В чём согрешили Адам и Ева

Лекция в Гродненском государственном университете имени Янки Купалы

[1]  [2]  [3]

Иак, появляется жена. И после этого время вспомнить о четвёртой заповеди, хотя она звучит раньше. Когда Бог вводит Адама в Эдемский сад, Он говорит: от всякого древа, которое в раю, вкушай, но только от плодов древа познания добра и зла вкушать запрещено. Вот теперь стоит подумать над тем, в чем смысл этой самой главной из заповедей, полученных Адамом.

Первый вопрос. Было ли в древе познания добра и зла зло? Ответ отрицательный. Не могло быть. Бог смерти не сотворил, Бог зла не творит, и в Эдемском саду никакого зла быть не могло. Оно так называется в позднейшей памяти людей по тому событию, которое там произошло. В Библии это неоднократно бывает. И пришёл Иаков к колодцу Иаковлю, к камню Иаковлю. Так этот камень так будет назван потом, потому что там с Иаковом нечто произошло. А для рассказчика уже и так всё понятно.

Второй вопрос. Заповедь эта, была дана навсегда или на время? Тут Григорий Богослов в IV веке однозначно своим авторитетом утверждает: заповедь дана на время. Что это за заповедь? Это заповедь поста.

Понимаете, это не запрет, это именно заповедь поста. Слово «пост» православные люди в этой связи могут встретить в Синаксаре в Неделю Сырную. Уставное проповедническое чтение из Постной Триоди накануне Великого Поста. Значит, заповедь поста получил Адам. А дело в том, что нам запрещён грех, а постимся мы от добра. Это разные вещи.

Пост — это временное воздержание от чего-то доброго. Мы не можем поститься от убийства, а можем поститься от молока. То есть, то, что само по себе хорошо, но считается неуместным в определённой ситуации, в такое-то время, а само по себе замечательно. Вот так же этот пост и древо познания добра и зла. Человек должен был вкусить этот плод, но для этого он сначала должен был нечто сделать. Что сделать, чуть позже разберём.

Третий вопрос. Было ли у человека знание о добре и зле до греха? Тут опять же сошлюсь на авторитет Иоанна Златоуста, который справедливо сказал, если Адам до грехопадения не знал, что такое добро и зло, значит, тогда грех стал для нас учителем мудрости. Да не будет этого!

У человека были знания о добре и зле. Просто в библейском языке слово «знание» многозначно. Есть знание, как информированность, и есть знание, как соучастие. Вот когда мы читаем, Адам познал жену свою Еву, мы же не предполагаем, что он прочитал книжку по гинекологии. Это именно реальное соединение. Так вот, у первого человека было теоретическое знание о добре и зле.

О добре. Откуда мы это видим? Дело в том, что когда Господь создал весь мир, Он сказал: «Вот, всё, что Я создал, хорошо весьма». Добротность — это не категория из учебника этики. Добротность — это свойство бытия. Бог благ, мир добр, человек добротен, и особенно когда в нем нет греха, человек ощущает эту свою радостную добротность. Так что у человека было это ощущение, было знание, что есть добро.

И было знание, что такое зло. Если перед тем, как создать человеку жену, Господь сказал: «Нехорошо человеку быть одному». Нехорошо — значит плохо. Вот достаточно ёмкая дефиниция зла. Отъединённость, противопоставленность, вот это от некого зла. Но у человека не было ещё реального опыта соучастия в добре и уж, тем паче, реального опыта в делании зла. Вот этого ещё не было. А теоретическое представление было.

И, наконец, самый сложный вопрос, на который я даже не надеюсь сегодня на ваше понимание, но, тем не менее, скажу.

Вопрос: А была ли у Адама свобода? До грехопадения? Свобода выбора была у него или нет? Ответ православной догматики очень сложный. Он звучит так: У Адама не было свободы выбора, но у него была свобода воли, жить по-своему. А вот где я свой? Вот тут возникает вопрос о свободе выбора. Скажите, когда у человека двоится в глазах начинает? Свобода выбора предполагает, что или это сделать, или это; и это хорошо, и это неплохо. И я думаю, как Буриданов осёл, куда пойти. Скажите, когда у человека начинает двоиться в глазах? — Когда ему хорошо дали по мозгам.

