Икона человеческой свободы

Разве я не свободен? (1 Кор. 9:1)

Бог убеждает, а не принуждает, ибо принуждение
не свойственно Богу (Послание к Диогнету VII, 4)

Что принесём мы в дар?

В православном песнопении, исполняемом в Рождественский сочельник, Пресвятая Дева Мария предстаёт как наивысший, превосходнейший дар, который человечество может принести Творцу:

Будучи величайшим приношением Богу, Богородица является образцом — вторым после самого Христа и по благодати Божьей — того, что значит быть человеком. Она — зеркало, в котором мы видим отражение нашего истинного человеческого лица. И, как пример личности, как одна из нас, главное, что она выражает — это человеческая свобода.

«Разве я не свободен?», — вопрошает апостол. И Мария — особенно ярко это видно в сцене Благовещения — показывает нам, что стоит за этой свободой.

Свобода, способность осознанно принимать нравственные решения с пониманием своей безусловной ответственности перед Богом — это то, что отличает человеческое существо от прочих животных. Как писал Сёрен Кьеркегор в своих «Дневниках», «Самый поразительный дар Бога людям — это выбор, свобода». Без свободного выбора нет подлинной человеческой индивидуальности. Обращаясь к Израилю со словами: «Во свидетели пред вами призываю сегодня небо и землю: жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери...» (Втор. 30:19). Бог предлагает дар — дар, которым нам трудно распорядиться достойно, дар подчас горький, мучительный, даже трагический, — но без которого нам никогда не быть людьми в полном смысле этого слова. Именно свобода выбора более чем что-либо ещё являет образ Божий в нас. Как Бог свободен, так свободен и человек в образе Божьем. Мы, как утверждает св. Афанасий Великий («О постановлениях Никейского собора», XI, 1—2), творцы по образу и подобию Бога-Творца — «суб-творцы», если воспользоваться выражением Толкиена, — и, отвергая эту творческую свободу, мы отказываемся от своей человечности. Апостол Павел указывает (1 Кор. 3:9), что мы — synergoi, «соработники у Бога», «Божьи сотрудники»; в чём состоит это «сотрудничество с Богом» — яснее всего выразила Пресвятая Дева в Назарете.

Когда мы говорим, что люди свободны, как свободен Бог, то это, разумеется, нуждается в уточнении. Божественная свобода безусловна, в то время как наша человеческая свобода в грешном и падшем мире подвергается разнообразным ограничениям. Но даже будучи ограниченной, она никогда не уничтожается совсем; в некотором смысле она несократима и неотъемлема. Яркую иллюстрацию этому можно найти у русского православного писателя Александра Солженицына в романе «В круге первом». Там происходит беседа между заключённым Бобыниным и сталинским министром госбезопасности Абакумовым (глава 18):

«[Бобынин] вошёл... и сел, не поздоровавшись. Сел он в одно из удобных кресел неподалёку от стола министра и обстоятельно высморкался в не очень белый, им самим стиранный в последнюю баню платок.

У Абакумова есть причина вежливо обращаться с Бобыниным: тот нужен ему для выполнения некоей технической задачи, и он спрашивает его почти миролюбиво:

— А почему вы без разрешения садитесь?

— А, видите, есть такая китайская поговорка: стоять — лучше, чем ходить, сидеть — лучше, чем стоять, а ещё лучше — лежать.

— Но вы представляете, кем я могу быть?

Удобно облокотясь в избранном кресле, Бобынин теперь осмотрел Абакумова и высказал ленивое предположение:

— Ну — кем? Ну, кто-нибудь вроде маршала Геринга?

Абакумов приходит в раздражение:

— Так вы что? Не видите между нами разницы?

— Между вами? Или между нами? — голос Бобынина гудел как растревоженный чугун. — Между нами отлично вижу: я вам нужен, а вы мне — нет!

— Слушайте, заключённый, — сказал Абакумов, — если я с вами мягко, так вы не забывайтесь...

— А если бы вы со мной грубо — я б с вами и разговаривать не стал... Кричите на своих полковников да генералов, у них слишком много в жизни есть, им слишком жалко этого всего.

— Сколько нужно — и вас заставим.

