверзный вопрос: а нужны ли вообще больным детям книги о больных детях? Не лучше ли им читать об индейцах и пиратах, где все здоровы, сильны, дерутся и бегают? Да, мушкетеры и путешественники жизненно необходимы, но все же недостаточны. Потребность самоосознания и самоанализа должна реализовываться в ситуационных аналогах. Осмысленное чтение это, в том числе, и способность искать в литературе модели собственных проблем.

Попыткой небольшого обзора аналогов полезных и вредных и является эта статья. Начать мне хотелось бы с книги малоизвестной. Изданная на русском языке в 1969 году издательством «Детская литература», книга эта не привлекла внимания ни киносценаристов ни радиопостановщиков. Это неудивительно — сюжет не особо эффектный. Ценность книги не того сорта, чтобы сразу бросаться в глаза. Это повесть английского писателя Э. Хилдика «Питер Брейн и его друзья». (Название, данное издательством, честно следует отнести к неудачным. Зато в целом перевод И.Гуровой очень хорош.)

О чем эта книга? Завязка немудрена. У лондонских школьников начинаются весенние каникулы. По этому случаю в парке устраиваются различные конкурсы и состязания. Победителей ждут призы — любой, на выбор, образец продукции крупной электронной компании. Заманчивая цель для двенадцатилетних Энди Макбета и Мориса Джонса, а также для их бывшего одноклассника Питера Брейна. Да, Питер их бывший одноклассник: вот уже несколько месяцев, как болезнь приковала его к постели.

«И, наверное, Питеру каникулы покажутся очень скучными», — с сочувствием думает школьный учитель мистер Добсон. — «Его друзья примут участие в играх и перестанут его навещать. Каково-то ему будет лежать весь день в одиночестве в его маленькой комнате! А оттого, что окна этой комнаты выходят в парк, ему, пожалуй, станет только грустнее».

Но не тут-то было! Разве болезнь — помеха для участия в соревнованиях? Друзья тут же основывают команду, которую нарекают выдуманным словом «искальцы». (Тут, кстати, и извечная любовь подростков ко всякого рода «обществам»). В английском оригинале и сама книга называется этим словом — «The questors». Кроме мальчиков в команду «искальцев» входят и две сестры Питера — Ева и Руфь, младшая, как водится, в роли обременительного довеска.

На дворе — 60-е годы: желанный «любой образец» предстает в мечтах детей последним достижением техники — экспериментальной моделью «воки-токи», остроумно переведенной в русском тексте «гуляй-болтай». Сколько развлечений сулит обладание этим чудом! А главное — благодаря «гуляй-болтаю» Питер сможет принимать большее участие в жизни друзей.

Вся книга — летопись побед и поражений «искальцев» в борьбе за вожделенный приз. Но какой мощный заряд воистину целебного веселья на этих страницах!

Первое состязание — «конкурс талантов». У Питера прекрасный дискант — выйди он на сцену, победа была бы в кармане. Но как раз выйти на сцену Питер и не может. Решение оригинально: ребята отваживаются на своего рода честное жульничество, затевая увлекательную авантюру. Расклад ролей задан. Питер поет старинную морскую балладу, Ева — аккомпанирует на флейте, Морис записывает их на свой магнитофон, то есть не на свой, а на магнитофон своего папы «но он позволит нам его взять, то есть, наверное, не позволит, но зачем ему об этом говорить?» Морис с Евой выйдут на сцену и изобразят исполнение баллады. Роль Энди особо зловеща: затаившись в темноте под эстрадой, он должен по сигналу нажать нужную клавишу магнитофона при неверном свете карманного фонарика.

Но разве могут нормальные дети приступить к работе, не наразвлекавшись вволю попавшим в их руки магнитофоном?! Выдумки следуют одна за другой.

«И уж конечно, дело дошло до самой древней английской (и французской, и русской, и американской, и всемирной) игры «Давайте обманем маму!» Как известно, в этой игре может участвовать любое число игроков, и играют в нее кто как хочет, но на этот раз в ней, кроме мамы, участвовали пять детей, один магнитофон и один гардероб».

Вот, как протекает эта «древняя игра»:

« — Мама, мамочка, выпусти меня, они меня заперли! — простонал голос в гардеробе.

— Что? Господи!.. Что вы еще натворили? — воскликнула миссис Брейн, останавливаясь на пороге. — Кто это? Где?

— Мама! Мамочка! Выпусти меня... Они меня заперли! — повторил голос Евы.

Миссис Брейн обвела ребят суровым взглядом.

— Да как вы могли? Она же задохнется! Она и так уже еле говорит!

Подбежав к гардеробу, она дернула дверцу.

— Мама! Мамочка! Выпусти меня... Они меня заперли!

