Опасный человек

Поначалу ты раздражаешься от праздного бездействия и бесконечной болтовни его вечно рефлексирующих героев, интеллигентов — сталкеров, проводников на нейтральную полосу. Ты улавливаешься на это знакомое тебе с юности «травление пара» от «кипения возмущенного разума» на полуночных «совковых» кухнях. А потом, когда ты поддаешься на эту уловку мастера и начинаешь прислушиваться к тому, о чем же все-таки говорят между собою герои, пытаешься поймать «главную рыбу» беседы, — ты вдруг догадываешься, что уловлен сам...

Этими разговорами режиссер отвлекает тебя, как ловкий арбатский «наперсточник» своими пассами, чтобы в один прекрасный момент «показать фокус»: ты думаешь, что пришел сюда смотреть кино? Как бы ни так! А про обратную перспективу, как на иконе, слышал?!

Нет, нынешняя молодежь не знает этого счастья дружно посмеяться или сурово взгрустнуть целым залом! Как это важно чувствовать себя членом общества! И когда тебя преследовали уныние или тоска, ты шел в наш советский кинозал не столько для того, чтобы посмотреть, например, новую французскую кинокомедию с Пьером Ришаром, сколько для того, чтобы «подзарядиться» положительной энергией от нашего в целом здорового советского зрителя.

Все-таки прав был товарищ Ленин, сказавший, что важнейшим из всех искусств является для нас кино!

Наверное, вождь сказал эту фразу именно для того, чтобы пролетариат хорошенько знал, в кого он должен со всей яростью метнуть свой булыжник праведного гнева или сокрушительного сатирического смеха.

Нам нужны, необходимы знаки, эти щелчки пальчиками за кадром, чтобы мы понимали, где нам нужно дружно смеяться, плакать, негодовать. Мы уж так выучены. У нас, как у собачек Павлова, без этих сигналов рефлекс не срабатывает и эстетическое чувство в организме вырабатывается плохо.

Но вот тут появляется Человек, который вместо того, чтобы метать «праведные» булыжники, начинает чертить знаки на песке.

«Что Он там чертит?! Почему Его не волнует то, что мы тут решаем?! Почему Он противопоставляет Себя обществу и уводит нас в сторону от решения насущной нравственной проблемы?!» И кто-то заглядывает через Его плечо на знаки на песке — и вдруг понимает, что подглядел себя... Себя, уважаемого всеми фарисея, подглядел за каким-нибудь пошлым грехом...

А кто без греха?

Нас учили, что 1+1=2. Все просто и понятно. И как сказал товарищ Ленин: «Главное — учет!» Но герой в фильме «Ностальгия» смотрит в зеркальную створку платяного шкафа и видит отражение другого героя, который до этого говорил, что капля, соединяясь с другой каплей, являет собой не два капли, а одну. И на стене в его странном доме «без крыши» висит плакат: «1+1=1». И нас вдруг озаряет: да, это так, если не считать по головам, если не суммировать булыжники! Человек отражается в человеке. А в людях отразится Бог.

А как Он видит человека?!

Янковский и Тарковский
во время съемок «Ностальгии»

Есть в фильме «Ностальгия» такой эпизод: герой (Олег Янковский) стоит в галерее храма, камера плавно перемещает за его спиной фон и вдруг останавливается. В перспективе колоннады герой оказывается точно пойманным, как в оптическом прицеле. Осталось только медленно спустить курок финальных событий фильма. И выстрел (сцена со свечой в бассейне) оказывается точным.

Герой уже «помечен» странной сединой. Но Тарковскому этого мало. И вот на героя сквозь провал в крыше, как «знак Неба», медленно опускается птичье перо... Знакомо? Правильно, это начало фильма «Форест Гамп». Режиссер Земекис подберет у Тарковского это перышко, с американской аккуратностью положит в детскую книжку. Пригодится...

