Эмир Кустурица: «От Европы они денег не получат»

Эмир Кустурица

Режиссер Эмир Кустурица в интервью телеканалу RT рассказал о возможных последствиях вступления Украины в Евросоюз, а также прокомментировал политическую ситуацию в Сербии.

— Cейчас главная новость — это Украина, о ней все говорят, и вы заявили, что украинцам грозит югославский сценарий. Какие именно параллели вы можете провести между Украиной и Югославией? Вы думаете, что там возможна гражданская война?

— Не думаю, что там будет гражданская война, ведь в ситуации с Украиной вопрос в том, «кто больше даст». Мне кажется, что те, кто очнулся от Европы, гораздо охотнее примут хорошее предложение. В Первую мировую войну был термин «Дранг нах Остен», а сейчас очевидно, что Евросоюз и НАТО — формально не одно и то же, но на самом деле они очень тесно связаны.

К чему я это говорю? Например, Болгария и Румыния из стратегических соображений стали частью Европы даже раньше Сербии и Хорватии. Что для меня Европа? Это старая система, подарившая нам Ренессанс и крупнейшие достижения иудейско-христианской цивилизации, что я полностью поддерживаю. Но где-то раз в сто лет случается кризис и появляется официальный повод пойти за теми благами, которые есть у других. Я вот только не совсем понимаю, окончательно ли президент и его администрация решились, как они сказали, отказаться от Европы. Не знаю, действительно ли так решил президент Янукович или он пытается что-то выторговать у Европы. Но дело в том, что от Европы они денег не получат, потому что Европа ничего им дать не может.

— У нее нет денег.

— Именно, и здесь встает вопрос: а у кого есть деньги? Все знают, что деньги есть у России, ведь у нее есть богатства Сибири, которых у других нет. Наполеон пытался их захватить, Гитлер пытался, и даже Мадлен Олбрайт говорила, что несправедливо, когда так мало людей живут на такой огромной территории. Она считала, что несправедливо не делиться с ними своим газом, нефтью, минеральными ресурсами и всем, что у вас там есть.

— Что вы думаете о людях, митингующих на Майдане?

— Мне кажется, они очень замерзли, они похожи на остальных.

— Но вы верите, что они искренне хотят стать частью Европы?

— Кто-то из них, конечно, хочет. Я видел, как один нацист, Панкевич, отмечал годовщину смерти другого нациста. Там собрались очень разные люди. Есть те, кто и вправду верит, что когда они станут Европой, то каждый будет получать по 1000 евро в месяц, а есть и те, кого используют, — специально обученные люди. Взять, например, Сирию. Очевидно, что там не само по себе поднялось восстание. Я был в Сирии — там прекрасные, чуткие люди, там невероятно чисто. Я такого не видел нигде в арабском или персидском мире. То, что там произошло, без сомнения, было спланировано. А кто это организовал?

Послушайте, я пострадал от фундаменталистов в Боснии — в Сараево я, как и 150—200 тысяч сербов, стал жертвой этнических чисток. Я знаю, каково это. Эта война всегда привлекала людей, которые не хотели сражаться. И здесь речь идет о фундаментализме.

— Вы говорите о Сараево все время, эта тема звучит в ваших фильмах, вы о ней пишете, вы даже утверждаете, что она вам снится. И вы никогда не возвращались. Что бы случилось, если бы вы вернулись обратно в Сараево?

— Дело в том, что у меня эмоциональный блок: большинство тех, кого я любил, в войну умерли. Сараево — это город, прошедший этническую чистку, 95% его жителей — мусульмане. В нем проживали по меньшей мере 150—200 тысяч сербов, которых оттуда выдавили. Парадокс, потому что в горах город окружили сербские войска, но большинство мирных граждан, европейцев, а я тоже считаю себя европейцем, просто выгнали.

Однажды мне приснилось, что я прячусь в машине. Все это потому, что я там вырос, снял два фильма. Там начиналась моя жизнь. Я имею в виду, что именно там начались духовные и другие процессы. Некоторые скажут: «Как же так, почему он не хочет возвращаться?» Я очень боюсь, что будет разочарование, которое перерастет в какой-нибудь экзистенциальный рассказ Жан-Поля Сартра: вот я приеду в Сараево, прогуляюсь и, если никто не отвесит мне пинка, уеду вообще без каких-либо эмоций. Город — это те, кто в нем живут. Когда гуляешь ночью по Москве, то идешь туда, где можно найти людей, толпа не привлекает интереса. А толпа изменилась в социальном, религиозном и интеллектуальном планах. За последние 20 лет в городе сформировалась совершенно иная система ценностей, в которую я не вписываюсь.

— Вступление в ЕС может обойтись для Сербии слишком дорого. А есть ли другой путь у Сербии? Вы считаете, что страна сможет выжить сама по себе?

— Почему нет? Выжить можно всегда. Как-то же Кастро выжил под боком у Америки, и у них дела по-прежнему идут неплохо. Они все еще на плаву. Почему нет? Другой вопрос: означает ли вступление в ЕС вступление в НАТО? Они об этом не говорят. Мне кажется, одно подразумевает второе. А это еще большая проблема. Я бы занял нейтральную позицию, я за страну, которая в военном и экономическом плане совмещала бы оба мира. Взгляните на Венгрию, на Чехию — если отвлечься от всех этих старых домов, мне кажется, жизнь людей не сильно изменилась. Разве что теперь они могут путешествовать, работать в других странах и так далее. Но совершенно очевидно, что сейчас в Европе кризис. Как понять, что будет с Европой через 20 лет?