Так вот и у нас с вами, и у Адама, и у нас начинает двоиться в глазах, что воля, что неволя, всё равно. Значит, нам кто-то налил в глазные яблоки, и ясность картины снизилась, что-то мерещиться стало, путаться. Так вот, у Адама до грехопадения не было свободы выбора, то есть, не было призраков добра: кажется, и это неплохо, а вот это тоже, кажется, хорошо и так далее, и непонятно, что выбрать. Вот этих виражей в его мире не было, а свобода воли была. Свобода быть самим собой.

А дальше возникает всегдашний вопрос: а где я? Что свобода, значит, быть самим собой. А где я? Я настолько сложен в нынешнем состоянии. Простите, но каждый из вас — это просто парламент какой-то, польский сейм, я бы сказал. Русского парламента это не касается.

Вот представляете, заседает сейм, на повестке дня один вопрос: дело было вечером, делать было нечего. И спикер ставит на повестку дня: «Товарищи, чем займёмся. Повестку дня. Шановни дипутати, ваши предложения».

И вот тут фракция головы предлагает: а пойдём в библиотеку, почитаем книжки. Фракция сердца робко возражает: какая библиотека? Ты чего? У тебя книжки везде дома, в туалете книжный шкаф стоит. Может, пойдём в храм помолимся, в кои-то веки. Вечерок в храме проведём. Но объёмистая центристская фракция единого желудка говорит: вы чего, ребята. Достали вы меня своей духовностью. Ты полистай записную книжку, выясни, у кого сегодня день рождения, к кому на хвост упасть, пойти поужинать на халяву. Есть ещё фракция радикальных демократов, чего она, на ночь глядя, советует, я вообще молчу. Все фракции в парламенте на законном основании, все избраны избирателями. А вот грех рождается, когда потребность и предложение более низкой фракции реализуются за счёт более высокого предложения. Вот тогда рождается глупость или грех.

Так вот, для человека любого возраста, любого человека очень важно осознать, где я? Я — это мой социальный имидж, я — это похоть, я — это мой ум, моё сердце? Что по-настоящему меня радует? С чем я по-настоящему сопрягаю свои радости и надежды? Вот поэтому для христианина свобода — это верность, возможность быть верным самому высокому в себе. Поэтому, «познайте истину, и истина сделает вас свободными».

Так вот, свобода у Адама была. Но пока ему ничего не мерещилось, поэтому и свободы выбора не было. Это издалека кажется, это плохая философия Воланда о том, что если не будет тени, то тогда ничего увидеть будет нельзя, свет всё будет испепелять. — Чушь это. Потому что добро самодостаточно. Добро не нуждается в зле. Понимаете, мать, когда подходит к своему малышу, она же не решает каждый раз мучительный выбор в духе Достоевского, приласкать сыночка или головой об стенку его бахнуть (Если и позитив, самодостаточен позитив-то любви?).

Ну, а теперь, что же произошло в Эдеме. Для того чтобы в этом разобраться, надо представлять себе топографию, сакральную топографию. Есть земля, есть Эдемский сад, омываемый четырьмя реками: Тигр, Евфрат, а две другие реки мы не знаем. Реки мифологические. И само событие происходит на границе мифа и истории. Мифа в высоком смысле. Культурология и философия двадцатого века перестали считать слово «миф» ругательством. Почитайте Лосевскую «Диалектику мифа», и будет понятно, почему я это слово считаю возможным употребить. Но на востоке от Эдема там помещаются два древа: древо жизни и древо познания добра и зла.

Дальше я буду излагать то толкование этих событий, которое принадлежит уму и перу преподобного Ефрема Сирина. И надо объясниться в причине моей такой привязанности к этому святому автору. Дело в том, что, как писал архиепископ Филарет (Гумилевский) в девятнадцатом веке, первый русский учёный — исследователь святых отцов в первом русском учебнике Патрологии, у него там есть очень важная фраза: Святые отцы прежде, чем стать святыми отцами, были людьми, ищущими истину.

