«Добродетель измлада возлюбил еси, богоблаженне Филарете»

Митрополит Московский Филарет (Дроздов), без сомнения, является крупнейшим деятелем истории Русской Церкви XIX столетия. Соединив в себе качества церковного иерарха и учёного богослова, государственного мужа и подвижника благочестия, проповедника и поэта, он был одним из тех людей, которые избраны Самим Богом к миссии высшего духовного водительства.

Только на Московской кафедре его служение протекало почти полвека (с 1821 по 1867 год), а авторитет к концу жизни был таков, что современники именовали его Митрополитом Всероссийским, «природным Патриархом» Русской Церкви.

Жизнь митрополита Филарета один из его биографов назвал священной эпопеей, и она действительно была таковой, как по гармонической стройности пройденного пути, так и по почти неимоверному количеству свершённых дел.

Родился святитель Филарет, в миру Василий Михайлович Дроздов, в 1782 году в семье диакона (впоследствии священника) из древнего подмосковного города Коломны. Первые детские годы, до поступления в духовную школу, проведены были Василием Дроздовым на попечении дедушки — священника Никиты Афанасиевича и бабушки Домники Прокопиевны. Простые, но искренно благочестивые дедушка и бабушка всемерно заботились о воспитании внука, и каждый по-своему вносил в его душу что-то доброе и возвышенное. Домника, часто ходившая в Божий храм, приучала внука к церковной молитве, да и сам маленький Василий любил не отставать от бабушки и спешил с ней в церковь, где он пленялся красотой и благолепием Богослужения, не уходя из храма до конца службы. Всё, что совершалось в церкви: пение, чтение, каждение, священнодействие, — всё это замечалось внимательным ребёнком и по-детски им оценивалось. Так, однажды, наблюдая, как перед окончанием Богослужения опускали с высоты свещник для погашения свечей, а затем снова медленно поднимали, причём, от погашенных свечей исходил дым, он тихим голоском прошептал: «Мама, скоро кончится служба, молитва к Богу пошла».

В свободное от пастырских обязанностей время дедушка Никита любил, усевшись в укромном месте, взять гусли и играть на них церковные напевы. Василий, затаив дыхание, прислушивался к чудесным мелодиям, а потом и сам научился извлекать стройные звуки из струн, подобно Царю-пророку. Так с самого раннего детства родилась в нём любовь к музыке, не раз дававшей ему душевное успокоение в последующие годы.

Любя всем сердцем дедушку и бабушку, Василий постепенно усвоял добрые черты своих попечителей и рос ребёнком не по-детски серьёзным и рассудительным. В книге, посвящённой детским и юношеским годам митрополита Филарета, прот. С. Смирнов донёс до нас воспоминания родных святителя: «Любимыми играми и развлечениями его в детстве были: одеяние себя в одежды, подобные священническим, и подражание священнодействию. Возьмёт, бывало, платочек, завяжет себе его около шеи и начнёт петь что-либо или протяжно произносить; для подражания каждению привяжет какую-либо тяжесть к верёвочке и начинает поводить ею взад и вперёд; бывало также, что, сидя на печке, делает крестики из лучинок».

Первоначальное образование Василий Дроздов получил в Коломенской семинарии, продолжил обучение с 1800 года в Троицкой Лаврской семинарии. Лаврская Духовная школа имела к тому времени несомненное превосходство перед другими. Главным её устроителем был известный своей просвещённостью и добросердечием митрополит Московский Платон (Левшин). Им был сделан решительный шаг к освобождению богословских и исторических наук от схоластического метода преподавания; троицкие богословы вносили в свое преподавание нечто самобытное. Знание древних языков: еврейского, греческого и латинского — было доведено в Лаврской семинарии до возможного совершенства. Что касается жизни в семинарии, то митрополит Платон, всячески побуждая воспитателей заботиться о смягчении грубости бурсацких нравов, добился того, что здесь вполне господствовали семейный характер и патриархальность.

По прошествии короткого времени учебного курса ученик Лаврской семинарии Василий Дроздов был оставлен при ней уже учителем (1803), заслужив от ректора архимандрита Евграфа следующую рекомендацию: «Отлично остр, прилежен и успешен». Первое из отмеченных качеств относится непосредственно к мышлению Василия и характеризует его ум не столько со стороны познаний, сколько со стороны его тонкости, сообразительности, умения проникнуть в самую сущность предмета; второе же — к волевому действию. Оба эти качества развивались в душе Дроздова параллельно друг к другу. Если ум устремлялся к познанию предметов видимых и невидимых, Божественных и человеческих, то воля в этом направлении не противилась уму, наоборот, она как бы побуждала внутреннюю энергию к прилежности, к решительности, к действованию. Это были два великих фактора в жизни Дроздова, определившие его дальнейшую деятельность на церковном поприще. Союз ума и воли способствовал образованию в нём человека с твёрдым и непоколебимым характером, человека целеустремленного всегда и во всём, человека, действовавшего и определявшего свои поступки и поступки других не эмоцией, но разумом, хотя он не чужд был и сердечности.

Митрополит Платон скоро заметил молодого учителя; оценив в нём педагогическое и проповедническое дарование, побудил к принятию монашества (постриг, с именем в честь святого праведного Филарета Милостивого, состоялся 16 ноября 1808 года в Сергиевской трапезной церкви Лавры) и сам рукоположил во иеродиакона (21 ноября того же года, в Свято-Духовской церкви). Маститый Московский иерарх был склонен к тому, чтобы молодой учитель неотлучно пребывал в Троицкой семинарии, трудясь над укреплением Духовной школы. Покидать Лавру и семинарию не думал и сам иеродиакон Филарет. В его сердце зрело желание стать «гробовым» священником у раки преподобного Сергия.

О том, что значила Лавра преподобного для святителя Филарета, говорил он годы спустя в одной из своих проповедей следующее: «Кто покажет мне малый деревянный храм, на котором в первый раз наречено здесь имя Пресвятыя Троицы? Вошёл бы я в него на всенощное бдение, когда в нём с треском и дымом горящая лучина светит чтению и пению, но сердца молящихся горят тише и яснее свечи, и пламень их достигает до неба, и Ангелы восходят и нисходят в пламени их жертвы духовной. Отворите мне дверь тесной келии, чтобы я мог вздохнуть её воздухом, который трепетал от гласа молитв и воздыханий преподобного Сергия, который орошён дождём слез его... Дайте мне облобызать порог её сеней, который истёрт ногами святых и через который однажды переступили стопы Царицы Небесной... Ведь это всё здесь: только закрыто временем или заключено в сих величественных зданиях, как высокой цены сокровище в великолепном ковчеге. Откройте мне ковчег, покажите сокровище: оно непохитимо и неистощимо; из него, без ущерба его, можно заимствовать благопотребное — безмолвие молитвы, простоту жизни, смирение мудрования». Судьбы Божии неисповедимы. Ни желанию митрополита Платона, ни желанию иеродиакона Филарета не суждено было сбыться. Последнего ждал иной удел: всю дальнейшую жизнь ему предстояло сочетать подвиг внутренний с общественным служением... В 1809 году иеродиакон Филарет был вызван из тихого лаврского приюта в северную столицу. Контраст был резок. Вместо прежней простоты семейной жизни о. Филарет встретил в Петербурге суету светской жизни, политиканство, нездоровые мистические увлечения в обществе. Всё это наложило на его характер отпечаток осторожности и некоторой скрытности в словах и действиях. Встреченный в Петербурге не слишком ласково, он, однако, постепенно преодолел настороженное к себе отношение. В день Пасхи 1809 года иеродиакон Филарет был рукоположён во иеромонаха митрополитом Новгородским и Санкт-Петербургским Амвросием (Подобедовым), в 1811 году возведён в сан архимандрита, а в 1812 году назначен ректором Санкт-Петербургской Духовной академии, в каковой должности и оставался до 1819 года. Как справедливо указывает прот. Г. Флоровский, архимандрит Филарет выдвинулся, прежде всего, своим усердием и отличием в проповедании слова Божия, своими назидательными и красноречивыми поучениями об истинах веры. «Это было всегда живое слово и мыслящее слово, вдохновенное размышление вслух. Проповедь у Филарета всегда была благовестием, никогда не бывала только красноречием».

