Высокое давление любви

[1]  [2] 

Вы никогда не задумывались, что такое «ключевые слова»? Да, конечно, это слова главные, центральные, определяющие. Но ведь и еще что-то! Ключ — он открывает дверь в некое другое пространство. А, может, и в некую другую реальность, о которой, не будь ключа, мы бы не узнали. Вот и ключевое слово не только что-то определяет, но и что-то открывает.

«В Америке так не принято»

Сегодня, если речь заходит о человеческих взаимоотношениях, о воспитании детей или о мировоззренческой позиции, часто употребляются два ключевых слова. Одно означает положительную, правильную установку: «толерантность». Другое — недопустимую, отрицательную: «давление».

Причем слова эти еще совсем недавно не употреблялись в таком, моральном, что ли, контексте. Слово «толерантность» лет 10 назад и вовсе не было известно широкому кругу людей. «Давление», конечно, слово более употребительное. Хотя и оно раньше использовалось в том значении, о котором мы говорим, не так часто, как теперь. Это во-первых. А во-вторых, сопровождалось или прилагательным «психологическое» («психическое») или дополнением «на психику» («не дави мне на психику») т.е. подчеркивался переносный смысл физического термина.

Потом как-то незаметно уточнения про психику улетучились, и стало принято говорить о давлении на человека вообще: «Ты на него давишь», «Не дави на меня». Давление в метафорическом, переносном смысле по словесной конструкции полностью совпало с давлением физическим. Казалось бы, мелочь, но мелочь тоже в своем роде ключевая: когда на кого-то давят буквально, это может грозить объекту давления серьезной порчей вплоть до гибели. Такая ассоциативная тень не на шутку омрачила и без того негативный смысл метафоры.

Одновременно произошло и расширение смысла. Теперь «давлением» может быть сочтена и просьба соседа по лестничной клетке слегка приглушить рок-музыку, громыхающую на весь дом, и недовольство родителей (чисто словесное, не влекущее за собой никаких санкций!) тем, что их пятнадцатилетняя дочь ночует у любовника. И совет приобрести вещь, которая к лицу, когда женщина, проходя мимо другой женщины, примеряющей шляпку в универмаге, говорит: «Купите, вам так идет!» А та в ответ: «Не надо на меня давить! Я сама решу».

А вот еще сценка, тоже из жизни. Тетя провожает племянницу, приезжавшую на побывку из Штатов, где она учится в университете. Прощальный поцелуй в аэропорту и ничего не значащая, вежливая фраза: «Приезжай поскорее снова!» И вдруг лицо барышни, которая только что очаровательно улыбалась, каменеет.

— Ты давишь! Я не люблю, когда давят. В Америке так не принято.

И мы незаметно оказываемся в иной реальности, вход в которую открыло для нас ключевое слово «давление». В реальности, где действуют иные законы. По этим законам тот, кто дает совет или (еще хуже!) вразумляет своего друга — человек дурной, нетолерантный, авторитарный. А тот, кто рассказывает о своих печалях, тоже давит, «грузит». От такого лучше держаться подальше. В новой реальности боязно помочь кому-то не только действием, но и словом. В результате ближний все больше отдаляется, и происходит, как теперь говорят, атомизация.

В духе праздности

Помнится, в начале 90-х мы, находясь в Германии, недоумевали, почему наши знакомые немцы в один голос жалуются на одиночество. Особенно удивляло то, что люди, с которыми мы общались, на самом деле были объединены: их объединяла и одна профессия, и членство в одной ассоциации, и просто, как нам казалось, дружба. Во всяком случае, они чуть ли не каждый день встречались то в гостях, то в ресторане, то выезжали вместе на пикники. И не то, чтобы на их встречах царило тягостное молчание! Все время они что-то обсуждали. Но при этом жаловались на одиночество.

И что самое поразительное, жаловались при всей честной компании, нимало не стесняясь своих приятелей, которым ведь могло стать обидно! А приятели не только не обижались, но еще и согласно кивали головой. Дескать, да, да! Такое одиночество, такое страшное одиночество!

Ситуацию прояснила одна наша немецкая коллега, как раз председатель ассоциации. Однажды эта очень элегантная дама с тоской в голосе произнесла: «Вам в России хорошо, у вас можно поделиться с другом своим горем».

