Газета в нагрузку

А, что если бы? Да, конечно! А может быть нет? Ни в коем случае!

Сейчас свобода всего в том числе и прессы, в том числе и церковной. А лучше бы прижимали, притесняли как раньше. Живей и интересней бы писали. Говорят коммунизм убил литературу. Да ничего подобного, он, наоборот, только стимулировал сильнее ее рост. Расцвет литературы — это духовная словесная реакция на коммунизм. А то пишут сейчас, при обмельчании тем, уже, не метрами, но кубо-складо-метрами. И складируют, и складируют… Церковные люди как читали мало, а сейчас и вовсе не читают. Не знают просто с чего начать, такое изобилие, что за лесом и деревьев не видно.

Церковные газеты в храмах идут с трудом. Но мы, церковники, изо всего выход найдем. И находим. У нас тупиков нет. А! Раз не читаете, заставим. Не умеете, научим. Как? Давая в нагрузку к требам. Кумовья скупляются на крещение, ну там крестик купили, цепочку, свечечки, свидетельство о крещении и газетку церковную в придачу. «Да ну-у-у, не надо-о, мы газет не читаем» — басит прекрасным глубоким басом молодой кум, вид которого как в народе говорят: кровь с молоком. Ему читать — житие умерщвлять. «Читайте, читайте, это полезно, душеспасительно», — настаивает, не понимая его природы, наша церковная активистка продавец Зинаида Николаевна. Скупились. Поехали в село крестить.

Ну вот я покрестил, мне кумовья в благодарность, душевные такие селяне крестьяне, в пакет положили немного колбасы, хлеба и бутылку водки. Беру с благодарением, ничесоже не отказываясь и не смущаясь. Приехал домой, в радости душевной, веселии и простоте сердца вынимаю. Вот хлеб, вот колбаса, а вот и водка: бутылка самогона, в селе же ведь крестил. Бутылка в «шось біле» завернута. Аж то, вот искушение, для пущей важности кумовьями обернута в церковную газету. Как украшение, вместо этикетки. А, как же. Ничего себе, думаю, читают…

Этот день сбежал второпях. Правлю похорон. Торжественно горят свечи. Покойница лежит, все как положено, накрыта чуть повыше рук саваном. На голове венчик, в руках крестик. Мы поем непорочны, стихиры, затем канон, по чину. Я покадил раз, покадил второй, при чтении Апостола третий. Прочитал Евангелие и резко так, как то у меня получилось, хвать! из рук покойницы молитву… Аж это, О, Господи! вот искушение, в руках покойной опять церковная газета вместо разрешительной молитвы оказалась. Сообразили, положили. Ничего себе, думаю, читают…

Беседуем с Антониной Рогозной, хорошей, дородной, говорящей, работящей женщиной и причем в высшей степени добродушной. Она в 80-е была в нашей церкви сестрой хозяйкой. Я, как книжный червь, библеед, выхватился:

— Давайте я вам Антоніна Федоровна почитаю «Загробную жизнь» монаха Митрофана. Это очень інтересно і злободневно, як мені кажеться.

— Ой батюшка, не давіть себе і мене отією книжкою! Хай їй лихо тій загробній жизні! Давайте ще тут поживем, та побалакаєм. Так мені кажеться інтересніше!