— Ошибаетесь!... — и сильные глаза Бобынина сверкнули открытой ненавистью. — У меня ничего нет, вы понимаете — нет ничего! Жену мою и ребёнка вы уже не достанете — их взяла бомба. Родители мои — уже умерли. Имущества у меня всего на земле — носовой платок, а вот комбинезон и вот бельё под ним без пуговиц (он обнажил грудь и показал) — казённое. Свободу вы у меня давно отняли, а вернуть её не в ваших силах, ибо её нет у вас самих. Лет мне от роду сорок два, сроку вы мне отсыпали двадцать пять, на каторге я уже был, в номерах ходил, и в наручниках, и с собаками, и в бригаде усиленного режима — чем ещё можете вы мне угрозить? Чего ещё лишить?

Затем Бобынин продолжает:

— Вообще, поймите и передайте там кому надо выше, что вы сильны лишь постольку, поскольку отбираете у людей не всё. Но человек, у которого вы отобрали всё — уже не подвластен вам, он снова свободен».

Несмотря на все унижения, которым Бобынина подверг тоталитарный режим, в нём остаётся то, что в другом месте Солженицын называет «заветное ядро», «что-то очень и очень неуничтожимое, что-то очень и очень высокое»; и это неуничтожимое ядро есть его внутренняя свобода, которая парадоксальным образом от потери внешней свободы не уменьшилась, но усилилась.

Попробуем вместе исследовать природу этой столь важной для нашей человеческой индивидуальности свободы, которую благодатная Дева Мария выразила с такой полнотой при Благовещении.

Свободный отклик

По мнению Карла Барта, в высшей степени ошибочно полагать, будто во время Благовещения Мария принимает решение, от которого зависит спасение мира. Видеть в Марии, как утверждает Барт в «Церковной догматике», «человеческое существо, сотрудничающее на правах служителя в собственном спасении под действием предваряющей благодати», — это ересь, которая «должна быть безжалостно отвергнута». По Барту, роль Марии во время Благовещения сводится к роли «человека, не проявляющего ни воли, ни стремления, ни творчества, ни самостоятельности, способного лишь принять, быть готовым, позволить совершить что-либо с собой» (т. 1., гл. 2).

Восточное христианство говорит об этом совершенно по-другому. Вот что пишет византийский богослов XIV века св. Николай Кавасила:

«Так что воплощение Слова было делом не только Отца, Его Силы и Духа — благоволения Отца, нашествия Духа и осенения Силы, но также и [делом] воли и веры Девы. Ибо как без участия Трёх Божественных Ипостасей решение о воплощении [Слова] не могло быть принято, так и без согласия Пренепорочной и содействия Её веры [Предвечный] Совет не мог бы быть осуществлён. Бог, научив и убедив Её таким образом, делает Её Своей Матерью. Он заимствует Свою плоть от знающей об этом и желающей этого» (Слово на Благовещение, IV—V).

Кавасила далёк от пелагианства, ибо он утверждает первостепенность Божественной благодати («... без участия Трёх Божественных Ипостасей решение о воплощении не могло быть принято»), но в то же время он вполне осознаёт, сколь важную роль для Воплощения играет тварная человеческая свобода Пресвятой Девы. «Бог убеждает, а не принуждает» — эта фраза из «Послания к Диогнету» как нельзя лучше подходит к событию Благовещения. Бог стучится, а не взламывает дверь — да, Он избирает Марию, но и Мария также совершает выбор. Она не просто готова принять, не выказывая при этом «ни воли, ни стремления, ни творчества», — нет, Она откликается, живо и свободно. Как выразил это св. Ириней, «Мария содействует устроению» (Против Ересей 3.21.7) или, говоря словами апостола Павла, Она — synergos, соработница Богу — не просто послушное орудие, но активная участница таинства. Здесь мы видим не пассивность, а ответственность, не подчинение, а сотоварищество, не слепое повиновение, а взаимоотношение.

Всё это сведено воедино в ответе Марии ангелу: «Се, Раба Господня, да будет мне по слову твоему» (Лк. 1:38). Этот ответ не был предрешён: у Марии была возможность отказаться. Принуждение не свойственно Божественной природе, и Бог, прежде чем воплотиться, хочет получить добровольное согласие Той, Которую Он избрал Своей Матерью. Павел VI в своём важном Апостольском послании Marialis Cultus (2 февраля 1974 г.) указывает, что Мария «допущена к диалогу с Богом», что Она «деятельно и добровольно даёт Своё согласие», что Она вовсе не была «пассивно подчиняющейся женщиной», но скорее Той, Которая сделала «отважный выбор» (§ 37). Она принимает решение. Поразительно (и об этом можно размышлять бесконечно), что в то время как сотворение мира было исключительно осуществлением Божьей воли, восстановление мира потребовало сотрудничества молодой деревенской женщины, помолвленной с плотником.