— Ключ! — потребовала миссис Брейн. — Где ключ? Ну-ка, живей давайте его сюда! — И, повернувшись к гардеробу, добавила. — Ничего, Ева, ничего. Только успокойся.

Пока она говорила это, Питер, который совсем посинел от сдерживаемого хохота, — передал ключ под кровать. Ева тихонько выползла наружу, подошла к матери, тронула ее за локоть и сказала:

— Вот ключ, мамочка!

— Давай его сюда! — воскликнула миссис Брейн, поворачиваясь к ней. — И тебе не стыдно, Ева? Запереть бедняжку...Еву...в гардеробе...

— Мама, мамочка, выпусти меня... — стонал голос в гардеробе.

Миссис Брейн, открыв рот, посмотрела на Еву, потом на гардероб.

— Та-ак! — сказала она грозно.

— Это магнитофон! — ответил ей дружный вопль.

Так завершилась эта игра. Проиграла, как всегда, мама, но она только засмеялась».

Неудивительно, что «самые веселые крики и раздавались не на площадках и не возле туристских палаток, а в комнате Питера». Но вот комната эта превращается в «студию звукозаписи». Шутки в сторону, начинается работа — азартная, серьезная и бешеная.

«Энди, весь красный, неподвижно вытянулся с закрытыми глазами поперек кровати. Рядом на полу валялись его куртка, галстук, свитер и башмаки. Все это снималось постепенно на протяжении дня, по мере возникновения очередных трудностей. Ева немного осунулась. Морис обводил комнату диким взглядом, а его одежда и весь пол вокруг пестрели обрывками картона — это были останки коробки, в которую полагалось убирать микрофон.

— Ты рвал эту коробку весь день! — заявила Руфь (только она была свежа и полна сил, как вначале). — Я видела, видела, ты нарочно мусорил! Вот я скажу маме!

— Он волновался, — объяснил Питер. — И не замечал, что делает.

— А я все равно...

— Да замолчи ты! — рявкнул директор студии и вскочил, пораженный ужасной мыслью. — А ты правильно включал запись, Морис?

— Конечно! Балда ты, за кого ты меня, балда, принимаешь... То есть, кажется, правильно...- докончил инженер по звукозаписи и тоже вскочил. — Ну, сейчас все узнаем. А вдруг...

Морис начал вертеть рукоятки, переключая магнитофон на воспроизведение, и все затаили дыхание. В парке перекликались последние расходящиеся ребята. Из сарайчика донесся глухой лай и царапанье. (Там заперта собака, подвывавшая под пение — Е.Ч.) Тихо щелкнуло в снятой телефонной трубке. Но искальцы слышали только легкое гудение магнитофона и шорох перематываемой ленты.

— Ну вот, — сказал Морис. — Начинается где-то тут... во всяком случае, если записалось...

Несколько мучительных секунд они прослушивали последние метры предыдущей попытки. Потом наступила тишина. Раздалось покашливание. Потом шепот: «Давай!», а потом:

И пока они слушали, их усталость, раздражение, тревоги исчезли без следа».

Какой, кстати, прелестный педагогический нюанс: совместное творчество куда приятнее совместного безделья. Именно там шутки по-настоящему веселы, где они перемежаются с трудом, да простится мне трюизм. Созидающее дело, особенно приправленное секретностью, запретностью, авантюрой, цементирует дружбу. Голое развлечение — никогда.

Увы, успех не непременно следует за творением, как хвост кометы. Виновником полного провала оказывается Энди. Энди же подводит собственный характер. (Вообще надо сказать, что герои Хилдика — дети с весьма отчетливо прорисованными характерами и недостатками. Энди — истый шотландец, скопидомный и излишне напористый. Морис, полуваллиец-полуфранцуз, уж очень обтекаем, ярко выраженный конформист. Ева, младше мальчиков, кажется старше их — она слишком по-женски трезва и разумна...) Итак, затаившись под эстрадой, Энди начинает маяться. Съедены специально припасенные бутерброды, сгрызены завалявшиеся в кармане леденцы... Энди, сам не понимая, ищет любого развлечения, которое ускорило бы бег часовой стрелки... Единственный источник развлечения перед ним — магнитофон. Энди прекрасно знает, что трогать нельзя ничего, кроме клавиши пуска. Все тщательным образом выверено Морисом. Но вдруг что-нибудь не так? Что если тихонько проверить? Мысль, конечно, от лукавого, но Энди поддается ей, поскольку ему скучно сидеть в темноте. Прослушивание, впрочем, приходится прервать на середине — в зале появляются распорядители.