Весьма интенсивной была в годы пребывания в Петербурге учебно-педагогическая деятельность архимандрита Филарета. За несколько лет ему пришлось прочесть и обработать почти полный курс богословских наук. По отзывам студентов, он был профессором блестящим и вдохновенным: «Речь внятная: говорил остро, высоко, премудро; свободно делал изъяснения Священного Писания. Как бы всё лилось из уст его. Привлекал учеников так к слушанию себя, что когда часы кончались ему преподавать, всегда оставалось великое усердие слушать его ещё более без ястия и пития. Всем казалось истинно приятно, совершенно его учение. Всё доказывало, что он много в науках занимался». Тогда же вышли три первые книги архимандрита Филарета, составленные из лекций, читанных студентам академии в продолжение нескольких лет: «Начертание церковно-библейской истории», «Записки на книгу Бытия» и «Опыт объяснения псалма 67». Труды эти (особенно последние два) замечательны в том отношении, что, с одной стороны, представляют собой первые опыты русской экзегезы на один из труднейших для истолкования псалмов и на целую книгу Ветхого Завета, а с другой — дают возможность наглядно видеть, как изучалось Священное Писание в Духовных академиях начала XIX века.

Нельзя не упомянуть об ещё одном важном труде, осуществлённом архимандритом Филаретом в бытность его ректором академии. В августе 1804 года последовал указ Императора Александра I Святейшему Синоду об установлении 25 декабря благодарственного празднества за избавление Церкви и Державы Российской от нашествия галлов и с ними двунадесяти язык. Митрополит Амвросий поручил архимандриту Филарету составить особый чин молебствия в этот день, что последним и было выполнено. К 1815 году чин был утверждён и разослан по церквам для совершения по нему молебствия в день Рождества Христова. Это был первый литургический труд архимандрита Филарета, принятый в употребление Российской Церковью. В 1817 году архимандрит Филарет был хиротонисан во епископа, а с 1821 года, после смены нескольких кафедр, утвердился, уже в сане архиепископа, на Московской кафедре, которую и возглавлял до конца жизни.

События войны с Наполеоном способствовали насаждению в России разного рода западных мистических сект и масонских лож. Император Александр I, воспитанный на общих религиозно-философских началах и получивший вместо твёрдого религиозного чувства лишь неопределённые представления о добродетели и гуманности, под влиянием великих событий, в которых он сам принимал непосредственное участие, пережил мистическое обращение, которое, однако, привело его не к церковному учению, а к тому убеждению, что истинное, идеальное христианство не проявилось во всей полноте ни в одном из существующих христианских вероисповеданий. Отсюда появилось стремление найти религиозную истину в каком-то отвлечённом христианстве без Церкви и догматов, в котором могли бы объединиться представители различных конфессий, исповедующие одну универсальную евангельскую религию. Таких же взглядов держался обер-прокурор Синода, а с 1817 года — глава новосозданного министерства духовных дел и народного просвещения князь А. Н. Голицын, покровительствовавший даже секте скопцов. В 1817 году, пусть и ненадолго, возобновилось издание масонского журнала «Сионский вестник», широко распространялись сочинения западных мистиков.

Несомненно, что подобный характер эпохи, по словам прот. Г. Флоровского, оставил свой след на душевном и мыслительном складе Филарета, но при всём том он оставался церковно твёрдым и внутренне чуждым этому мистическому возбуждению. Благоговея перед тайнами Божиими, он отличал от них и отвергал мечтательно-мистические парения. Любя сам и внушая другим детскую простоту веры, он помнил живо и деятельно и такую заповедь Слова Божия: не дети бывайте умом (1 Кор. 14:20). Понимая, что в писаниях западных мистиков пшеница смешана с плевелами, он исходил из этой сложности мистического движения и не сочувствовал резкому его обличению в духе архимандрита Фотия (Спасского; 1792—1838). С одной стороны, архимандрит Филарет видел, что в современном ему обществе, когда в светской мысли и жизни отнюдь ещё не ушли в прошлое идеи вольтерианства, мистическая литература способствует пробуждению внутренних исканий. С другой, как подлинный пастырь, он всегда отличал заблуждения от человека заблуждающегося и по отношению к последнему воздерживался от нетерпимых обличений, считая, что прежде всего нужно наставить и вразумить учительным словом.

По словам Г. Флоровского, «под покровом мистических соблазнов он сумел распознать живую религиозную потребность, жажду духовного наставления и просвещения». Именно под таким углом зрения следует рассматривать его активное участие в деятельности Библейского общества.

С делом перевода Священного Писания на русский язык митрополит Филарет связал всю свою жизнь, разработав принципы перевода и став одним из переводчиков, редактором и главным защитником самой идеи русской Библии. Основанное в 1812 году с целью распространения Священного Писания Библейское общество просуществовало до 1828 года, когда было закрыто как превратившееся в орудие внеконфессиональной мистической пропаганды.

За это время на русском языке изданы были отдельные книги Ветхого Завета и весь Новый Завет, причём митрополитом Филаретом было переведено Евангелие от Иоанна и составлены общие правила для перевода. Очень характерны некоторые его указания: «Величие Священного Писания состоит в силе, а не в блеске слов; из сего следует, что не должно слишком привязываться к славянским словам и выражениям ради мнимой их важности... Тщательно наблюдать должно дух речи, дабы разговор перелагать слогом разговорным, повествования — повествовательным и так далее». Однако перевод, осуществляемый Библейским обществом, оказался далеко не безупречным, и был приостановлен. Митрополит Филарет никогда не мог с этим примириться. Он считал, что «самое желание читать священные книги есть залог нравственного улучшения», и настаивал на продолжении русского перевода Священного Писания «для споспешествования истинному просвещению духовенства и православного народа». В начале царствования Императора Николая I, 22 августа 1826 года, архиепископ Филарет был возведён в сан митрополита в благодарность за содействие открытию вверенной ему тайны о престолонаследии (архиепископом Филаретом был составлен, по поручению Императора Александра I, и тайно хранился в Успенском соборе Кремля манифест о назначении наследником престола Великого Князя Николая Павловича; по смерти же Императора Александра своими спокойными и продуманными действиями святитель способствовал тому, что присяга Николаю Павловичу прошла в первопрестольной столице без каких-либо волнений).

