Монашество

«Се удалихся бегая, и водворихся въ пустыни. Чаях Бога, спасающего мя» (Пс. 54:8)

Наше священное ремесло, существует тысящи лет,
С ним и без света миру светло!

Архимандрит Аввакум (Давиденко)

Постараюсь кое-что написать о монашестве, хотя знаю, что мой голос тонет в хоре подобных мне голосов.

Если человек однажды, среди сутолки мира, хоть в мыслях возжелал одиночества — он уже монах. Хоть на время, но монах. Некоторым из нас, отягченными, обессиленными непомерно бешенными темпами жизни, требующим от человека немалой эффективности, динамики, хочется подчас тишины, покоя, упорядоченной созерцательности, отсутствия людей — это желание и есть монашество, его идея. Памятуя, что Бог есть Свет, безмолвно-мысленный Свет, то монашество положило начало созерцанию, спогляданню (укр.) этого Света. Симеон Солунский в своем знаменитом Светоносном гимне, который можно с уверенностью назвать символом веры монашества, писал: «Оставьте меня одного заключенным в келлии, иль мрачной горной пещере; отпустите меня с одним Человеколюбцем — Богом; отступитесь, удалитесь все, позвольте мне умереть одному перед лицом Бога, создавшего меня. Никто пусть не стучится ко мне в дверь и не подает голоса; пусть никто из родных и друзей не посещает меня. Никто пусть не отвлекает насильно мою мысль от созерцания благого и прекрасного Владыки. Никто пусть не дает мне пищи и не приносит питья, ибо довольно для меня умереть перед лицом Бога моего, Бога милостивого и человеколюбивого, сошедшего на землю призвать грешников и ввести их с Собою в жизнь Божественную. Я не хочу более видеть свет мира сего, ни самого солнца, ни того, что находится в мире. Ибо я вижу Владыку моего и Царя, вижу Того, Кто поистине есть Свет и Творец всякого света. Вижу источник всякого блага и причину всего. Вижу то безначальное Начало, от которого произошло все, через которое все оживляется и исполняется пищи».

Как это возвышенно, как прекрасно! Кто познал радость и сладость монашеского созерцания, тот уже никогда не поменяет их на что либо другое.

Непосредственной основой христианского монашества, послужили слова Христа в Евангелии: «Оставь сети и следуй за мною…» «Если хочешь совершен быти, пойди, раздай имения твоя и следуй за мною». Христианская жизнь рассматривается как полное противостояние мирской жизни: «Если кто не возненавидит отца своего и матерь свою, жену и детей и не идет в след Меня, тот недостоин Меня». «Не любите мира, ни того, что в мире.» История молодого богатого юноши словами Иисуса Христа, постоянно напоминает нам об опасности для духовной свободы человека мирского богатства. Другие тексты Писания учат нас распять свое «я». Поэтому, косвенным поводом, мотивом монашества служит строгое исполнение буквы и духа Новозаветных Писаний, которые провозглашают за идеал отказ от семьи и избежание вовлечения в мирскую жизнь. Все эти заповеди сопряжены с многими сложностями в применении их на практике, что дает мотив ненавистникам христианства и монашества повод обвинять их последователей в духовном экстремизме, разрушающем обычную семейную, мирную жизнь людей.

Начало начал монашества

В христианстве монашество сначала зародилось как мирянское движение внутри Церкви. Епископы и пресвитеры не были его инициаторами, но, даже поначалу относились к нему с готовой долей недоверия, подозрительности. Монашество, как говорил митрополит Антоний Сурожский, началось тогда, когда закончилось мученичество. Это не агрессивная форма жизни, бытования.