Что ж, пожалуйста! Не жалко. У нас всего много. Но вот с душою — шалишь! Это как тлеющий на огне томик стихов. И если Форест Гамп все время бежит, бежит сквозь пестрый календарь американской истории, саму Америку, сквозь всю свою собственную жизнь — то наш герой замирает мудрым сфинксом в оптическом прицеле Божьего взора...

И как это почтенно! Торжественно! Трагично! Что там «Титаник»?!

Заливает, заливает книги, стоящие в доме на полках, дождем. («Солярис») Откуда в нем собаки и почему идет в нем снег? Откуда здесь чужие люди? («Жертвоприношение») Это же наш с вами дом! Мы живем тут!

«Пап, а это и есть конец света?» «Да, сынок. Просто в нашем доме оскудела любовь...»

Есть нечто неуловимо двоякое в сцене «спасения семьи» С одной стороны, действительно жалко жертв «религиозного фанатизма». С другой стороны, сцена с отцом, который бежит по ступенькам за сыном, подана так мастерски, что жалость разворачивается наоборот, как гнев фарисея, подглядевшего знаки на песке...

И образ матери, целующей сапоги «освободителя полицейского», страшен...

А что может противостать оцепеневающей холодом нелюбви, если не огонь?

«И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, — нет мне в том никакой пользы», — говорит Апостол Павел (1 Кор. 13:3).

А есть польза, если я имею любовь? Я могу отдать свое тело на сожжение хотя бы для того, чтобы людям стало светлее? Теплее? Яснее?

Вот и идет герой в конце фильма со свечой по дну бассейна.

Кстати о свечах. Иногда, когда речь идет о единосущности лиц Святой Троицы, приводится такой пример: если зажечь две свечи от пламени третьей, то, суммируя сами свечи, мы не сможем суммировать огонь свечей. Природа огня одна. Таким образом, рождается еще одна чудная арифметика: 1+1+1=1. Или даже можно сказать так: 3=1. Именно эту христианскую «арифметику» и утверждает режиссер в самой финальной сцене фильма «Ностальгия»: герой сидит на берегу небольшого пруда, а в воде пруда отражается три окна все того же храма, который вбирает в себя как частность русскую деревеньку, как целое- весь мир. Это мироздание. Удивительно...

Но в чем тут, собственно, христианство?! Герой умирает без церковного напутствия. Весь фильм он только ходит и говорит, не совершив ни одного доброго дела. Не считать же за доброе дело участие в судьбе его сумасшедшего итальянского alter ego? И не полагать же за аскетический подвиг путешествие с зажженной свечой по дну бассейна?

А чего стоит самосожжение (самоубийство) его итальянского двойника?!...

Все так... Но вдруг что-то щелкнет в твоем сознании, как свет включится: «Господи, что же я на-тво-рил?!»

Все-таки прав был Леонид Ильич Брежнев в качестве героя популярного анекдота 70-х^[1].

«Видел тебя под смоковницей» — по сути дела, все фильмы Тарковского именно об этом. А завораживающее движение вод, замысловатые вензеля машин по скудному ландшафту его фильмов, бесконечные словесные элоквенции его героев- это только лишь таинственные письмена, знаки на песке...

Когда я в первый раз ходил в Ярославле начала 80-х на фильмы Тарковского, я осуждал нашего советского зрителя, который, купив абонемент на режиссера, ставшего благодаря своей смерти на чужбине по популярности вровень с Высоцким, сначала валил в кинозал валом, а потом, где-то к середине любого из его фильмов, лавинообразно покидал сеанс. Но с годами я стал смотреть на это как бы другими глазами: а может быть, мои соотечественники и современники не просто уходили тогда с фильмов Андрея Тарковского? Может, советские люди, покидая зал, освобождались от своих запазушных булыжников и учились быть просто людьми?

Люди уходили домой, ругая, на чем свет стоит «мутного» Тарковского, но им еще нужно было определиться, как с этим со всем жить дальше? Что делать с этими вопросами, которые рождались из меняющейся и распадающейся материи его фильмов, из этой «поэзии разрушения», как росток из погибшего зерна?