Воспользовавшись случаем, митрополит Филарет поднял вопрос о русской Библии в августе 1826 года на заседании Синода в Москве, приуроченном к коронации Императора Николая I. Но он встретил сильный отпор со стороны первенствующего члена Синода митрополита Петербургского Серафима, поддержанного Киевским митрополитом Евгением. И когда в мае 1827 года владыка Филарет прибыл в Петербург для присутствия в Синоде, митрополит Серафим встретил его такими словами: «Если вы будете настаивать на продолжении перевода Священного Писания, я выйду в отставку». «Я отвечал, — пишет в своих воспоминаниях об этом событии Московский святитель, — что перевод был бы полезен для Церкви, потому что наши духовные не столько ещё образованы, чтобы могли в нужных случаях обращаться к самим подлинникам, к латинским или протестантским переводам, составленными под влиянием своих догматических мнений, что можно было бы это дело проводить не так поспешно, как доселе делалось, но с большей осмотрительностью... Впрочем, не дошёл я до такого безумия, чтобы считать служение Вашего Высокопреосвященства излишним для Церкви». Не желая раскола в Церкви, митрополит Филарет оставил дальнейшие попытки, и дело перевода Священного Писания приостановилось на тридцать лет. В первые два десятилетия XIX века святитель Филарет особенно много потрудился на богословской ниве. В 1814 году, будучи тогда ректором Академии, по поручению Комиссии духовных училищ, он составил подробное «Обозрение богословских наук», в котором представил первый опыт стройной систематизации и взаимного соотношения главных отраслей богословия. Своими собственными трудами он занял выдающееся место в истории русского богословия. Жизненность и всеохватность, глубина богословского созерцания и образцовая точность изложения характеризуют все его произведения. Из них наиболее известны «Изложение разностей между Восточной и Западной Церковью в учении веры» (1811), «Разговоры между испытующим и уверенным о православии Восточной Греко-Российской Церкви» — против католиков (1813), и особенно «Краткий» и «Пространный» катехизисы, которые, соединив с глубиной и строгостью богословия простоту и доступность для всех, до сих пор служат и учебной книгой Церкви, и правилом веры, и свидетельством нашего исповедания перед инославными. Однако главное богословское наследие святителя содержится в его вдохновенных богослужебных «Словах и речах», проникнутых подлинно святоотеческим духом.

В. О. Ключевский писал о митрополите Филарете: «...Его мысль не лишена была смелости, но он не считал смелость доблестию мысли... Истину он не любил открывать вдруг, чтобы её неожиданное появление не смутило ума или не внушило ему надменной уверенности, что пытливому уму легко найти её». Когда мысль многих была искушаема то мечтательным мистицизмом, то духовным формализмом, достойным разве римского католицизма, то, наконец, рабски мелочным обскурантизмом, свойственным только духу иудейства, митрополит Филарет сохранил независимость ума, держащегося во всём Царя истины — Христа. Святитель Московский ставит великую задачу для нравственного развития русского духа и его мысли, и всей национальной жизни, чтобы ум, взвесив свои силы и средства и осознав их недостаточность для действительного и совершенного овладения истиной и добром, а, с другой стороны, испытав и узнав всеобъемлющую (и животворную) истину именно во Христе, сумел вполне отдаться «в благородный плен веры».

По святителю Филарету, вера во всей полноте своего догматического содержания должна стать живым началом и средоточием жизни. Это содержание веры каждый должен не только запомнить, но и усвоить, — «взыскующей мыслью и всецелой душой». Хорошо зная о соблазнах мысли, Филарет всё же не боялся пробудить её, ибо верил, что эти соблазны можно преодолеть только в творческом делании, а не в пугливом укрывательстве.

Отсюда и излюбленное выражение святителя: «Богословие рассуждает», — понимавшееся им как заповедь, обращённая ко всем христианам, отсюда и призыв его, обращённый равно и к своим современникам, и к нам, дабы «никакую, даже втайне сокровенную премудрость не почитали мы для нас чуждою и до нас не принадлежащею, но со смирением устрояли ум свой к Божественному созерцанию». Ибо, учит святитель, «христианство не есть невежество и юродство, но премудрость Божия...» Проповедь митрополит Филарет считал неотъемлемой обязанностью епископа, и всякий раз, когда призывал к тому случай, святитель проповедовал. Слава проповеднического дара была постоянным спутником его служения, предваряя славу его на всех других поприщах. Филарет-проповедник выступает среди современных представителей общественной мысли вровень с ними, но если они исследуют нижний срез бытия на уровне естественных или социальных явлений, то московский святитель раскрывает духовные основы и начала жизни. Его испытующая мысль поднимается выше плоскости философских идей и понятий времени, она на них не опирается и с ними не борется. Она стремится, по мере возможности, постигнуть начала и священнотаинственные факты, о которых возвещает Божественное Откровение, и в своих изысканиях желает опираться исключительно на боговдохновенные слова Священного Писания в его церковном святоотеческом истолковании.

И. Н. Корсунский писал о проповеднической деятельности митрополита Филарета, что она, будучи универсальною в своем направлении, «касалась всевозможных предметов догматического, нравственного, исторического и т. д. характера, затрагивала по возможности и нужде все события того времени, как со стороны внешней политики, так и со стороны внутреннего состояния империи, Церкви и московской епархии, самомалейшие явления жизни общественной и частной, церковной и гражданской, высшей духовной и низменной обыденной и т. д., так что нужно было удивляться, как на всё это хватало слабого телом Филарета, при множестве других видов и сторон его разнообразной деятельности. Не даром... утвердилось за Филаретом Московским название «Филарета Мудрого»... Поистине, он вполне заслужил имя учителя Церкви не только московской, но и русской, не только русской, но и вселенской». По свидетельству архиепископа Филарета (Гумилевского), все проповеди святителя «писаны за один раз, в несколько часов».

В области литературного стиля митрополит Филарет делает в проповеди такой же огромный шаг вперёд, как Карамзин в литературе светской; между стилем Филарета и стилем его учителя митрополита Платона такая же огромная разница, как между стилем Карамзина и стилем его предшественников в истории литературы. Но главное заключается в том, что блестящие литературные достоинства проповеди не препятствуют ей достигать удивительной гармонии формы и содержания, как внутри себя самой, так и по отношению к библейскому тексту. По точной характеристике И. С. Аксакова, проповедническое слово Филарета было неподражаемое «художественное важное слово, то глубоко проникавшее в тайны Богопознания, то строгой и мощной красотой одевавшее разум Божественных истин».

Сколь бы ни была значительна богословская работа митрополита Филарета, но она просто тонула в его необъятной церковно-государственной деятельности. «В продолжение нескольких десятилетий духовное правительство обращалось к его мудрости и опытности в делах высшего церковного управления, выслушивало его мудрое слово, пользовалось его советами и указаниями при всякой, сколько-нибудь важной мере, предпринимаемой по духовному ведомству, при обсуждении всех важнейших вопросов... Можно сказать: в течение более полустолетия не было ни одного церковного дела, в котором бы не принимал деятельного участия великий иерарх московский», — так писалось в Синодальном отчёте за 1867 год — год кончины митрополита Филарета. Это мнение современников, видевших его украшенным высотой церковного служения и превознесённого знаками внимания Государей, мы же, рассматривая жизнь его, не можем не увидеть багряницы и тернового венца, сотканных и сплетённых из непрерывного подвига, неусыпных тревог и скорбей о происходящем в России; только от близорукого наблюдателя могут заслонить их видимые удачи и оказания чести.

Скажем прежде несколько слов о понимании святителем Филаретом общественного служения. Он вполне отчётливо утверждал, что, будучи поставленным на эту стезю, человек не имеет права искать уединения, хотя бы и ради подвига — не может отходить от исполнения своих общественных обязанностей даже на короткое время. «Что сказать Вам, — пишет митрополит Филарет наместнику Троице-Сергиевой Лавры архимандриту Антонию, — об отделении дней на безмолвие? Желательно, чтобы не запустевал путь совершенного безмолвия, но имел ходящих по нему и подвизающихся и ради нас, обуреваемых морем житейским. Только было бы удобнее, если бы безмолвствовали не призванные к общественному деланию; а когда призванный к общественному деланию заключается в безмолвие собственное, как стрещися будет общественное безмолвие?» Общественное служение, по святителю Филарету, — путь спасения, долг, от которого церковному человеку непозволительно отказываться по своей воле. Такое правило митрополит Филарет предлагал другим, такое же требование он предъявлял самому себе. Обиды со стороны властей и влияние имущих, сознание трудности справиться с обилием дел наталкивали святителя Московского на мысль уйти на покой. Но как? — «Кажется, хорошо было бы, если бы меня отставили, а просить сего сомневаюсь, чтобы то не было бегство».