Соучастие, молчание, страдание

Если Богородица в момент Благовещения являет Собой икону подлинной человеческой свободы и освобождения, то Её слова и поступки, последовавшие непосредственно за этим событием, как они описаны в Евангелии от Луки, раскрывают три главных последствия свободы. Это — соучастие, молчание и страдание.

Свобода предполагает соучастие с другими людьми. Сразу после события Благовещения Мария хочет поделиться с кем-нибудь радостной вестью, и она отправляется в горную Иудею, в дом Захарии, и здоровается со своей родственницей Елизаветой (Лк. 1:39—40). Здесь вы видим важнейший элемент свободы: человек не может быть свободен в одиночку. Свобода не индивидуалистична, а социальна. Она подразумевает общение, не только «я», но и «ты». Эгоцентричный человек, отвергающий какую-либо ответственность по отношению к другим, обладает не более чем ложным подобием свободы, в действительности он жалок в своей несвободе. Освобождение в подлинном смысле — это не вызывающая самоизоляция или агрессивное самоутверждение, но сотрудничество и солидарность. Быть свободным — значит делиться своей индивидуальностью с другими людьми, видеть их глазами, чувствовать их чувствами: «Страдает ли один член, страдают с ним все члены» (1 Кор. 12:26). Я свободен, только если я — prosopon, это греческое слово, которое переводится как «личность», буквально значит «лицо», — только если я поворачиваюсь к другим людям, смотрю им в глаза и открываю им свои глаза. Отвернуться, отказаться от соучастия значит отвергнуть свободу.

Здесь наше понимание свободы тесно соприкасается с христианской доктриной Бога. Мы, христиане, верим в Бога, который не просто един, но един в трёх Лицах. Божественный образ в нас является именно образом Троичного Бога. Бог, наш Создатель и Первообраз, — не просто одна личность, самодостаточная и любящая лишь самое себя, Он — koinonia, или общность трёх Лиц, обитающих друг в друге посредством вечного движения взаимной любви. Из этого следует, что Божественный образ внутри нас, нетварный образ нашей свободы — это «реляционный» образ, проявляющийся через общение, взаимопроникновение. Сказать: «Я свободен, поскольку я сотворён по образу Бога», — то же самое, что сказать: «Я нуждаюсь в тебе, чтобы быть самим собой». Подлинная личность проявляется только во взаимном общении по крайней мере двух личностей, и подлинная свобода существует лишь тогда, когда по крайней мере двое соучаствуют в свободе друг друга.

И это первое, что мы узнаём про свободу на примере Марии. Необходимо общение, открытость другим людям, незащищённость. Невозможно быть свободным без риска, без полного опасностей приключения разделённой любви.

Поскольку свобода предполагает соучастие, общение, она предполагает и молчание, слушанье. «Да будет мне по слову твоему», — отвечает Мария во время Благовещения. Только вслушавшись в слово Бога и через слушание приняв его в сердце, Она смогла зачать и носить Слово во чреве. Лука неоднократно подчёркивает эту характерную черту Богородицы — способность к слушанию. Так, он замечает, что после того, как к новорождённому Христу пришли пастухи, «Мария сохраняла все слова сии, слагая их в сердце Своём» (Лк. 2:19). Почти так же кончается рассказ о двенадцатилетнем Иисусе в Храме: «И Матерь Его сохраняла все слова сии в сердце Своём» (Лк. 2:51). Необходимость слушания подчёркивается и в сцене свадьбы в Кане, когда Мария велит служителям: «Что скажет Он вам, то сделайте» (Ин. 2:5). Это Её последние слова во всех четырёх Евангелиях, Её духовный завет Церкви: «Слушайте, принимайте, откликайтесь». В Евангелии от Луки есть место, где женщина из толпы благословляет Мать Христа, а Он отвечает: «Блаженны слышащие Слово Божие и соблюдающие его» (Лк. 11:27—28). В этом ответе Иисуса не содержится неуважения к Той, Которая родила Его, — это указание на то, в чём заключается Её подлинная слава. Почитание Богородицы должно основываться не просто на факте Её физического материнства, а на том, что Она внутренне, всей Своей волей, всей полнотой и цельностью Своей личной свободы слушала слово Бога и хранила его, и следовала ему.

