Прерванная молитва

Прерванная молитва
И справа, и слева
Кровавые зевы
И каждая рана:
— Мама!
И только, и это
и внятно мне, пьяной
Из чрева и во чрево:
— Мама!
Без воли — без гнева —
протяжно — упрямо —
до самого неба:
— МАМА!

Эти стихи известной поэтессы Марины Цветаевой описывают поле боя, где нет уже ни «белых», ни «красных», но есть взрослые несчастные дети, умирающие в гражданской войне — парадоксальной, жестокой, бессмысленной. Вопль-плач поднимается «из чрева — до самого неба».

Слышите: когда-то уверенный в себе и сильный воин перед лицом смерти творит молитву — обращается за помощью к маме. Не к Всемогущему Богу — Отцу Небесному, а к слабой, земной женщине, носившей его Жизнь и Душу в своём лоне, под сердцем своим.

Умирающий призывает далёкую маму, надеясь вновь обрести надёжность пуповины, через которую к нему вернётся пролитая кровь, утерянная сила, продолжится его путь среди живых, заключит в объятия Радость. Возможно, надежда подарит несчастному последнее видение, что его встречают любящие, единственные во вселенной материнские ладони. Боль и отчаяние перестают терзать взрослого мужчину, ибо он снова — ребёнок, и с ним — его мама ЗАСТУПНИЦА!

«Пусть всегда будет мама, пусть всегда буду я!» — в безбожном советском периоде слова этой детской песенки звучат, как религиозное заклинание, по сути — та же молитва. Вера малыша в свою родительницу, самую лучшую, самую добрую мамочку на свете, облагораживает каждое её слово, действие, безусловным всепрощением растворяет даже частые педагогические ошибки женщины.

Мама для маленького ребёнка — Святая Святых. Память «преджизни» вызывает у Дитя благоговение перед Той, Которая была прежде его рождения. Подсознание малыша, безусловно, согрето Светом того времени, когда Великое Святилище — мамино чрево сохраняло Дух младенца, пока Творец ткал час за часом, неделю за неделей тонкое полотно новой человеческой плоти.

Медицина скупо, сухо и чётко отчеканит нам информацию об основных этапах внутриутробного развития ребёнка, его росте (в миллиметрах и в сантиметрах), весе (в миллиграммах и граммах). Но каким прибором нам измерить и взвесить Душу человеческую, Богоподобную?

На 18-й день жизни малыша возможно прослушать и просчитать биение крохотного сердечка, пульсирующего рядом с огромным маминым.

И на шестой неделе нерождённой жизни удаётся зафиксировать биотоки мозга того, чьё имя ещё не названо. Но чем исчислить силу недовоплощённой Любви ребёнка? Его надежду? Каким прибором измерить это Нечто Неизмеримое? Какой мерой определить ценность ЕГО ЖИЗНИ?!

Спросите об этом не рождавшую женщину, врачами и годами бесполезных попыток приговорённую к бесплодию. Спросите мать, потерявшую единственную свою Деточку. Спросите старую бабулю, которая так никогда и не дождалась с поля боя сыночка, того самого, кто взывал, погибая «без воли — без гнева — протяжно — упрямо — до самого неба: МАМА!..»

Наши не рождённые сыны, наши не рождённые доченьки-красавицы... Они были взвешены и измерены убогими взрослыми мерками, и признаны негодными, нежеланными. Мы уносили их под своим сердцем в абортарий, оставляли в хирургическом кабинете, где ждала их жадная смерть.

И затыкали не уши свои, а души, чтобы не знать, как «и справа, и слева кровавые зевы, и каждая рана — МАМА!» Маленькое обращение к маме, короткое, — длиной в нежеланную детскую жизнь, — грубо оставлено без ответа и внимания, без милости. Прерванная молитва не была услышана нами, но живёт в нас, звучит аккордом Любви, «которая не перестаёт никогда». И однажды (в одно прекрасное утро, или в дождливый день, или одиноким вечером) мать-детоубийца услышит тихий зов, который, наконец, пронзит кромешность её взрослого «рая». Абортируемые дети «изливают души свои в лоно матерей своих».

Это — горе и позор женского рода!

Не нареченная мамой! Не твоя ли очередь творить молитву покаяния? Горек плод бездумной жизни... Вот, ты лежишь на жёстких коленях Судьбы, которую сама себе уготовила. Убивая Чадо своё, не свою ли жизнь погубила?!

«Деточка моя! Неувиденное Дитя, неназванное. Куда ушло ты по жестокости моей, по невежеству слепой души моей? Бездонным, раскаленным, пустым колодцем — вот чем стала утроба моя. Боль поглотила Солнышко, захлебнулась во тьме ясная Звёздочка. И тьма эта пропитала плоть, жизнь, судьбу мою.

Дитятко нежное! Ясные глазки твои, ручки крохотные... Где, как встретить тебя теперь, обнять-приласкать, убаюкать, утешить??? Испросить Великого Прощения, ибо не ведала, что творила. Где ты, Радость моя и Любовь?»

И только эхо Вселенной подхватит: ГДЕ?... ГДЕ?... ГДЕ?...

«Аборт и его последствия»