Первые годы на Московской кафедре прошли для митрополита Филарета в сложной обстановке. Было закрыто Библейское общество и вместе с тем наложен запрет на дело жизни святителя — создание полного русского перевода Священного Писания; подвергались исправлениям его катехизисы, сам он обвинялся отдельными лицами в неправославии. Недоброжелателям удалось спровоцировать его в официальном отзыве на прямое осуждение государственной власти: «Данное жандармской команде право доносить со слухов и безо всякой ответственности за ложные сведения стесняет свободу администраций и, как похожее на слово и дело, лишает подданных спокойствия». Это высказывание было преподнесено Императору Николаю чуть ли не как потакание неповиновению.

Не сообразуясь с духом эпохи, святитель решительно и недвусмысленно напоминал о внутренней независимости Церкви. Показательна в этом смысле история, связанная с освящением Триумфальных ворот в Москве. Воздвигнутые в честь победы в войне с Наполеоном, ворота среди прочего были украшены изображениями некоторых из языческих богов. Император Николай Павлович решил лично присутствовать на открытии и освящении Триумфальных ворот. Когда флигель-адъютант Государя приехал к митрополиту Филарету и объяснил ему, что «Государю Императору благоугодно завтра освятить Триумфальные ворота», Филарет, устремив взор долу, отвечал: «Слышу». Флигель-адъютант продолжал: «Государю Императору благоугодно, чтобы ваше высокопреосвященство сами изволили быть на освящении». Святитель отвечал тем же «слышу», так же понурив голову и с тою же задумчивостью. «Не будет ли каких распоряжений, ваше высокопреосвященство? Что прикажете доложить Государю Императору?» — «А что слышите», — отвечал тем же тоном владыка. Когда Государь спросил: «А что Филарет?» — флигель-адъютант доложил, что он его не понял, и дословно передал Императору свой разговор с высокопреосвященным. «А, так я понимаю, — заметил Государь. — Приготовить лошадей: я сегодня уезжаю». Таким образом, открытие происходило в отсутствие Государя и митрополита. Полковой священник отслужил молебен, и участие Церкви в этом торжестве тем и кончилось. Поэтому неудивительно, что с 1841 года и до конца жизни, оставаясь по титулу членом Синода, митрополит Филарет ни разу не приглашался принять участие в его заседаниях в Петербурге. Не следует, однако, думать, что великий Московский святитель хотя в какой-то мере был оппозиционен к идее монархии или к Государю. У митрополита Филарета была подлинно православная государственная теория — теория священного царства (особенно подробно развитая в словах на Царские дни), исходившая из безусловной богоустановленности именно монархической государственности и, конечно, никак не противоречившая официальной российской триаде «Православие, Самодержавие, Народность».

То, против чего всегда восставал святитель, так это против нарушения принципа симфонии со стороны тех государственных деятелей, независимо от их ранга, для которых Церковь была «ведомством православного исповедания», а клир и иерархия чиновниками этого ведомства. Митрополит Филарет исходил из того, что «Государь всю законность свою получает от церковного помазания», то есть, в Церкви и через Церковь. И помазуется только Государь, не государство, поэтому органы государственной власти не имеют никакой юрисдикции в церковных делах.

До сих пор мы говорили о той стороне деятельности Московского святителя, которая соприкасалась либо с его богословскими трудами, либо с общественно-церковной жизнью. Теперь же остановимся на его деятельности как архиерея. В ней он руководствовался канонами Вселенской Церкви, пожалуй, как едва ли какой другой из современных ему архиереев Русской Церкви. Признание канонов не только практически действующим источником права, но и более важным, чем гражданские законы, — вот основной принцип митрополита Филарета. Он сочетался с глубоким знанием жизни, умением находить ошибки и указать меры и средства для выхода из затруднений. Резолюции святителя по самым мелким делам продуманы, взвешены, обоснованы. Правда или неправда его решений — правда или неправда перед Богом. Владыка Филарет считал, что и за резолюции ему «надобно отвечать перед судом Христовым», — и, уникальный случай, они были изданы после его смерти как образец живой духовной мудрости.

Лишь два коротких примера. Диакон одной из московских церквей в течение года не говорил проповеди, ссылаясь на болезнь. Узнав об этом от благочинного, Филарет написал: «Болезнь, которая не мешала диакону год служить, а мешала целый год говорить проповеди, называется леностию. Способ лечения на первый раз употребить следующий: запретить диакону священнослужение на две недели и дать ему в сие время дьячковский доход с тем, чтобы в сие время сочинил проповедь. О последующем донести».

В некоторых случаях в качестве оружия вразумления Филарет употреблял и острое слово. В одной сельской церкви при разделе приношений на Пасху произошло недоразумение. Диакон настаивал на правильном делении, дьячок не повиновался. Тогда диакон, выйдя из терпения, начал топтать все дары ногами. Дьячок напал на диакона. Священник, услышав из алтаря шум, остановился в царских вратах и, увидев эту картину, засвистел: «Вот тебе и кулич с яйцами». Об этом доложили митрополиту Филарету. На донесении святитель положил такую резолюцию: «Священника-свистуна, диакона-топтуна и дьячка-драчуна отдать под начал... и проч».

Строгости ради неё самой проявлять митрополит Филарет не желал, но признавал её предохраняющее, воспитывающее значение. Ему пришлось иметь дело в епархии не с одним благочестием народа и духовенства. Направление духовной жизни в простонародии имело подчас нездоровый характер — с уклоном в сторону суеверия, раскола или сектантства. Также монашеству и духовенству, в особенности сельскому, бывали свойственны не менее серьёзные недуги, хотя и иного рода: грубость, нетрезвость, нерадение к службе, вымогательства. В редких случаях святитель предпочитал строгость — когда иное решение дела подало бы повод к соблазну. «Надобно терпеть немощи в надежде исправления, но надобно беречься, чтобы послабление слабым не обратилось в искушение другим некрепким, чтобы гнилой член не безобразил и не заражал тела», — писал митрополит Филарет архимандриту Антонию. Впрочем, и в подобных обстоятельствах святитель облегчал участь осуждённого, часто делая это тайно.

Характерен такой эпизод. Однажды за открытую нетрезвость жизни архипастырь был вынужден сместить некоего многодетного диакона, однако скудость существования семьи удалённого смущала его пастырское сердце. Разузнав о положении и жизни диаконовой жены, он назначил ей от себя пенсию в размере того содержания, которое получал на службе её муж. Каждый месяц неизвестное ей лицо доставляло это вспомоществование. Через какое-то время блуждавший по распутиям жизни муж образумился, отрезвился и был восстановлен в прежнем сане диакона. Пенсия прекратилась, и тогда супруги стали догадываться, кто их питал всё время испытания. Не скоро, но утвердились они в своей догадке, когда один из употреблявшихся для передания им ежемесячного пособия проговорился.

Замечательно было служение митрополита Филарета. Богослужение совершал святитель, как правило, во все воскресные и праздничные дни неопустительно, исключая только те случаи, когда он либо болел, либо по каким-нибудь другим особым причинам не мог служить. К Богослужению святитель всегда готовился, правило к причастию прочитывалось им неизменно. Служил Московский архипастырь в разных храмах первопрестольной, но в основном в Чудовом монастыре. Облачался только в хорошие облачения, преимущественно в парчовые, рваных и грязных одежд он не терпел. Служил митрополит Филарет благоговейно, не торопясь. Строго следил за тем, чтобы во время соборного с ним служения духовенство стояло по старшинству, но предпочтение между равными давал учёным иереям.