Итак, молчание — это второе качество, в котором Богородица проявляет Себя как икона человеческой свободы. Для Григория Паламы и для всей православной мистической традиции образ Богородицы несёт на себе печать исихазма: Она уповает на Святого Духа в сердечном молчании. Такого рода молчание предполагает не отрицание, не просто какое-то отсутствие звуков или паузы между словами — нет, оно — утверждающее и живое, оно — один из глубинных источников нашего бытия, важнейшая часть строения нашей человеческой индивидуальности. Без молчания мы не можем быть людьми в полном смысле этого слова, без молчания мы не можем быть по-настоящему свободны. Беспрерывная болтовня порабощает, а свобода невозможна без слушания. Богородица свободна, потому что Она слушает. Если мы не в состоянии слушать других, если мы, как Она, не обладаем хоть в какой-то мере этой способностью к творческому внутреннему молчанию, мы лишены настоящей свободы. Лишь тот, кто умеет молчать, умеет слушать других, способен принимать решения на основе подлинной свободы выбора.

Но у свободы есть и третья сторона, и её подчёркивает Лука, когда приводит слова Симеона, обращённые к Марии, когда Та приносит своего Первенца в Храм: «И Тебе Самой оружие пройдёт душу» (Лк. 2:35). Свобода предполагает страдание. Она означает кенозис, несение креста, готовность положить жизнь за других. Добровольный выбор Марии во время Благовещения приносит ей не только радость, но и горе. Современный русский философ Николай Бердяев — «пленник свободы», как его называли, и это прозвище было ему особенно по душе, — с отчётливой ясностью осознавал эту цену свободы. «Я всегда знал, — пишет он в своих автобиографических заметках, — что свобода порождает страдание, отказ же от свободы уменьшает страдание. Свобода не легка, как думают её враги, клевещущие на неё, она есть тяжёлое бремя. И люди легко отказываются от свободы, чтобы облегчить себя». Эта тяжесть, жертвенность свободы ясно выражена и в «Притче о Великом Инквизиторе» из романа Достоевского «Братья Карамазовы». Инквизитор упрекает Христа за то, что Он освободил человечество, причинив тем самым людям такую боль, которую они не в силах вынести. Как утверждает Инквизитор, он со своими сподвижниками, видя мучения людей, отняли у них этот жестокий дар свободы. «Мы исправили подвиг твой», — говорит он Христу. Инквизитор прав: свобода — поистине тяжёлое бремя, и Мария испытала это в полной мере, когда стояла у подножия Креста. И в то же время без свободы нет ни подлинной индивидуальности, ни взаимной любви. Отказываясь использовать дар свободы, мы ставим себя ниже человеческого уровня; лишая свободы других людей, мы их обесчеловечиваем.

Таковы некоторые аспекты того, почему Богородица, являясь для нас зеркалом и образцом, представляет собой икону человеческой свободы. «Разве я не свободен?» Да, конечно, свободен — каждый из нас сотворён свободным. Но свобода — не только дар, но и испытание, и труд — и это мы видим на примере Богоматери. Мало просто принять свободу — её необходимо обнаружить, познать, использовать, защищать — и, в конце концов, принести в жертву. Здесь я хотел бы привести окончание цитаты из Кьеркегора, которую упомянул вначале. «Самый поразительный дар Бога людям — это выбор, свобода. И если хочешь спасти свою свободу и сохранить её, есть только один способ: в то же мгновение вернуть её Богу — и себя вместе с ней». Лишь принеся Богу свою свободу — через соучастие, молчание и страдание, — каждый из нас может стать истинно свободной личностью по образу Святой Троицы, — следуя примеру Благословенной Девы Марии.

Перевод В. С. Иванова
bogoslov.ru

^[1] «Что Тебе принесем, Христе, яко явился еси на земли яко человек нас ради? Каяждо бо от Тебе бывших тварей благодарение Тебе приносит: ангели пение, небеса звезду, волсви дары, пастырие чудо, земля вертеп, пустыня ясли; мы же Матерь-Деву».