— Никто не может предсказать, что будет через 20 лет, но, если взглянуть на ситуацию, которая складывается сейчас, очевидно, что у Европы большие проблемы, крупные страны ЕС диктуют небольшим, как им поступать. Но, тем не менее, в ЕС присутствует многообразие.

— У Сербии возникнет большая проблема — они не смогут продавать ракию. Мне кажется, если сербам пришлось бы выбирать между Европой и ракией, они бы, несомненно, решили и дальше производить ракию и отказаться от Европы.

— То есть получается, что Сербия может не вступить в ЕС?

— Не знаю, не знаю.

— Сегодняшняя Европа обладает единством и многообразием, качествами, которые ценились в бывшей Югославии? Разве нет?

— Не нужно этого идеализма. Европа — это Германия. Вся власть, вся продуктивная мощь и высшая политическая власть — у Германии. Будет так, как скажет Германия. Не Румыния или Венгрия. Мы говорим о целом регионе, который сейчас переживает серьезный кризис.

— А зачем Германии Украина, если у нее уже есть Греция, Испания, Италия и многие другие страны?

— Ей нужен любой клочок земли, куда она может расширить деятельность Siemens, своих банков, куда можно расширить свое влияние. Если речь идет о стране с населением в миллион человек — это рынок.

— Вы сейчас занимаетесь новым проектом, который связан с Достоевским, и много раз говорили, что Путин — это то, что нужно России. Вы поддерживаете его, считаете отличным лидером для России. Почему консерватизм и антизападная позиция — это хорошо для России?

— Я считаю, в каждой стране мира, в том числе в Англии, которая в этом плане образец, должны быть консерваторы. То, что предлагают экспериментаторы, появляется слишком быстро, а управление государством — дело многоуровневое и сопряженное с неожиданными трудностями. И нужен тот, кто будет управлять очень сильной рукой; а Путин — это не та сила, какой его изображают. В ту или в другую сторону от Путина будет либо анархия, либо сталинизм. А Путин, думаю, занимает очень хорошую, среднюю позицию, от которой Россия по меньшей мере продолжает получать блага. Я надеюсь, что он станет больше внимания обращать на социальную сторону жизни россиян — улучшение жизни учителей, среднего класса. Трудность для него в том, что из-за кризиса повсюду в мире, даже в Америке, средний класс сейчас живет не на таком уровне, к которому привык. Весь мир погружается в фараоновы времена, где 3% будут миллиардерами, а остальные — так или иначе бедняками. Такой ситуации нужно остерегаться. И то, что я поддержал Путина, было, на мой взгляд, очень справедливо.

Когда были выборы, меня спрашивали: «За кого бы вы проголосовали, если бы у вас было право голоса?» Я отвечал, что, будь я англичанином, был бы против него, потому что я понимаю, что Англии нужно от России. Последние 200 лет англичане делают все, лишь бы остановить Россию на пути к Европе. Будь я американцем — а вы знаете, что американцы творят по всему миру, все знают. Кто-то заявляет громко, а кому-то сказать не хватает смелости. НАТО, военный альянс западных стран — для чего он нужен? Для борьбы с терроризмом? Не очень убедительно. Поэтому человек, который пришел после Ельцина, после пляшущего президента, при котором двери президентской администрации были открыты для любого агентства. Пришел человек, готовый постоять за национальное достоинство, предоставить вам выбор, каким путем пойти. И я сказал, что я отдал бы свой голос за Путина.

— Во всем, чем вы занимаетесь, вы пользуетесь полной внутренней свободой, верно? В своих фильмах, своей музыке, своем общении с людьми. Но вы можете себе позволить говорить о вещах, не участвуя в этом процессе. А политики могут быть свободными?

— Своей свободой я обязан и тому, что никогда не занимался политикой. Стоит мне пойти в политику — и мой мир рухнет. Придется соблюдать какую-то дисциплину, следовать чьим-то словам. Понимаете, я мог говорить то, что чувствую; и, признаюсь вам, всю жизнь я занимался тем, чем хотел. И поэтому могу назвать свою жизнь успешной и счастливой.

— Я знаю, что, получив всемирную славу, вы выступали с лекциями в Колумбийском университете, снимали фильм в Голливуде с лучшими актерами. Почему вы там не остались?

— Я бы умер.

— Почему?

— Потому что там нет свободы. Голливуд с его величием производит глубокое впечатление, для меня это был источник знаний: фильмы пятидесятых-семидесятых, от Капры до Любича, лучших режиссеров в мире. Затем Голливуд превратился в то, чем является сейчас. Это фабрика; то, что они называют «киноиндустрией». И обсуждая вопросы между собой, они и говорят об индустрии. Должен признаться, я старомодный человек, для которого кино — большое приключение; и всякий раз, когда я начинаю съемки фильма, я не знаю, к чему могу прийти в конце. Это как сесть играть Чайковского, а в итоге перейти к Вивальди. Я на 100% погружен в процесс съемки. А там такое не разрешается. Там жесткая система по изготовлению фильмов, а я свои картины создаю.

Но сейчас я занят другим. Заканчивают строить второй город — на реке Дрине, на полуострове. Это на границе между Сербией и Боснией, Республикой Сербской. Я строю ферму, на которой планирую ухаживать за коровами и овцами. И заканчиваю фильм. Надеюсь, что жизнь моя будет настолько напряженной и разнообразной, что, когда придет пора умирать, я и не почувствую.

vz.ru