Когда святитель бывал в Лавре в день праздника преподобного Сергия, то лично возглавлял служение молебна пред святыми мощами до начала всенощной и читал акафист преподобному. Во время же всенощной после первой кафизмы он выходил на амвон, садился в архиерейское кресло пред царскими вратами и умилительно читал народу житие преподобного Сергия.

Великий канон на первой седмице Великого поста читал он ясно, но без экспрессии, монотонно, как пустынный монах. В Лавре, в Гефсиманском скиту, в домовой церкви святитель часто читал шестопсалмие.

С большим желанием и любовью митрополит Филарет посещал те или иные приходы, а также стремился при всякой возможности лично освящать вновь сооружённые храмы и монастыри своей епархии.

О внутреннем строе жизни святителя известно немного. Как пишет в одном из своих писем преподобный Амвросий Оптинский, на святителе Филарете явно отразилось исполнение слов преподобного Исаака Сирина: начальник, изливай на всех милость свою и будь спрятан от всех. Преподобный Амвросий далее продолжает: «Покойный митрополит держался такой спрятанности, что келейные его не только не знали его сокровенной жизни, но и не могли видеть, как он умывался: «Подай воды и иди». Случалось, келейный оставался и хотел помочь в этом старцу. Он повторял: «Ведь сказано тебе, иди!» И тот, делать нечего, хоть неохотно, а уходил». Общий распорядок дня митрополита Филарета, когда он жил в Москве, по описанию Н. В. Сушкова, был таков: «После утрени и обедни — чай. После чая — служебные занятия, доклады письмоводителя, объяснения с просителями и т. д.; к двум или трем часам по полудни — лёгкий, не изысканный обед. После обеда час-два отдыха, а отдыхом называется чтение книг, газет, журналов. После такого отдохновения — опять дела, переписка, доклады. Два дня в неделю — вторник и пятница — работа с обоими викариями, независимо от частых с ними занятий и утром, и вечером по другим дням. Если бы возможно было исчислить время, которое употребляется им на личные и письменные сношения по епархии и консистории с духовенством, с ректорами и инспекторами Духовной академии и семинарии, с начальствующими в мужских и женских обителях, с благочинными и членами разных учреждений, не говоря о переписке с Синодом, с наместником Троице-Сергиевой Лавры, с епископами и частными лицами, да если присовокупить к этому частое служение, соборное и домашнее, освящение церквей, приготовление проповедей, встречи царственных посетителей, испытания воспитанников академии и семинарии, посещение светских училищ и т. д., то сколько же остаётся досуга на успокоение от забот, на пищу, сон и редкие беседы с посетителями. Как кратка его ночь!»

Одевался митрополит Филарет очень просто, хотя по необходимости и употреблял шелковые подрясники и рясы разного цвета. В домашней обстановке в зимнее и весеннее время святитель носил шерстяные полукафтанья с отвёрнутыми обшлагами или просто с широкими рукавами, а в летнее время — либо простой белый льняной, либо чёрный шерстяной подрясник. Вместо обычного монашеского пояса он употреблял кушак, а на голову одевал либо плетёную сетку, либо чёрную скуфью. Зимой для выездов он имел шубу на меху из рыжей лисицы и признавал её лучше всех дорогих шуб.

Стремление к простоте и бегство от роскоши были как бы насущной потребностью святителя. Даже посох, употребляемый за Богослужением, он желал иметь деревянный. Домашняя обстановка как в Москве, так и в митрополичьих покоях в Троице-Сергиевой Лавре была у митрополита Филарета самая обыкновенная, большею частью из простого дерева и недорогого материала. Когда однажды наместник Лавры хотел заменить простую мебель богатой, то святитель запретил ему это делать, не без гнева сказав: «Диван не для турецкого султана. Для чего же такая забота? Тюфяк я велел сделать здесь, а дерево сделают ваши, как умеют. Не обивать и не красить».

Стол митрополита Филарета был очень скромный. В Лавре, например, не в постные дни он питался молоком и ягодами (земляникой, черникой и малиной). Но даже ягоды и фрукты в известное время он считал лакомством. Для гостей же трапеза святителя была всегда сытной и изобильной. Характерно при этом то, что митрополит мало вкушал от предложенных роскошных яств. Ему подавали его обычную пищу. Внешний облик святителя рисует нам его викарий, епископ Леонид (Краснопевков): «Вчера долго молча смотрел на него, когда он рассматривал каталоги, и стоял перед ним. Пройдут века: имя его вырастет необыкновенно. Мысль будет искать в прошедшем его великого образа, и счастлив тот, кто увидит его несовершенный портрет, а я, недостойный, стою от него в полуаршине и смотрю на эту чудно-правильную, кругленькую головку, покрытую редкими, мягкими темно-русыми волосами, на это высокое выпуклое чело, этот резко очертанный нос и дивно-правильные губы, на эти бледные, худые, осанистой бородой покрытые щеки. Под прекрасно очёркнутыми бровями не вижу его глаз, но замечаю, что какую-то особенную выразительность придаёт его благородному лицу эта черепаховая оправа очков».

Нельзя не сказать особо об отношении митрополита Филарета к Московской Духовной академии. С его именем связано, прежде всего, преобразование нашей школы в 1814 году, поскольку он, будучи одним из самых энергичных деятелей тогдашней Комиссии духовных училищ, принимал непосредственное участие в организации Московской Духовной академии из Славяно-Греко-Латинской академии и в течение первых восьми лет её существования «трижды по поручению Синода был её ревизором, внимательно следившим за успехами и надлежащим направлением новооткрытой высшей духовной школы.

После вступления на Московскую кафедру святитель встал к академии в ещё более близкие отношения как её непосредственный глава. Эта связь, продолжавшаяся в течение 46 лет, обусловила, по выражению протоиерея С. К. Смирнова, ректора академии в 1878—1886 гг., «поразительное явление в её истории: состоя в продолжение почти целого полувека под водительством одного вождя, она в течение всего этого периода сохраняет удивительное единство духа и направление образования», является академией филаретовской, на всех сторонах своей жизни носит яркое отображение его научно-богословского и административного гения. И. Корсунский называет отношение митрополита Филарета к Московской Духовной школе «отечески-попечительным», а саму академию — «его любимым детищем». Однако не составляет секрета, что наряду с такими утверждениями в русской исторической науке и публицистике не раз раздавались голоса (например, С. М. Соловьева), подчёркивавшие отрицательное влияние исключительной начальственной близости митрополита Филарета к академии на её жизнь, как имевшее якобы своим результатом пресечение проявлений самостоятельной творческой мысли профессоров и преподавателей. Что сказать об этих мнениях? То правда, что святитель проявлял часто крайнюю строгость в учёных и административных отношениях к академии, мог быть он и резок (так, однажды на публичных экзаменах по нравственному богословию он вынес такой приговор: «Если бы мне предоставлено было выбрать: или учить эти лекции, или же идти на каторгу, я предпочёл бы каторгу»), но ошибкой было бы видеть в крутых распоряжениях митрополита Филарета проявления безотчётного самолюбия, не усматривать за ними определённо выраженную воспитательную цель: предъявляя чрезвычайно строгие требования ко всем вообще лицам, поступавшим на академическую службу, а особенно к тем, которые или отличались особенными дарованиями, или занимали в ней наиболее видное положение, митрополит имел в виду благо академии, желая, чтобы её члены даже в мелочах своей службы стояли на высоте положения, как он писал о том ректору архимандриту Филарету (Гумилевскому): «Берегите достоинство места, которому принадлежите». Школа, которую проходила наша академия в филаретовскую эпоху, была сурова; больше прощений, чем одобрений и похвал получали от своего строгого начальника даже её наилучшие работники, но основанная на указанных нравственных началах, эта школа и создала из академической корпорации совершенно особенный тип учёного монастыря. В понятии «монастырь» заключается идея послушания — академия воспитывала людей, послушных долгу; в понятии «учёный» заключается идея свободы — академия воспитывала людей, признающих за собой право собственных убеждений и уважающих чужую свободу.