Вот отсюда вопрос, когда мы читаем тексты святых отцов, а где эта минута преображения? Где святой отец нечто сказал от своей головы, от духа своей культуры, школы, цивилизации, а где от Бога? С Библией проще: всё Священное Писание боговдохновенно, аминь. А святые отцы, они же могут что-то сказать от себя. Это никакая не тайна. Православие никогда не ставит знак равенства между святостью и непогрешимостью. Апостолы между собой ругались: Пётр и Павел в Антиохии; святые ругались между собой, — всяко бывало. И отсюда и потребность в религиозном взвешенном академическом богословии, чтобы понять, где у святых отцов нечто действительно святое, а где то, что можно попробовать понять, облобызать, но отложить в сторонку.

Вот в случае с Ефремом Сириным такая граница преображения его ума, она очень хорошо заметна в его размышлениях над книгой Бытия.

Преподобный Ефрем, он необычный человек. Из его прозвища «Сирин», вы уже поняли, что он сириец. Это уже очень важно для нашего богословия. Большинство святых отцов — греки, римляне, а тут — сириец, человек совершенно другого воспитания, культуры, языка и, главное, ближе к Библии. Потому что ясно, что сирийская культура, древне-сирийская, она очень по укладу жизни своему, поэтике своего мышления очень близка к библейской. Вот, скажем, преподобный Ефрем размышляет, когда Господь создал мир. Дату, пожалуйста. В какой день недели? Казалось бы, странная постановка вопроса.

Преподобный Ефрем поясняет так.

Смотрите, когда Господь создал человека на шестой день творения, то ввёл его в Эдемский сад и сказал: «Вкушай». Значит, что было в раю? Значит, яблочки должны быть вкусными уже. Значит, после Преображения, да? Значит, сентябрь. Так, понятно, новый год в сентябре. Ну, действительно, в древнем церковном календаре Новолетие в сентябре. Вопрос: какого сентября создан мир?

Смотрим внимательно. В четвёртый день творения Господь создал светило большое и светило малое, то есть, солнце и луну, а луна бывает полной, а бывает ущербной.

Преподобный Ефрем спрашивает, скажите, разве Бог может создать что-то ущербным? Нет, конечно.

Значит, дата творения мира хорошо известна: за три дня до сентябрьского полнолуния. Потому что луна на четвёртый день создаётся. Значит, сентябрьское полнолуние — четвёртый день творения.

Удивительный буквализм, подкупающий своей прямотой и наивностью. Такой удивительный антропоцентризм, которого так не хватает современной культуре, запутавшейся в своих экзистенциалистских рефлексиях. Вот это радостное ощущение естественности, что всё нас ради человек и нашего ради спасения. Вот это ощущение было у преподобного Ефрема. Вот заметьте, потрясающий буквализм его понимания библейского текста.

И вдруг совершенно иное мышление на страницах того же автора, посвящённых рассказу о грехопадении. Но прежде чем изложить его толкование этого сюжета, надо попробовать понять самого Ефрема Сирина. Надо попробовать понять, как он молился. Не в смысле, какие он молитвы читал у себя в келье, а просто представить себе богослужение этой поры.

Сегодня православные христиане в храме стоят на месте, у католиков и того хуже: все сидят. А в древнем богослужении христианском христиане ходили по храму. Была пространственная динамика в нашем богослужении.

Начиналась служба с того, что христиане собираются в притворе храма. Притвор — это символ Ветхого Завета. И вот поэтому Литургия начиналась в притворе. Притворы были большие, не такие, как сегодня — узкий тамбур. И в этом притворе пелось начало Литургии.

До сих пор у нас Литургия начинается с псалмов, песнопений Ветхого Завета: «Благослови, душе моя, Господа; Хвали, душе моя, Господа». Потом, здесь же лежало на аналое Евангелие, новозаветная книга. Священник и дьякон берут Евангелие после чтения псалмов и под пение Заповедей Блаженств, новозаветная проповедь, входят в центральную часть храма.