— А у вас разве нельзя? — изумились мы.

Фрау Беата горестно усмехнулась.

— Дело в том, что мы с мужем прожили тридцать лет, и вдруг он меня бросил. Именно вдруг, совершенно неожиданно. Мне было так худо, что я позвонила своей подруге Эмме, мы знакомы с детского сада, после мужа это для меня самый близкий человек... и, нарушая все правила приличия, сказала, что Ульрих ушел к другой. В общем, что я страдаю. Это, конечно, было чудовищное, недопустимое давление на Эмму, но в тот момент я не могла с собой совладать... На несколько секунд воцарилось молчание. Потом она спросила: «А в остальном у тебя все в порядке?» И я поняла: мои проблемы — они только мои. На этом разговор был закончен».

А действительно, что останется от дружбы, если убрать «давление»? Если не делиться скорбями, не просить и не предлагать помощи, не давать советов, не делать замечаний, наконец? (Последнее с позиций либерал-гуманизма — вообще такой криминал, что за него самая либеральная мера наказания, наверное, дыба).

Если все это вычесть, то останутся лишь совместные развлечения, праздность. Что мы и увидели в Германии, а теперь начинаем видеть и в России среди тех, кто спешит вписаться в новую жизнь. Уже и термин научный ввели: «рекреативность» (развлекательность). Все «рекреативное» усиленно поощряется: от развлекательных телепередач до рекреативных (исключительно для развлечения!) наркотиков и рекреативного секса, когда напрочь исключаются даже не очень-то обременительные обязательства, которые предполагают отношения любовников. При рекреативном сексе никто никому вообще ничего не должен, почти любой вопрос, проявление заботы или интереса к делам другого может быть квалифицировано как давление. Ну, а упреки в измене — это такое давление, которое объясняется разве что тяжелым психозом. Причем рекреативный секс вовсе не тождественен одноразовой случке. Нет, такой развлекательный роман может длиться (по взаимному согласию, конечно) годами.

А ведь это не просто какой-то новый стиль жизни или особенности современных отношений, как, наверное, думают многие, а извращение христианских заветов. В великопостной молитве Ефрема Сирина мы просим Бога избавить нас от «духа праздности» как от одного из самых страшных зол, мешающих спасению души. В новой же реальности знаки меняются на противоположные: совместная праздность делается основой человеческих отношений.

Страх, похожий на бред

Запрет на малейшее «давление» по сути означает полную безучастность, когда ближнему не только не оказывают активной помощи, но и не желают (да и не имеют права!) знать о его трудностях, заботах, даже просто делах. «Это твои проблемы», «не грузи меня» — вот девиз нового времени. Девиз антихристианский, ибо христианство нас учит обратному.

«Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов», — говорит апостол Павел (Гал.: 6,2). Как видите, никакой рекреативностью не пахнет. Бремя ведь это груз, а груз — он давит.

А вот образец христианского поведения из совсем недавней истории. «В Государыне было очень развито материнское чувство,» — пишет о последней российской императрице ее подруга Лили Ден. Когда это читаешь, то сперва думаешь, что речь идет о чадолюбии Александры Федоровны, ибо материнское чувство неразрывно связано с детьми. Но автор имеет в виду другое. «Она чувствовала себя счастливой, когда могла о ком-то заботиться, — продолжает Лили Ден. — Если какое-то лицо завоевывало ее привязанность и доверие, то она начинала проявлять интерес к малейшим сторонам жизни этого человека».

По нынешним же либеральным нормам даже не метафорическая, а буквальная родительская забота со всех сторон ограничена страхом давления. (Страхом, который почему-то хочется назвать бредом.) Да и возможна ли забота без давления? Самый простой пример: заболел малыш. Лекарства пить не хочет ни в какую. Про уколы и говорить нечего. Что будете делать: соблюдать права ребенка или оказывать давление? Конечно, лучше давление смягчить: уговорить малыша, отвлечь, дать лекарство ввиде сладкого драже. Но если и это не поможет, «давление» перерастает в «насилие»: один взрослый держит ребенка, а другой вливает в рот микстуру или вонзает в попку шприц.

Тех же родителей, которые, отказавшись от посягательств на волю ребенка, предоставят ему свободный выбор между жизнью и смертью, общество будет считать преступниками.