Основателями монашества в христианской Церкви обычно считаются Антоний Великий и Павел Фивейский. Следует заметить, что это чисто умозрительное, условное соотнесение с их именами сей исторической заслуги благодаря писаниям Иеронима Стридонского и Афанасия Александрийского. Монахи, отшельники были и до Антония с Павлом. История знает упоминания о многочисленных общинах при церквах девственников и девственниц, благочестивых вдов. Так что очень спорный может быть тезис, что монашество началось лишь тогда, когда закончилось мученичество. Оно было раньше, точнее и вернее будет сказать — всегда.

Греко-Римский античный мир

Духовная жизнь, в образе монашества, была известна далеко до христианства. Языческий греко-римский мир тоже являл, производил из своих недр великие образцы монашества, анахоретства, отразившиеся впоследствии и на христианском. Можно сказать, что на христианском монашестве отразилось влияние греческой философии и в частности учение стоиков, учивших о необходимости преодоления плотских влечений, желаний. Стоики учили, что нужно прожить свою жизнь ровно, размеренно, без эмоциональных взлетов и падений (гностицизм). Также ярким примером монашества до монашества, является жизнь древнегреческого философа Диогена киника, или ясней — циника, ведшего удивительнейший образ жизни. Он делал вызов современному ему обществу тем, что жил в большой деревянной бочке, с фонарем, естественно без семьи. Ходя по Синопу (город в котором жил), в многолюдной толпе, при ярком свете дня с зажженным фонарем, произнося денно и нощно свою знаменитую фразу: «Ищу человека!», он показывал наглядным примером, как мало в мире истинно великих, просветленных людей, людей подвижников духа, людей с большой буквы. Легенды приписывают ему встречу с Александром Великим, Македонским, якобы пришедшим к нему для беседы. Увидав «Великого», стоящего напротив его бочки, он невозмутимо сказал: «Отойди, и не затмевай мне солнце!»

На христианском монашестве сказалось также учение исчезнувших эзотерических (тайных, посвященных для узкого круга) сообществ. Гностицизм интелектуально разбитый христианством во втором веке, вскоре возродился в самом христианстве, в другом обличье, чтобы в третьем и последующих веках влиять на Церковь через аскетизм — учение, которое, напрочь отбрасывало все плотские желания. Гностики учили — плоть зло, создание низшего божества. Христианское монашество приняло такую точку зрения, согласно которой все плотские желания — зло. Обеты бедности, отречения от мира, безбрачие. Отказ, отречение от сексуальных желаний, по своей сути представляли взгляды на жизнь последователей гностицизма. В сем мире ничто не уходит и не исчезает бесследно, но переходит в иные состояния, набирают иных форм. Жизнь однажды созданная Творцом, очень многообразна во всех своих формах и проявлениях. И одной из форм жизни и есть монашество.

Монашество иудейской общины

Ветхозаветная иудейская община, в свою очередь имела свое монашество и даже монастыри. Из Библии мы знаем о назореях, посвящавших себя Богу, а из истории и археологии, недавно мы узнали о ессеях, которые вне рамок официального иудаизма основали в пустынной местности, на берегу Мертвого моря, общину, которая была уже настоящим, хорошо организованным, отлаженным монастырем. Историк Плиний Старший о ессеях писал:

«На запад от Мертвого моря, обитает народ уединенный и самый удивительный из всех, без женщин, без любви, живущий в обществе пальм. Однако, они обновляются все время, и к ним во множестве приходят новобранцы, люди уставшие от жизни, побуждаемые превратностями судьбы избрать их образ жизни. Таким образом, уже тысячи веков существует, сколь это ни невероятно, вечный народ, в котором никто никогда не рождается. Так, благодаря им, приносит свои плоды раскаяние, сострадание, сочувствие, которое их жизнь пробуждает у других».