Центральная часть храма, трапеза — это символ Нового Завета, а алтарь — символ вечного будущего Царствия Божия. Значит, отсюда, так называемый, Малый вход. Термин у нас остался в литургике, а смысл потерялся. Мы называем: пора нам малый вход совершить. На самом деле — это выход. Батюшка и дьякон выходят из алтаря, делают круг и возвращаются к престолу.

А во времена Ефрема Сирина всё это буквально так и происходило. Это был малый вход из притвора в центральную часть. В центре храма стоял жертвенник. Сегодня это столик, который стоит слева от престола в алтаре, а раньше он стоял в центре, большой стол, похожий на канунник. Вот сегодня люди, приходя в храм, на канун, за помин столик стоит там, и приносят печенюшки, хлебушек там, сахар или ещё что-то.

Кстати, а в ваших краях что кладут на канун? То же самое? Ничего более вкусного и оригинального? Жаль. Ну, ладно.

И вот люди приносят в храм нечто и кладут на жертвенник. Но на жертвенник надо класть то, что нужно в богослужении. А Литургии нужен хлеб и вино. Сегодня люди покупают эти продукты где-то в магазинах, а в Сирии и в Греции в древние времена христиане сами всё это делали. У каждого свое домашнее вино, как в Грузии сегодня, у каждого свой хлебушек.

Вот приносят эти дары люди в храм, опять, как у нас всё изменилось.

Слово «просфора» знают православные люди? Слово «просфора» означает приношение. То есть, просфоры люди приносили в храм из дома раньше, а сегодня мы, напротив, просфоры из храма забираем. Так вот, люди приносят свой хлебушек и свое вино.

Дальше всем понятное правило: для жертвы Богу нужно отобрать лучшее. Лучший хлебушек заметен более или менее издалека, самый пышный белый без дырочек и так далее. Взяли лучший хлебушек, с ним будем служить.

А с вином? Как лучшее вино опознать? Тут, я полагаю, наступала золотая пора в богослужении дьякона. Надо было попробовать и авторитетно батюшке посоветовать, на чём сегодня служить: на вине Кузьминичны или Ильиничны.

Ну, а теперь самое интересное. Когда люди приносили эти свои дары к жертвеннику в древности, при этом они просили помянуть себя и своих близких, за которых приносят эту жертву. То есть, кладёт бабушка, скажем, сама подходит к жертвеннику, кладёт хлебушек, кувшинчик с вином ставит и говорит: «Батюшка, это за мою дочку Марью, внука Илью...», и так далее.

Отсюда в нашей литургии до сих пор после чтения Евангелия огромное количество ектений, прошений о здравии, о упокоении, такое нагромождение целое, много, много, чтение записок и так далее.

Значит, вошли под Заповеди Блаженств, прочитали Евангелие, и прихожане собираются верные, дают свои записки, дары и так далее.

Я вот помню, сейчас чтение записок у нас — это очень скучное время в богослужении, а вот в Румынской Православной Церкви сохранился более древний обычай, более живой. Там вся деревня приходит в храм именно к этой минуте, когда читают записки заздравные на Литургии, всё остальное их не интересует, а вот это — самое главное. Потому что записки пишутся сложносочиненно, не так, как у нас: о здравии рабы Божьей Дарьи, Феклы, Марьи и так далее. Нет, у румын иначе: «Раба Божия Марья просит Христа о том, чтобы Он наказал вора, который на прошлой неделе украл у неё кошелёк». «Раба Божия Татиана молится о том, чтобы её дочка, наконец-то, вышла замуж». — То есть, все новости деревни можно узнать в эту минуту: такое местное радио.

Так вот люди приносят свои записочки, дары. Отбирается самое лучшее и после этого совершается Великий вход. То есть, дьякон и священник отбирают лучшее вино, в чашу наливают, каравай берут и идут в святая святых, в алтарь, с этими лучшими дарами.

Символика эта до сих пор у нас есть, когда священник даже когда просфора богослужебная специально испечена, но всё равно священник вырезает из неё Агнца. Это символика того, что это самое лучшее и главное, святое берётся, избранное, для совершения таинства. И вот это вот избранное вносится в алтарь.

А алтарь — это уже не наше, это уже Царство вечное будущего века, и затем износится хлеб, освящённый вечностью, износится назад к людям, возвращается к ним.