В 1842 году по благословению святителя Филарета в академии начали выходить переводы творений святых отцов. Одновременно был создан и печатный орган академии — «Прибавления к творениям святых отцов». Начав систематическую издательскую деятельность с серии святоотеческих творений, Московская Духовная академия засвидетельствовала свою устремлённость к возрождению подлинно православного богословия, ибо непрерывная связь со святоотеческой традицией есть непременное условие развития православного богословия и православной духовной жизни в целом. Под водительством святителя Филарета академия взрастила выдающихся учёных, которыми вправе гордиться русская наука, и достигла исключительно высокого авторитета. Произведения её профессоров, прошедшие горнило филаретовской цензуры, получили особую отточенность мысли и чистоту богословствования, и имя Московской академии, как филаретовской академии, приобрело заслуженную славу. Помимо проповедей и иных творений, есть ещё один прекрасный памятник соучастия великого пастыря и в деле российской словесности. Речь идёт о стихотворной переписке митрополита Филарета и А. С. Пушкина. В мае 1828 года, находясь в состоянии некоей внутренней безотрадности, Пушкин написал известные стансы: «Дар напрасный, дар случайный». Святитель Московский, высоко ценивший талант поэта, увидел в этих стихах «стон потерявшейся души, ропот самопожирающего отчаяния» и, как духовный врач, отвечал ободряющим посланием, взяв и сам в руки поэтическую лиру:

Вдохновенное молитвенное излияние за страждущего мрачными думами поэта и от лица его есть живое выражение потребностей души, ещё не вошедшей в забытый ею живительный свет Христов и потому мучимой мраком недоумений и заблуждений, и одновременно указание, где главный источник исцеления. Пушкин это понял. Умилённый и образумленный, он с любовью и признательностью отозвался своему целителю стихотворением «В часы забав иль праздной скуки...»:

Интересно, что есть рукопись, где последняя строфа читается несколько иначе:

Приведённая стихотворная переписка, может быть, самый яркий, но отнюдь не единственный пример прямого или косвенного воздействия митрополита Филарета на отечественную словесность. Ещё в бытность ректором Петербургской академии он выступил посредником между Г. Р. Державиным и духовной цензурой. Последняя отказывалась разрешить публикацию стихотворения Державина «Христос» без значительных переделок. Поэт не согласился. Тогда примирителем выступил архимандрит Филарет, найдя выход в том, чтобы печатать стихотворение, снабдив его в примечаниях ссылками на Ветхий и Новый Завет.

В творчестве А. С. Пушкина, как показал современный исследователь, есть по крайней мере ещё один случай, когда красноречие святителя вновь вдохновило поэта. 29 сентября 1850 года на паперти Успенского собора митрополит Филарет произнёс слово, обращённое к приехавшему в холерную Москву Государю:

«Благочестивый Государь! Цари обыкновенно любят являться Царями славы, чтобы окружать себя блеском торжественности, чтобы принимать почести. Ты являешься ныне среди нас как Царь подвигов, чтобы опасности с народом Твоим разделять, чтобы трудности препобеждать. Такое Царское дело выше славы человеческой, поелику основано на добродетели христианской. Царь Небесный провидит сию жертву сердца Твоего и милосердно хранит Тебя, и долготерпеливо щадит нас. С Крестом сретаем Тебя, Государь, да идёт с Тобою воскресение и жизнь».

Речь Московского архипастыря предопределила исходную смысловую посылку пушкинского стихотворения «Герой» — противостояние славы человеческой и утверждаемой во Христе Славы Божией, она же объясняет обилие литургических мотивов, пронизывающих стихотворение. Вот лишь отрывок из него:

...Одров я вижу длинный строй, Лежит на каждом труп живой, Клеймленный мощною чумою, Царицею болезней... Он, Не бранной смертью окружен, Нахмурясь ходит меж одрами И хладно руку жмёт чуме И в погибающем уме Рождает бодрость... Небесами Клянусь: кто жизнию своей Играл пред сумрачным недугом, Чтоб ободрить угасший взор, Клянусь, тот будет Небу другом, Каков бы ни был приговор Земли слепой...

Отдельного обстоятельного разговора заслуживает вопрос о влиянии митрополита Филарета на позднее творчество Н. В. Гоголя. Здесь мы отметим лишь, что сам жанр «Выбранных мест из переписки с друзьями», жанр, по сути дела, проповеди, одним из самых своих выдающихся представителей в гоголевскую эпоху имел именно митрополита Филарета. Глубоко симптоматичен и тот факт, что в особой тетради, в которую в 1844 году Гоголь стал делать регулярные выписки из творений святых отцов и сочинений современных ему духовных писателей, немалое место отведено отрывкам из слов Московского святителя.

Сам митрополит Филарет взял на себя труд ознакомиться с «Выбранными местами...» и дал им достаточно доброжелательную оценку: «...Хотя Гоголь во многом заблуждается, но надо радоваться его христианскому направлению».

...Так в трудах и молитвах протекала жизнь святителя. По краткости очерка мы вынуждены лишь упомянуть его мужественное попечение о пастве в холерные эпидемии 1830—1831, 1847—1848 и 1853—1854 годов, обширную благотворительную деятельность, соработничество в Московском тюремном комитете, участие в воссоединении западнорусских униатов с Православной Церковью, борьбу с расколом и сектантством словом и делом, устроение Гефсиманского скита при Троице-Сергиевой Лавре, заботу о чистоте древнецерковного пения, благоговейное почитание старца Серафима Саровского, делу грядущего прославления которого митрополит Филарет послужил изданием его жития, постоянное покровительство Оптиной Пустыни...

На протяжении всех этих долгих лет духовником святителя был один из носителей традиции старчества и умной молитвы архимандрит Антоний (Медведев). Их знакомство произошло ещё в 1824 году, когда о. Антоний, молодой иеромонах, прибыл для поклонения мощам преподобного в Лавру. Беседа с о. Антонием произвела на митрополита Филарета глубокое впечатление. Благодаря дружбе со святителем и его усердному ходатайству о. Антоний через несколько лет был возведён в сан архимандрита и назначен наместником Троице-Сергиевой Лавры; в этой должности он пробыл 46 лет.

Митрополита и наместника связывала всю их жизнь совершенно исключительная духовная близость. Из дошедшей до нас переписки всюду явствует со стороны митрополита выражение глубокого уважения и смирения по отношению к своему духовнику (но ведь одновременно и подчинённому ему лицу!). «Благодарю за утешение, — пишет он, — но лучше было бы, если бы вы сделали мне наставление...» «Благодарю вас за искренние слова, я нуждаюсь в поучении...» «Скажите, как поступить в этом случае...» Из этой переписки отчётливо видно, что ни одно важное решение, как в делах управления епархией, так и в порученных ему государственных делах, не предпринимал митрополит Филарет без обсуждения с архимандритом Антонием.