Загадочный буддийский восток

В Индии, на востоке, Гаутама Будда своим учением вызвал от небытия к бытию монашество в Тибете, Индокитае. И хотя наш православный писатель архимандрит Рафаил (Карелин) написал, что то там о сатанинском «метампсихозе» буддистов и индуистов, посчитаем, что это было его частное мнение, а не мнение всей полноты Церкви. И наоборот, в противовес отцу Рафаилу, наше дореволюционное монашество имеет прекрасный образец общения православных и буддийских монахов. Так, соловецкие братия, в период русско-японской войны начала 20го века, направленные на дальний восток с иконками для Российской армии генерала Куропаткина, на обратном пути посетили Памир, где имели незабываемую встречу с тамошним далай-ламой и монахами. Буддийские монахи дали православным гостям в подарок на память некоторые экзотические лекарственные растения, в частности — бадьян, дабы они разводили их у себя на родине и пользовались ими в лекарственных целях. И странно чудо, глубоко южный бадьян прижился на Соловках, а уже оттуда распространился по всей России, как лекарственное растение.

Насколько был велик авторитет жизненного подвига Будды, свидетельствует житие «Варлаама и Иоасафа царевича индийского» вставленное византийским переписчиком в живую ткань христианской агиографической литературы. Оно есть ни, что иное, как копия, калька с жизнеописания основателя мощнейшей и древнейшей религии востока — буддизма, которая является источником жизненного вдохновения для миллионов людей юго-восточной Азии. В нем, ни одного индийского имени.

Варлаам и Иоасаф

Повесть, приписывавшаяся прежде Iоанну Дамаскину, теперь считается христианской переделкой истории жития Будды, проникшей через арабов в Грецию, а оттуда, между прочим, и в Россию. Содержание ее следующее. Царю Индии Абеннеру (или, по старому русскому переводу, Авениру, хотя в самой Индии такого имени отродясь не слыхали Авнэр (евр.) было предсказано, что его сын, Iоасаф, примет христианство. Желая оградить сына от этого, Авенир поселяет его в роскошном замке, где ничто не должно было возбуждать мысли о несчастии. Но однажды царевич, гуляя, увидел похороны, дряхлого старика и прокаженного, и у него явилась мысль, что вся жизнь состоит из бедствий. В это время в замок к Iоасафу, под видом купца, проникает христианский пустынник Варлаам, который рассказывает ему притчи, объясняющие основания христианства и крестить его. Отец, узнав об этом, посылает к Iоасафу мудреца и волшебника разубедить его и возбудить в нем страсти, но они сами обращаются в христианство. Авенир отдает одну половину царства, надеясь, что правительственные заботы отвлекут его от новой веры, но Iоасаф обращает в христианство своих подданных, после чего и отец его крестится. По смерти отца, Iоасаф удалился в пустыню к Варлааму и проживает там 85 лет. Время составления этой повести — первая половина VII в., но широко распространяться она начинает только с XI в. Причины ее популярности можно видит в идеализации отшельнической жизни и в притчах Варлаама, которые часто распространялись и отдельно от повести (напр. «притча о иньрозе», «о трех друзьях»). Печатные издания повести явились уже в конце XV ст. Древнейшие русские списки относятся к XIV — XV в. Памятник, вероятно, перешел к нам из Болгарии, на что указывает надпись «от болгарских книг», стоящая в некоторых рукописях перед притчами. История Варлаама и Iоасафа отчасти перешла в духовные стихи (Разговор царевича Осафия с пустынею). Большая Энциклопедия, том 4й. Санкт-Петербург, 1904 год.

Онтологическая природа монашества

Монашество онтологически, внутренне и даже (это не проговор) биологически присуще роду человеческому, вернее — отдельным его представителям. Оно было и будет, как бы ученые и неверующие к нему отрицательно не относились, не спрашивая их. Например, великий российский ученый Михаил Васильевич Ломоносов в своем научном трактате «Об улучшении народонаселения Российского» резко отрицательно относился к монашеству, как явлению, сказав там, что оно есть рассадником противоестественных пороков человеческих. Ну, что здесь можно сказать? Отрицание монашества, резкое его неприятие было присуще ученому, может быть как форма самовыражения, самоутверждения, это было его «я». Это его право, но, повторюсь, монашество было и будет, не спрашивая ни великих ученых, ни малых нас простецов. Это образ жизни, бытования. Так есть.

