Апокалипсис Василия Розанова

Василий Розанов

Каждый раз, когда бываю в Сергиевом Посаде, я иду поклониться могиле моего любимого писателя. И в день его кончины мне вспоминается трогательный эпизод, связанный с открытием дома-музея Василия Васильевича, где он провел свои последние дни.

Открывали музей в те «лихие 90-е» без суеты и лишних слов. Без пригласительных билетов и журналистов, без помпы, речей и торжеств по случаю.

Стоял унизительный мороз. Ученый люд, не жалованный и ныне, переминался с ноги на ногу в потертых пальто и вязаных шапочках. Алая ленточка на узком дверном проеме длинным концом вилась по белому снегу...

Сегодняшний хозяин дома категоричен: только после священника. Его ждут. Но он все не идет. Решено покуда пойти на могилу. Водитель автобуса нервничает: время — деньги, но отпускает.

Мы торопимся, скользим по оцепеневшему от холода бревенчатому Сергиеву Посаду.

В храме Черниговской Божией Матери покупаем свечи и ставим у двух огромных, одиноких, наполовину засыпанных снегом, деревянных крестов в нескольких шагах от храма. Расчищаем снег у подножий, читаем: здесь покоятся два великих русских мыслителя — Константин Леонтьев и Василий Розанов.

Две глыбы.

Сергиев Посад — последний приют Василия Васильевича Розанова. Он переехал сюда с семьей в 17-м, спасаясь от петроградской неразберихи и разброда.

«Вот, друг мой, как революция хороша в «Zoneblanch»^[1], а пережить ее — такие ужасы, какие только мертвые в силах вынести. Да ведь мы и не живые. «Мертвые души».

Но и здесь подстерегало их суровое испытание: холод и голод. Пятеро взрослых детей не могут найти работу. Буфет сменяли на шесть пудов ржи. Стол — на картошку. Посуду — на яблоки и молоко, одежду — на продукты. Хотя и менять-то не очень давали. Везде стояли оградительные отряды.

После смерти сына от воспаления легких Розанов страшно изменился и ослаб. Спасала только дружба с отцом Павлом Флоренским и историком Юрием Олсуфьевым. И работа над «Апокалипсисом нашего времени» — книгой о последних вещах и последних временах, о конце времен и грядущем Суде.

Она отражала умонастроение Розанова тех дней: в происходящем он видел признаки конца истории, умирания русского человека, без креста и могилы, умирания по причине неуважения к себе и нигилизма.

«Русь слиняла в два дня. Самое большое — в три...
Задуло свечку. Да и это и не Бог, а ... шла пьяная баба, спотыкнулась и растянулась. Глупо, мерзко. «Ты нам трагедий не играй, а подавай водевиль».

«Апокалипсис нашего времени» выходит отдельными десятью выпусками (готовилось около ста), уже шестой и седьмой были под угрозой ареста. А десятый, по слухам, — арестован. Издание прекратилось. Но книга дошла да читателя. И была воспринята как пророчество.

К моменту переезда в Сергиев Посад Розанов был уже известным писателем и публицистом. Его книги «Уединенное» и «Опавшие листья» стали в один ряд с произведениями великих представителей российской словесности.

Он познал счастье быть любимым писателем. И теперь, у роковой черты, кто-то нет-нет да и вспомнит о нем, поддержит. Однажды, когда зимой уже совсем замерзали, незнакомый железнодорожник Новиков прислал целый воз березовых дров и спас этим жизнь.

«Что-то золотое брезжится мне в будущей России. Какой-то в своем роде „апокалипсический переворот“ уже в воззрениях исторических не одной России. Но и Европы... и что-то завершающее мне брезжится в последних днях моей жизни».

День ото дня от истощения он становился все слабее. Однажды пошел в баню, а на обратном пути с ним случился удар — он упал в канаву, его кто-то опознал и принес домой. С тех пор он уже не вставал, лежал укутанный одеялами и сильно все время мерз. Лежал тихо, иногда курил.

«Есть что-то враждебное в стихии холода организму человеческому, как организму теплокровному... Душа его становится грубою, жесткою, как гусиная кожа на холоду. Вот вам и „свобода человеческой личности“. Нет, душа свободна — только если в комнате тепло и натоплено».

В ужасных условиях он умирал. В доме холод нестерпимый. Накрыли его всеми шалями и шубами, какие только нашлись, а на голову надели нелепый розовый капор, в которых прежде дамы ездили в театр. Так он лежал под грудой тряпья, худой, маленький, бесконечно жалкий и трогательный в этом комичном розовом капоре. Он не жаловался, ничего не просил, только иногда говорил, точно сам с собой, «по-розановски»: «Сметанки хочется... Каждому человеку в жизни хочется сметанки».

Эти слова были последними «опавшими листьями» Розанова.

Похоронили его, согласно его желанию, рядом с могилой Константина Леонтьева.

...Возвращаемся к дому. Водитель отводит не больше десяти минут на осмотр: время — деньги. По узкой деревянной лестнице (двоим — не разойтись) поднимаемся по нескольку человек на второй этаж в крошечную комнатку, чьи стены — единственный экспонат, помнящий старого хозяина. Пара фотографий и бесценная рукопись — щедрый дар музею В.Г. Сукача, известного публикатора и исследователя розановского творчества. Места для остальной экспозиции «не хватило». Ее вытеснили, «по щедрости» спонсоров, аляповатые пейзажи маслом неизвестного современного живописца: время Денег! Но мы низко кланяемся этим людям за поддержку и помощь, за то, что откликнулись по первому зову организаторов, почувствовав, что дело увековечивания памяти великого соотечественника — дело верное.

Автобус нетерпеливо ревет. Народ потихоньку подтягивается. Из окна вижу: создатели музея — московские студенты, как петушки, наскакивают друг на друга, греются, хохочут. Совсем мальчишки. А ведь, поди ж ты, именно им пришло в голову организовать музей писателя с мировым именем. Один из этих ребят — Григорий Вильховченко — наследник владельца дома. Теперь это дача его семьи. Узнал случайно, кто здесь жил до него, заинтересовался судьбой и творчеством Розанова и настолько был потрясен, что решение принял без колебаний — безвозмездно передать комнаты под музей (это в наше-то время!). С друзьями разыскал спонсоров — Ассоциацию «Искусство народов мира» и Акционерный банк малого бизнеса, связался с исследователями...

Низкий поклон всем за тот благородный порыв.

А «прорастание» обязательно произойдет.

stoletie.ru

^[1] Мертвая зона, пустое пространство (франц.)