Вот случай из жизни святителя, характеризующий взаимные отношения между ним и наместником Лавры. Выше мы приводили рассказ, как митрополит Филарет отказался освящать Триумфальные ворота. Но вот что по этому поводу, как тайну, сообщил епископу Леониду (Краснопевкову) архимандрит Антоний:

«Когда владыке Филарету объявлено было, чтобы святил ворота (Триумфальные, со статуями языческими), владыка приехал в Лавру и передал мне, — говорит о. Антоний, — что он в борьбе помыслов. Ему говорит совесть: не святи, а все говорят: святи! — «Ты что скажешь?» — «Не святить». — «Будет скорбь». — «Потерпите». После этого возвратился владыка в Лавру крайне смущённый. — «Вот какая скорбь пришла!» — «Это и прежде видно было». — «Да уж хорошо ли я поступил: раздражил Государя. Я не имею достоинств святителя Митрофана». — «Да не берите их на себя, а помните, что вы епископ христианский, пастырь Церкви Христовой, которому страшно одно: разойтись с волею Иисуса Христа». До глубокой ночи толковали; но владыка остался в смущении. Поутру рано присылает за мной. Я испугался, ибо знал, что смущение уже перешло в телесную болезнь. Однако прихожу и невольно улыбнулся, взглянув на владыку. — «Что ты?» — «Да виден орел по полёту». Владыка, уже сияющий, сказал мне: «Пойдём, поблагодарим преподобного Сергия. Он мне явился чувственным образом. Я заснул, а был уже час пятый, как послышался шорох в двери. Я чуток проснулся, привстал: дверь, которую я обыкновенно запираю, тихонько отворилась, и вошёл преподобный, старенький, седенький, худенький и росту среднего, в мантии без епитрахили и, наклоняясь к кровати, сказал мне: «Не смущайся, всё пройдёт...» И скрылся. «Спасибо, — сказал мне владыка, — ты говорил мне против всех».

18 февраля 1855 года скончался Император Николай I, и на Российский престол вступил Император Александр II. При самом начале нового царствования митрополит Филарет воспользовался изменившимися обстоятельствами, чтобы продвинуть остановленное дело библейского перевода. По случаю коронации нового Государя в 1856 году Синод временно перенёс свое присутствие в Москву, и это дало митрополиту Филарету возможность, после очень долгого перерыва, вновь принять участие в его заседаниях. По предложению Московского святителя Синодом рассматривался, между прочим, и вопрос «о доставлении православному народу способа читать Священное Писание для домашнего назидания, с удобнейшим по возможности разумением». Было принято решение возобновить перевод Священного Писания. Окончательное Синодальное определение, выработанное митрополитом Филаретом, было опубликовано весной 1858 года.

Как напутствие всему делу была тогда же напечатана и статья святителя «О догматическом достоинстве и охранительном употреблении греческого семидесяти толковников и славянского переводов Священного Писания», поданная им в качестве докладной записки в Синод ещё в 1845 году, но тогда не увидевшая света. Публикуя эту статью, митрополит Филарет имел в виду предотвратить неправильное пользование различными библейскими текстами, то есть, по сути дела, он определил критерий выбора оригинального текста для будущего русского перевода, решительно настаивая, что в Ветхом Завете необходимо пользование как греческим текстом семидесяти толковников, так и более поздней еврейской масоретской редакцией, и ни один из этих текстов в отдельности не следует принимать за самодостоверный и самоподлинный в своем догматическом достоинстве, как то сделали католики в отношении к латинской Вульгате.

Перевод был возобновлён с Нового Завета силами четырёх Духовных академий. Высшее наблюдение и последний просмотр были доверены митрополиту Филарету, который, несмотря на свой преклонный возраст, деятельно участвовал в работе. Благодаря напряжённому труду всех участников перевода стало возможным выпустить Четвероевангелие уже в 1860 году, а в 1862 году и полный Новый Завет. Перевод Ветхого Завета потребовал больше времени, так что вся Библия вышла в свет на русском языке уже после кончины святителя, в 1876 году. Отношение к русскому переводу Библии в Церкви было неоднозначным. Так, против самой идеи перевода выступал митрополит Киевский Филарет Благочестивый (Амфитеатров; ум. 1857), считавший «славянский текст Священного Писания... отечественною святынею нашею», «чистым, свежим родником живой воды, драгоценным хранилищем Божественной истины, неприкосновенной сокровищницей Божия слова». Митрополит Киевский опасался, и не без оснований, что за переводом Библии последует перевод на русский и богослужебных книг, и таким образом русский текст, предназначенный исключительно для домашнего употребления и лучшего понимания Писания, может проникнуть и в Богослужение. Он писал: «В настоящее время настоит у нас надобность не в переводе Святой Библии на русское наречие, а, напротив, в особенном, прилежном изучении славянского языка во всех наших духовных и во всех светских заведениях и в повседневном прилежном чтении всеми православными на этом языке Священного Писания. Иначе, чего Боже сохрани, если, после перевода Библии, вздумают и начнут переводить на язык русский и книги богослужебные, составляющие главное после Библии и вернейшее и полезнейшее средство для всех сынов Российской Православной Церкви к назиданию их в вере и благочестии». В другой раз он говорил: «Слово Божие низведут на степень слова человеческого, как у реформатов, — вот что из этого выйдет».

Святитель Феофан, Затворник Вышенский, не отрицая полезности русского перевода вообще, решительно возражал против еврейской масоретской редакции Ветхого Завета: «Еврейская Библия нам не подходит, потому что никогда не было её в Церкви и в церковном употреблении. Поэтому принимать её, значит отступать от того, что всегда было в Церкви, то есть, сдвигаться с коренного основания Православия». — «Церковь Божия не знала другого слова Божия, кроме 70 толковников, и когда говорила, что Писание Богодуховенно, разумела Писание именно в этом переводе». Более полезным, чем русский перевод Библии, святитель Феофан считал издание толкований к славянскому тексту, и его собственная деятельность была направлена именно на это.

Каково было состояние духа митрополита Филарета в последние годы жизни, прекрасно передаёт нам Н. Сушков в своих «Записках»: «Вот уже более полувека протекло, как он неутомимо подвизается в отшельнических подвигах, служебных трудах, проповедании слова Божия, в делах благотворительности, совета, утешения. Но старец, несколько согбенный, и то по временам — при усталости или нездоровии, всё тот же духом, головой и сердцем, каким был 40—50 лет назад. Память ему не изменила. Слово его сильно и увлекательно. Что до терпимости и терпения, любви и снисходительности, то смело скажу, что со дня на день он больше и больше становится к ближнему не лицом, а сердцем. Всё любовнее, всё смиреннее, он теперь чаще проявляет ту детскую доверчивость к добру, которая так поразила меня в глубокомысленном муже при начале нашего знакомства. Теперь его простодушная при известном настроении улыбка всё чаще мне западает в душу. Сколько раз мне случалось быть свидетелем его веры в добро! Как бы ни был он подчас озабочен, встревожен, опечален, поведи только речь о каком-либо добром деле, о добрых чувствах или намерениях, чьих бы то ни было, о знамении благодати в какой-нибудь семье, о чудесном исцелении больного по силе веры — и лицо его светлеет, глаза блестят смиренномудрым вниманием, иногда и слезой участия к неизвестным ему людям!...»

И всё это было действительно так. Тело святителя дряхлело, а дух его обновлялся. Порой он так трудился, что, казалось, не замечал своих телесных немощей. Почти 18 часов в сутки он посвящал себя на служение ближним и на церковные дела. Выше уже было сказано, что внутренняя духовная жизнь митрополита Филарета была глубоко сокрыта от его современников; дверь его спальни запиралась на замок, так что никто не знал, когда он ложился или вставал, как провёл ночь. Однако невозможным было утаить от внимательных наблюдателей, что плодом его внутренней жизни на склоне лет был дар пророческий и дар чудотворений, то есть, святость.