«Энди тихо-тихо включил перемотку и отпустил клавишу остановки. Катушки завертелись в обратном направлении. Прикрывая фонарик ладонью, Энди светил на мелькающие цифры, которые показывали, сколько ленты перемотано. Снова проиграть ленту, даже совсем тихо, он уже не мог — ведь рядом были люди. Но Энди был предусмотрительным человеком. Энди помнил, что песня Питера начинается на цифре 736. Он следил за цифрами, бежавшими в обратном порядке: 793... 792... 791...

Энди Макбет был не и тех, кто попадает впросак. Девять человек из десяти и не подумали бы заметить цифру, на которой начиналась песня. Да нет, какие девять — девяносто девять из ста не заметили бы! А вот он заметил: 736...

Или...

И, продолжая следить за сменяющимися цифрами, Энди вдруг нахмурился:

«Или 637?»

Результат ужасен: вместо исполняемой Питером баллады Морис издает перед зрителями дикий вой Лимбо — собаки Брейнов. Кому при этом приходится веселее — Морису с Евой на сцене или Энди под ней — сказать сложно.

Что же — главное не пасть духом после первого поражения. Следующее состязание проваливает Руфь — в самый неподходящий момент она покидает «боевой пост» чтобы купить мороженого.

Только в последнем, четвертом, состязании дети добиваются победы. Вот и весь счастливый конец: герои книги получают «воки-токи», да и то с оговорками, даже не в собственность, а «на испытания», поскольку фирма не предполагает производство аппарата для открытой продажи.

Очень скромный итог для хэппи-энда. О нет, очень честный итог. Вот если бы Питер выздоровел в конце книги... Даже с постели не встал, подумаешь, «воки-токи»... А разве скорое выздоровление гарантировано каждому больному ребенку-читателю? Приз — не только честный, но важный итог. Это крошечная, но безусловная победа над болезнью. Участие в жизни здоровых — вот лекарство, с помощью которого она достигнута. Книга Хилдика учит правильно болеть, а это тоже умение. Болен ты или здоров — живи, ставь себе цели, достигай их — вот мораль этого «простенького» произведения. Тебе не останется времени жалеть себя. И тогда «You'll be a man, my son». А уж выздоровеешь ты или нет — тут, увы, не все зависит от тебя.

Хилдик учит и другому: как относиться к больному товарищу. Не жалеть, не выталкивать своей жалостью из жизни, а дружить как прежде — игнорировать существование болезни везде, где только это возможно.

Ну и где эта замечательная веселая книга? Без изрядных усилий вы едва ли ее добудете. Она не переиздается. Кому надо переиздавать что-то хорошее, но малоизвестное, увидевшее вдобавок свет в советское время? Издательства все еще соревнуются в поисках запретных прежде плодов.

Вот один, прямо с ветки. «Полианна». Явилась под фанфары, впервые — несколько лет назад. Весьма почтенная специалистка по «взрослой» и «серьезной» англоязычной литературе провозгласила ее «эталоном» и «чистым экстрактом», непонятно правда, экстрактом чего. Не удивительно, тут не какие-нибудь школьники с конкурсами — а произведение с настоящей христианской концепцией.

Не честная и не христианская книга.

Сравним, как решает сей эталон ту же тему — тему прикованного к постели ребенка.

Но для подступа к ней потребно небольшое отступление.

Повесть американской писательницы Э. Портер, вышедшая в десятых годах нашего века, до перестроечных времен на русский язык не переводилась. За железным занавесом она успела из новинки стать классикой англоязычной детской литературы, и уже в качестве «классики» пожаловала к нам.

Завязка такова: в американское захолустье приезжает осиротевшая одиннадцатилетняя девочка, плод неравного брака. Суховатая тетка ребенка по имени Полли (пересвист из «Тома Сойера») видит «свой долг» (это понятие обыгрывается в книге в весьма ироническом и отрицательном контексте) в том, чтобы взять девочку на воспитание.

Трудно понять, чем, кроме долга, можно руководствоваться в подобном случае, и как можно «любить» человека, неважно — взрослого или ребенка, которого никогда в жизни не видел. Однако это отсутствие «любви» ставится автором в укор достойной леди. Первоначально тетка вообще жестокосердна до крайности: отводит для племянницы скромную комнату, запрещает напускать в дом мух и даже не сразу разрешает подобрать с улицы котенка и щенка. Заметим, первым делом проявляет заботу о гардеробе девочки, принимается обучать ее готовить, шить и музицировать, а в виде самого сурового наказания кладет спать у себя. Послал бы Бог всем сиротам столь жестоких теток!

Но юной Полианне суждено растопить этот камень. Веснушчатая девочка с косичками преисполнена неразборчивой любви ко всем людям без исключения. Кроме того, отец пастор некогда научил ее играть «в радость». Игра началась с того, что жертвователи случайно прислали девочке вместо куклы костыли. Вместо того, чтобы разделить с малышкой вполне законное огорчение, отец прививает ей «истинно христианский» взгляд на вещи. Бог заповедал радоваться. А можно ли радоваться костылям вместо куклы? Ура! Можно радоваться, что костыли тебе не нужны!