Но это лишь до поры до времени. Тенденция совершенно очевидна. Если люди пока что не сомневаются в праве на «давление», когда речь идет о физическом здоровье ребенка, то с охраной психического все уже не так безусловно. Дети, которые беспрепятственно хамят, устраивают истерики и ходят на голове, перестали быть редкостью. То есть, от страха быть обвиненной в давлении, мать уже не окорачивает расторможенного ребенка и своим попустительством усугубляет патологическое возбуждение, нанося ущерб его и без того деформированной психике.

С воспитанием подростков дело обстоит еще печальней. Похоже, родителей убедили в том, что четырнадцатилетний сын или дочь уже половозрелые, взрослые люди и в состоянии сделать свой взрослый выбор. Причем смещение понятий произошло молниеносно. Еще в середине 90-х все оставалось на месте: подросток считался немного повзрослевшим ребенком. И вдруг, году в 97–98-ом сексологи, психологи, социологи, журналисты — вся королевская рать! — наперебой затрубили о том, что около трети российских подростков 13–14-летнего возраста «сексуально активны», уже имели свой «сексуальный дебют». (Между прочим, давление было чрезвычайное, но либералы этим нимало не смущались...) Хотя всего год назад специалисты из тех же структур приводили совсем иные данные, по которым количество таких рано повзрослевших было в 10 раз меньше! Похожим образом чуть раньше надули рейтинг Ельцина — без стыда и без всяких на то оснований. И десятки миллионов людей тоже дали себя надуть, поверив пропаганде. О выборах Ельцина и без нас много написано. А вот про то, как подростков в одночасье превратили из переросших детей в чуть недоросших взрослых, скажем чуть подробнее. Не все, наверное, знают, что «пиар» по поводу массовой суперакселерации подростков совпал, во-первых, с попытками Министерства образования внедрить в школы секс-просвет, а во-вторых, — с принятием в Думе маленькой, но поистине роковой поправки к Уголовному Кодексу. На юридическом языке она называется «снижением возраста половой неприкосновенности».

Как это отразилось на нашей жизни, внятно объяснила сотрудник НИИ проблем укрепления законности и правопорядка при Генеральной прокуратуре РФ Ольга Валентиновна Пристанская: «Раньше, по уголовному законодательству, действовавшему с 60-х гг., у нас предусматривалась уголовная ответственность за половое сношение без насилия с детьми, не достигшими половой зрелости. Половая зрелость при этом не определялась четким возрастом, а трактовалась как комплексное понятие. Сюда включалось и биологическое, и психологическое созревание организма, и, что самое главное, способность родить и воспитать здорового, полноценного члена общества — ребенка. У одного человека такая зрелость наступает раньше, у другого — позже. С каждым конкретным случаем разбирались отдельно (как же их было мало, раз хватало времени разбираться с каждым отдельно! — авт.). В 1997 г. возраст потерпевших был понижен до 16 лет (значит, раньше он был еще выше! — авт.)... Но это еще не все! Через полтора года, в июне 1998 г., вдруг неожиданно, без какого-либо научного обоснования, кулуарно был разработан некий Федеральный закон, который внес сам Борис Николаевич Ельцин. А в этом законе возраст допустимых половых контантов (в том числе гомосексуальных!) ребенка со взрослым был понижен еще больше — до 14 лет! В результате две трети уголовных дел по фактам растления малолетних были прекращены, и 14–15-летние дети остались без защиты государства».

Вот так! Взрослые позволили себя одурачить кучке извращенцев и позволяют до сих пор. Попробуй скажи родителям пятнадцатилетнего подростка, что ему нельзя просиживать целыми днями за компьютером. В ответ последует: «Но мы же не можем ему запретить! Нельзя оказывать давление на взрослого человека». Да еще возмутятся: дескать, психолог, а не знаком с азбучными истинами своей профессии! И с каким же удивлением они, если решаются на запрет, описывают реакцию своего недоросля! Подумать только, у него будто гора спала с плеч (хотя внешне поначалу бурно протестовал). А ведь ничего удивительного. Ребенок обрадовался тому, что все снова на своих местах! Если взрослый запрещает поступать дурно, значит, он авторитет. А если авторитет, следовательно и защита.

[1]  [2]