Вот это то, что видел и переживал преподобный Ефрем Сирин. Такая была динамически развивающаяся Литургия. Отсюда будет понятно и его переживание библейского рассказа.

По его пониманию: весь мир — это храм. Мир вокруг Эдема — это придел. Сам райский сад — это трапеза. «Весь сад был подобен трапезе», — пишет Ефрем Сирин. Трапезе в церковном смысле, главный неф, главное пространство храма, где стоят верные, мирское священство, вы — народ священников. А дальше древо познания и древо жизни — это царские врата, за которым алтарь, святая святых. Адам и Ева — это священники.

И вот первый человек как священник должен был принести жертву, в алтарь принести её, принести жертву Богу. И при этом он должен был пройти через два древа: древо познания и древо жизни.

О том, что эти два древа неразрывно сплетены своими кронами, уже говорится в Послании Диогнета, это начало второго века, христианский памятник. Там утверждается, что как невозможно познание добра без доброй жизни и невозможна жизнь без познания истины, вот поэтому эти два древа едины.

Итак, Адам — священник, который должен был принести жертву. А произошло вместо жертвоприношения похищение. Вот это и есть суть греха Адама: вместо жертвы похищение.

Во-вторых. Ефрем Сирин идёт дальше. Его мысль становится совершенно поразительной, уже никакой историей необъяснимой. Он говорит так. Вот если сад подобен трапезе, и в Эдемском саду каждый цветок даровал бессмертие. То есть это мир, в котором Бог всюду, как в церкви. Ведь в церкви ни один предмет не равен себе самому. Вода в храме больше, чем вода. Хлеб на литии больше, чем хлеб. Икона больше, чем доска. Ладан больше, чем смола, и так далее. Всё пронизано божественным Духом. Вот так же и в Эдемском саду. Всё, к чему ни прикасался Адам, это были таинства. Всё давало ему радость Богопричастия.

Но в церкви православной есть святыньки, а есть святыни. Это не одно и то же. Какая-нибудь там просфорка дома — это святынька, а хлеб причастия в алтаре — это святыня.

Так вот, точно так же и в Эдемском саду, по мысли Ефрема Сирина. И вот главный вопрос он ставит: «О, если бы задумалась Ева, кто перед нею, — когда она стояла перед древом познания, — тварь или Творец».

То есть, по мысли Ефрема Сирина, древо познания и древо жизни — это Сам Господь. Как вот мы причащаемся Христу под двумя видами: Тела и Крови, хлеба и вина, точно так же и первый человек должен был войти, принять плоды древа познания и древа жизни и стать богом. Это путь обожения, к Богу человек должен был так приобщиться. Ну, а теперь будет понятно, что же произошло и почему столь страшными оказались последствия произошедшего?

То, что совершает Адам — это грех богохульной кражи, попытка стать богом мимо Бога, попытка украсть Святые Дары, выкрасть их.

То есть, вместо жертвы — священник — он жрец, он приносит жертву, вместо жертвы — кража, вместо отдачи, опять же, — хватовство.

Ну, а теперь посмотрим, как это развивается. То есть, этот грех, я бы сказал, такого технологического отношения к миру в духе индустриального империализма западноевропейской цивилизации фаустовского духа — дух магии.

Как известно, в религиоведении различие магии и религии проходит именно по этому критерию: религиозный человек молится, колдун приказывает. Колдун убежден в своих полномочиях и во власти своих заклинаний. Вот и Адаму казалось, что можно совершить некое действие: «я право имею», которому Бог должен будет подчиниться.

Теперь смотрим, как этот сюжет разворачивается на библейских страницах. Жена стоит перед древом познания. Естественно, тут возникает вопрос: где Адам? Я не встречал у святых отцов ответа на этот вопрос. Почему в решающую минуту жена была одна?

В апокрифах ответ следующий. Адам был на экскурсии. То есть, в это время Господь показывал Адаму другие уголки Эдемского сада, а жена осталась на хозяйстве, ну, этим и воспользовался заезжий кавказец.

[1]  [2]  [3]