Непостоянство человеческих усилий

Старец Лев Оптинский говорил: «Монашеский искус точно также как и брачные узы, вначале бывают привлекательны, при длительном же несении становятся нестерпимы.» Так что при детальном рассмотрении мы видим две стороны одной медали, которая называется — жизнь, вернее ее подвиг.

Человек решил изменить свою жизнь, сделав выбор и поступая в монастырь, он принимает обеты безбрачия, послушания настоятелю и старшей братии жизни, далее следует обет пребывания в монастыре, даже до последнего своего издыхания, ну и так далее, прочие более или менее значительные обеты. Но, навсегда не бывает. Такова диалектика бытия. Как говорил иеромонах Венедикт, насельник Лубенского монастыря, случайно заехавшим посетителям экскурсантам: «Монахи — это такие люди, которые отрекаются в мире от всего, от всего на свете». Но, это, так себе, в идеале. Естественно от всего в мире отречься невозможно, просто по той простой причине, что сам мир давным давно, прочно, надежно, деловито вошел в монастырь и занял там право хозяина. Обители охозяйствились. Монастыри собственники, монастыри землевладельцы — сейчас уже не миф, но буднично-тривиальная реальность. Лубенский Мгарский монастырь содержал до революции две корчмы!!? Как вам это нравится? Монах подсознательно чувствует, что то тут не то, не по идеалу. Наступает момент ясности, сознание бунтует и человек уходит искать истинного монашества. Уходит из монастыря в котором при пострижении клялся пребыть постоянно. Монаха ничего не держит и ничего не связывает в этой жизни, в этом мире. Он свободен. И посему легко оставляет то место, которое ему надоело, в котором накопились жизненные противоречия и по каким то причинам стали несносны. Семьи нет, дома нет, детей нет и в этом смысле монах свободнейший и счастливейший путник земли. Отречение от мира который в тебе и ты сам в своей глубинной природной сущности — мир. Поэтому уход из монастыря — это уход от самого себя. Сам от себя не убежишь. Проходит какое то время монах поездит по миру, покатается, помытарствует, проголодается, обессилеет, почувствует себя чужим на празднике жизни и не найдя идеала, а помилуйте: разве идеал можно найти в этой жизни?, возвращается в обитель, где хоть и не идеально, не свободно, но! по мирскому привычно, тепло и сытно. Человек не дух, но плоть. Монах тоже подвержен этому определению.

Оптимизм монашества

Все таки, что ни говори монашество, даже в его нынешнем общежительном, коммунальном варианте, не есть совершенным. В идеале оно должно быть пустынным, или в крайней мере — глубоко индивидуальным, очень отличающимся от жизни мирской, житейской. Человек должен родиться монахом, сиречь — индивидуалистом. Монашество же общежительное, скопом, миром, общиной, являет сейчас из себя, как образец «улья», общего организованного, полезного делания, так и великий пример кризиса, безликости, беглой текучки кадров, разложения (современные монастыри).

Куколь или камилавка?