«Однажды, — вспоминал епископ Леонид (Краснопевков), — я сказал митрополиту Филарету (1865), что было бы желательно закрепить письменно его взгляды, касающиеся до расхождения со старообрядцами. Филарет ответил: «Для чего?» — «Для будущего», — был мой ответ. Митрополит ответствовал горячо и волнуясь, что он чувствует, что будущее покрыто тёмным облаком и что когда буря разразится, люди, потрясённые громовыми ударами, забудут обо всём, что было до этой бури». Тот же епископ Леонид пишет: «А. Н. Муравьев говорил, что печален взгляд владыки на будущее, и передал его подлинные слова: „Когда я смотрю на малолетних детей, я не могу остаться равнодушным от мысли, что они должны будут, бедные, вытерпеть в сию пору“, — и при этих словах заплакал».

Другое пророчество, подобное этому, встречается в письмах преподобного Амвросия Оптинского: «... Запомнил я слова митрополита Филарета, который не советовал делать ризы на иконы, потому что приближается время, когда неблагонамеренные люди будут снимать ризы с икон».

Многочисленные случаи чудесной помощи, вразумления и исцеления, подававшиеся Господом по молитвам святителя Филарета, собраны в книге Е. Поселянина «Русские подвижники XIX века».

Здесь приведём лишь один менее известный пример — исцеление митрополитом девицы-монахини, духовной дочери игумена Малоярославецкого монастыря Антония, у которого была особая духовная близость со святителем Московским. Юная монахиня страдала от чар, наведённых на неё, подобно тому, как от таких же чар страдала святая мученица Иустина. Митрополит Филарет исцелил её, явившись ей во сне. Он прочитал ей 60-й псалом и велел ей повторять за ним каждый стих и затем читать этот псалом ежедневно.

В октябре 1866 года митрополит Филарет находился в Гефсиманском скиту. Мысли и чувства о приближении кончины не оставляли его. Святитель взял творения любимейшего своего святого отца — Григория Богослова и перевёл умилительную увещательную песнь, так подходящую и к его собственному состоянию:

Конец жизни святителя Филарета действительно был близок. Но прежде, чем он отошёл в вечность, Русская Церковь торжественно отпраздновала 50-летний юбилей его служения в архиерейском сане. 5 августа 1867 года в храмах Троице-Сергиевой Лавры были совершены праздничные Богослужения прибывшими на торжество десятью архиереями в сослужении более тридцати архимандритов. Присутствовали также многочисленные депутаты от разных епархий и учебных заведений из лиц белого духовенства. В этот день о юбиляре молились не только в Лавре, но и во всех уголках великой России; молились в православных храмах Европы, Азии и Африки — столь велик был авторитет Московского святителя.

Неизгладим остался образ митрополита Филарета в памяти Ф. И. Тютчева, присутствовавшего на торжествах: «Маленький, хрупкий, сведённый к простейшему выражению своего физического существа, но с глазами, полными жизни и ума, он непобедимой высшей силой господствовал надо всем, что происходило вокруг него. Пред своим апофеозом он оставался совершенством простоты и естественности; казалось, что он принимает все эти почести только затем, чтобы передать их кому-то другому, чьим случайным представителем он теперь является. Это было прекрасно! Воистину то был праздник духа».

После своего юбилея до середины октября святитель находился частью в Лавре, частью в Гефсиманском скиту. Жить долго он уже не собирался, о чём открыто заявил в своей ответной речи обер-прокурору.

«Доложите Государю Императору, — сказал тогда митрополит Филарет, — что взыскиваемый всегда его милостями, я прежде говорил себе: я их не заслуживаю, но постараюсь заслужить впоследствии; теперь я этого сказать не могу: оставшееся мне время коротко, не успею».

17 сентября после ранней литургии в домовой церкви в Лавре к святителю пришёл о. наместник с докладом о состоянии обители. Митрополит Филарет, едва только кончился доклад, обратясь к архимандриту Антонию, сказал ему:

— Я ныне видел сон, и мне сказано: береги 19-е число.

— Владыко святый, — заметил ему архимандрит, — разве можно верить сновидениям и искать в них какого-то значения? Как же, потом, обращать внимание на такое неопределённое указание? Девятнадцатых чисел в году бывает двенадцать.

— Не сон я видел, — с сердечной уверенностью ответил старец-митрополит, — мне явился родитель мой и сказал мне те слова. Я думаю с этого времени каждое девятнадцатое число причащаться Святых Тайн.

— Это желание доброе, — сказал отец Антоний. Под впечатлением им виденного святитель отправился в свой любимый Гефсиманский скит, чтобы здесь в уединении приготовить себя к блаженному исходу. Он обошёл все пещеры, спустился в подземную церковь во имя Архистратига Михаила, где находилась чудотворная икона Черниговской Божией Матери, помолился пред иконой и облобызал её. А затем, облокотившись на свой старческий посох, он долго стоял перед ней и молился Царице Небесной...

Через два дня, 19 сентября, святитель служил литургию, служил и 19 октября... Последние дни своей жизни митрополит Филарет провёл в Москве на Троицком подворье. Он не отказывал никому в приёме, но предупреждал, чтобы желавшие посетить его приходили непременно до 19 числа. В конце октября последний раз был у митрополита А. П. Муравьев. Разговор зашёл о преосвященном Иннокентии (Вениаминове), архиепископе Камчатском, и о его желании уйти на покой в Москву. Неожиданно Александр Николаевич спросил святителя: «А что бы вы сказали, если бы преосвященный Иннокентий занял после вас вашу кафедру?» Митрополит Филарет улыбнулся и радушно ответил: «Я был бы очень этим доволен, потому что особенно люблю и уважаю преосвященного Иннокентия». Это было последнее пророческое желание митрополита.

Наступило 19 ноября 1867 года. День был воскресный, митрополит Филарет с двумя иеромонахами совершил в своей домовой церкви Божественную литургию. «Лицо митрополита Филарета, — рассказывает епископ Леонид, — всегда сияло и дух его ликовал при совершении литургии. Все знали, что после обедни он был кроток и доступен; когда же сам совершал Святую литургию, он обыкновенно плакал. Но при освящении Святых Даров в день своей кончины его умиление было исключительное и слёзы его были обильны».

После литургии святитель принимал в своих покоях нового Московского губернатора и беседовал с ним довольно долго. Перед обедом сел заниматься письменными делами. Через 10 минут пришли напомнить ему об обеде и нашли его коленопреклонённым с опершимися в пол руками. Он уже не мог говорить, и на исходе второго часа дня Ангел смерти, получив Божие повеление, мирно разлучил праведную душу великого иерарха Русской земли.

Тело святителя после трогательного прощания с московской паствой было предано земле в специально устроенной часовне на южной стороне Свято-Духовского храма Троице-Сергиевой Лавры, где покоится и ныне.

Перечитывая надгробные речи, которые были произнесены у гроба почившего иерарха, нельзя не заметить одной характерной черты: почти все ораторы, отдавая митрополиту Филарету дань глубокого почитания и любви как стражу Православия, обращались к нему с просьбой о его молитвенном ходатайстве пред Престолом Божиим за Русскую Церковь и всю Россию. Разделяя эту веру своих отцов в действенность молитв святителя, особенно необходимых в нынешнее время, когда тревожным мраком неизвестности окутаны ближайшие судьбы Отечества, присоединимся и мы к ним в молитвенном призывании:

«Молитвами святителя Филарета, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас».

Прославление святителя Филарета было совершено Архиерейским собором Русской Православной Церкви в 1994 году.