Поселившись у тетки, Полианна обучает своей игре весь городок. Прикованной к постели миссис Сноу она советует радоваться, что другие не так больны, как она, а скрюченному ревматизмом садовнику Тому — радоваться, что ему близко наклоняться к клумбам. По сути за такие советы надо бы хорошенько отшлепать, но куда там: городок умиляется вместе с автором. У богословов есть поговорка: «Из того, что Спаситель велел нам быть как голуби, не следует, что мы должны нести яйца». В этом смысле книга Портер — настоящий омлет из христианства.

«Полианна» не просто неправильная, но вредная книга, ибо в концепции ее «радостей» заложено автоматическое отрицание одной из важнейших вещей, которым должен научаться в жизни ребенок: преодоления трудностей.

«Именно тетя Полли (уже перевоспитавшаяся — Е.Ч.) разыскала однажды рассказ о маленьких бродягах, которые нашли упавшую дверь. Несчастные дети укрылись под ней от метели, а потом принялись жалеть бездомных, у которых такой двери нет. Позже тетя Полли рассказала племяннице об одной старушке. У нее осталось всего два зуба, и все-таки старая леди нашла, чему радоваться. «Как хорошо, — говорила она, — что мои два зуба растут один над другим, и я могу ими кусать».

Если ты радуешься тому, что сидеть в грязи мягко, ты никогда не захочешь подняться. Зачем? «Игра» Полианны это не христианство, а искаженная его обезьяна — юродство.

Любопытно, что книга сама убедительно иллюстрирует несостоятельность собственной концепции.

Девочку сбивает автомобиль. Она остается жива, но ноги ее парализованы. (Вот мы и вернулись к нашим баранам). Так приходит ли ей на помощь игра?

« — Ну вообще-то она и впрямь почти всем рассказала (об игре — Е.Ч.), — продолжала Нэнси. — Но в том и беда, что теперь она сама в нее словно бы играть разучилась. Она говорит, что, сколько ни бьется, никак не может придумать, чему радоваться, когда она не сможет ходить.

— Ну, а почему она должна радоваться? — рявкнул Джон Пендлтон.

— Да мне тоже так поначалу казалось, сэр, — испуганно переминаясь с ноги на ногу, ответила Нэнси. — А потом мне стукнуло в голову, что, сумей она снова чему-то порадоваться, и ей мигом бы полегчало. Вот я и решила ей напомнить.

— Напомнить? О чем ты там могла ей напомнить?

— О том, как она других учила играть в свою игру. Ну, там, миссис Сноу и остальных, сами ведь знаете... Но наша крошка, мой ягненочек, она только заплакала и сказала, что, когда с ней случилась эта беда, все стало как-то по-другому, чем раньше. Она, мол, теперь поняла, что одно дело учить других инвалидов на всю жизнь, как радоваться, и совсем другое — когда сама становишься инвалидом. Сколько наша крошка ни твердила себе, как рада, что другим людям легче, чем ей самой, ей отчего-то легче так и не стало. И она по-прежнему не может думать ни о чем, кроме как о том, что никогда больше не встанет и не пойдет...

Нэнси замолчала. Молчал и мистер Пендлтон. Он сидел в кресле, закрыв руками лицо.

— Ну, тогда я ей напомнила, — глухо продолжала Нэнси, — как она раньше все твердила мне, что чем труднее приходится, тем интересней игра. Но она сказала, что и на это теперь глядит по-другому. Потому, что теперь смекнула, что, когда и впрямь трудно, играть совсем не хочется».

Итак, «солнечность» Полианны (подчеркиваемая автором внешностью девочки — золотистые косички, рыжие веснушки), гаснет в беде.

Девочка, разумеется, делается объектом всеобщей жалости. Горожане, превратив кровать больной в место паломничества, наперебой демонстрируют ей, как они теперь замечательно научились ее игре. Полианна пассивно принимает эти эмоциональные дары. Но ни единого мужественного движения сама она во время болезни не производит.

Реальную девочку трудно было бы в том упрекнуть, но и дельного примера в качестве книжной героини она больному ребенку не подаст.

У этой книги тоже счастливый конец. Находится кудесник-врач, который поднимает девочку с постели. Еще бы ему не найтись: истерическая необходимость выздоровления как непременного условия для дальнейшей жизни пронизывает все страницы болезни Полианны.

Если ты болен — жалей себя и жди чудес.

Спаси Бог ваших детей от такой классики.

[1]  [2]