«Насколько отстоит небо от земли, настолько отстоят пути мои от путей ваших», — помните библейское у пророка. Мантии, рясы, подрясники, клобуки — деревянные костюмы, только малый перечень того, что оно, какие мирские принадлежности, еще в себя вмещает. В эпоху царя Алексея Михайловича феодальные монастыри России, желая подражать сильным мира сего, начали отказываться от древней уже сложившейся формы клобуков — куколей, заменяя их на камилавки, по образцу боярских, причем чем выше клобук (боярская шапка), тем тщеславней. Сия смешная тенденция продолжается и по сей день. Я помню, еще в 70е годы Почаевские батюшки-монахи носили низенькие камилавки-клобуки 12–14см не более. С 1988 года со свободы нас начало дуть, надувать тщеславие. Сначала монахи Троице Сергиевой Лавры стали завышать клобуки, это неподражательное начинание подхватили затем и все монастыри. И теперь посмотришь на монаха, на голове у него водружен, ну настоящий тебе высокий пень. Монах стал выглядеть тщеславно шутым, «яко безрога корова» архим. Сильвестр говорил смеясь. Следует заметить, историк поймет, что форма — это не то древнее философски-пустынное монашество, монашество аввы Антония Великого и Павла Фивейского. Наше нынешнее монашество — это стилизованное, театрально-ряженное монашество. Тот стиль, образ, которому подражать не следует. Я думаю, по пути исторического осмысления монастыри и монашествующие в дальнейшем откажутся от дутых и шутых (смешных) тщеславностей. Святогорская Лавра в этом смысле уже обозначила робкие шаги. Там уже начался возврат к куколям (в пещерной церкви на ранних литургиях братия служат в куколях). Но, я думаю, то одеяние в котором монах чувствует себя более всего уютно и в котором больше всего времени своей жизни пребывает это — подрясник, четки, пояс и скуфия. Вот достаточная одежда монаха, к которой трудно больше, что либо добавить, или убавить.

Авва Антоний — великий либерал

Антоний и Павел были исключительно монашествующими духа. Они носили простую, обычную одежду, хотя вели необычный образ жизни, не зная ряс и клобуков, не принимая никакого пострига. Этого еще ничего в то время не было и в помине. Авва Антоний, кроме того, что был Великим основателем монашества, был также великим либералом. Он был открыт, весел и радостен. Охотнику, приставшему к его общине и мысленно осудившему старца, за то что он шутливо развеселял своих братий, авва Антоний преподал мудрый урок с луком и натянутой все больше, больше и грозящей порваться тетивой.

Обрядовое общежительное монашество началось на полстолетия позже во времена Пахомия Великого, введшего организованные, общинные, структурированные, казенные формы. Харитон Исповедник ввел постриг в 350 году, о чем упоминает его житие за 20 сентября. Уже после него пошли постриги и специальные одежды, форма, от слова — формальность. Но, это уже было, в каком то смысле, и первым отступлением от пустынного, идеального, неформального, точнее сказать — евангельского образа монашества. Так есть.

Я думаю, что для того, что бы стать монахом, достаточно одного осознания, этого факта, как действительной реальности. И этого достаточно.

Агафья Лыкова

Примером неформального монашества в наше время остается таежная насельница в единственном числе Агафья Лыкова. Живет одна в тайге на Еринате, молится о мире по старообрядным книгам, и вот, что удивительно,

она низвела на сибирскую глухомань — величие Рима. Повести о ней еще в советское время печатали в газетах «Труд», «Комсомольская правда», и это вызывало, даже тогда, бурный читательский интерес. Газеты ходили по рукам, их зачитывали до дыр. Да и сейчас в наше практичное время, как только Агафию показывают по телевизору жены бизнесменов, не интересующаяся религией современная молодежь, домохозяйки, куховарки, уборщицы, домработницы живущие в своих утло-уютных богатых апартаментах бросают свои обыденные дела и прильнув к экранам смотрят и что видят, не золото и серебро, но бабу одетую в ужасного вида русскую фуфайку, повязанную большим темным платком, таких же неуклюжих валенках и еще более страшных, чем валенки рукавицах и одухотворенное, улыбающееся, не знающее агрессии лицо.

Иное, иноческое, всегда притягивает и манит несвободный человеческий мир неподдельной свободой духа!

* * *

Монахи — счастливейшие и свободнейшие дети земли.

Решив совершить свое удивительное путешествие жизни, совершайте его! Минуя иногда ловко иногда нет, даже церковные условности и кандалы мира сего. Что бы там не говорили и не писали противники, монашество — всегда прекрасный выбор в сторону свободы духа, победы над косностью и злом.