Чем глубже скорбь...
[1] [2]
Нищета, безденежье. Она вкусила этих благ с лихвой, одна, с тремя маленькими детьми. Рано утром, когда дети ещё спят, она идёт к заводской проходной... продавать семечки. Спешащие на смену рабочие не отказывают себе в грошовом удовольствии купить один-два стаканчика. А ей — привар.
— Неужели можно заработать на продаже семечек? — спрашиваю у Лены.
Она опускает глаза, и Людмила, как всегда, её выручает:
— На батон хлеба заработать можно. А ещё Лена сшивает кусочки меха, одна шкурка — три рубля. Женя и Павлик ей уже помощники, а Лиза ещё нет, маленькая.
«Чем глубже скорбь... » Опять вспомнила я, и опять свербит мысль: а дальше как, как дальше? Вечером, когда смена заканчивается, Лена опять бежит с семечками к проходной. Вот и ещё одна буханка хлеба. Надо ли говорить, что жить так — мука. Буханка к буханке складывая свой капитал, можно разве что насушить мешок сухарей, да и то вряд ли. Сгрызутся эти сухарики в один присест молодыми зубками Жени, Павлика и Лизы. Но Лена не согласна со мной. Лена говорит:
— Нам много не надо... И Люда вторит ей:
— Нам много не надо.
А что знаю я про Люду? Кроме того, что верная подруга, готовая вместо Лены рассказывать про её страшную жизнь, дабы лишний раз не травмировать её сердце.
— Люда, прошу, расскажите и про себя немного. У вас тоже трое детей. Я видела самого младшего, Славика.
— Вам понравился мой Славик?
— Очень. Красивый мальчик.
Люда смотрит на меня благодарно. И вдруг! Вдруг в тишине вечернего покоя слышу:
— Знаете, как родился Славик? Меня, меня... изнасиловали.
И теперь уже Лена бросается в омут спасать подругу:
— Говорят, что таких детей не любят, от них хотят избавиться. А Люда, она оставила ребёнка. Родные ругали её, проклинали, а она... сильная.
Сильная Люда незаметно смахнула слезу. Но слезу нельзя смахнуть незаметно. Алёша, Андрей, Славик. Её богатство, её капитал, сколоченный в боях за материнское счастье. Три сына.
— А девочку хотелось?
— Были и девочки...
Её муж вернулся с афганской войны. Рядом с ней он оттаял, а потом замкнулся, стал подозрительным, жестоким. Иногда говорил:
— Хочу крови, хочу бить, бить, убивать!
Она боялась его и — жалела его. А он, он жалости не ведал. Ей сказали: «Ждите двойню». А он не пустил её в больницу, родила дома. Двух махоньких, недоношенных девочек. Положила рядышком, отлежавшись, пошла в больницу.
— Он сжёг девочек в печке.
Эти слова произнесла Лена. И я помню, как зашлось у меня от боли сердце, и рука судорожно стала искать в сумке валидол. А ещё помню, как сама Люда посмотрела на меня виновато и с жалостью:
— Простите. Вам так тяжело об этом слушать. Тяжело слушать! А пережить это?! Какими такими неведомыми заслонами можно было оградить со всех сторон сердце, чтобы оно не разорвалось на кусочки от кошмара содеянного? У неё уже было к тому времени два сына — Алёша и Андрей. Она делает свой выбор. Выбирает детей, одиночество и нищету.
— Тоже продаёте семечки?
— Нет, — улыбается она. — Семечки — бизнес Лены, мой — стиральные порошки.
Они и познакомились на рынке. Две многодетные мамы, в одиночку поднимающие своих детей. Пока в одиночку, до знакомства. Людины дети, бывало, теряли сознание от голода. Утром, просыпаясь, она больше всего боялась войти на кухню. Там было пусто. А ночью, отвернувшись к стене, она молила Бога, чтобы помог ей накормить трёх маленьких мужичков с хорошим аппетитом. И, бывало, кто-то из знакомых приносил сумку картошки, банку квашеной капусты. Славик уже ходил в православный центр, и мне рассказала учительница из центра:
— Я решила посвятить урок сиротам. У наших-то у всех мамы. Скажите мне, говорю, кто из вас когда-нибудь ел манную кашу на воде и без сахара? Думаю, сейчас они скажут — никто, головами замотают, а я им и начну: «А вот сироты... » Вдруг поднимает руку Славик: «Я ел. Невкусно...»
Невкусная каша всё равно пошла на пользу. Славик растёт здоровым и сообразительным. Сейчас весна, и он с радостью ждёт, радуется, что теперь у всех будет много денег.
— Почему? — удивилась мама.
— А потому, — объясняет он непонятливой маме,— что зарплату-то заморозили, а весной снег растает, и она разморозится.
Все ждут весну. Ленины дети, Людмилины. И сами они ждут, не дождутся деньков погожих.
Сад. Мы говорим о саде. — Я и не мечтала о саде. Был небольшой участочек, шесть соток, — рассказала Лена. — Вышла по весне копать — страшно. Но глаза боятся, а руки делают. Только шепчу: «Помоги, Господи». Всё вскопала. Идёт соседка. «Не знаешь, — спрашивает, — где насчёт плуга можно договориться». — «А зачем вам. У вас же два взрослых сына». — «Да тяжело им... »
Вскоре Лене предлагают купить участок побольше, рядом. Где взять денег? Всё устраивается чудесным образом. Уезжает знакомая в Германию, оставляет мебель: «Вещи продавай, отдашь когда-нибудь». Продала и купила участок побольше. А тот, кому достался тот? Да, конечно же, Людмиле. И тоже чудом. Людмила числилась на предприятии, где полгода не платили зарплату. И она решает взять расчёт. Её рассчитывают и выплачивают ей сумму стоимости садового участка.
— У нас теперь нет времени никого осуждать. Разговоры только о рассаде, семенах, ящичках. А ещё о детях...
Да, дети — их главное сокровище. Да, они растут трудно, голодно, но зато радуются малому, зато не эгоисты, зато знают цену копейке, зато приучены к труду, зато живут с Господом в сердце и имеют навык к молитве. Жизнь ради детей. Именно ради детей терпят нужду, голод, ходят в поношенных линялых свитерочках, приказывают себе ничего не хотеть, ни на что не заглядываться. — Нам много не надо...
Ради детей вытерпели насмешки и проклятия, но совестью не поступились. Ради детей пашут на своих «наделах», радуются несказанно каждой ягодке, каждой закрытой впрок баночке. Жертвенная материнская любовь — талант. Я встретила сразу двух талантливых мам. Сидят и светятся счастьем:
— По мешку муки купили. Теперь продержимся.
Людмилиному Алёше 14 лет. Он в семье за старшего, и Ленину семью вниманием не оставляет.
— Ты скажи тёте Лене, — просит маму, — мы ей в этом году огород вскопаем. Ты скажи.
Они вместе носят воду на поливку, собирают жука с картошки, жгут сушняк. Их дружба замешена не на общих посиделках и пустых разговорах, а на общей заботе. Я намеренно не говорю — на общей беде. Потому что иметь троих детей для матери не беда, и женщины эти красивы именно особым светом материнской состоятельности, который к лицу каждой из нас, да только не каждая из нас торопилась к такому свету. Были дела поважнее да посолиднее, чем рожать детей и воспитывать их по-христиански. Главный смысл жизни был подменен на второстепенный, пустячный, придуманный. Смотрю на Елену и Людмилу и любуюсь ими. Мудрые, красивые, стойкие. Когда я слышу фразу о том, что Руси нашей пора подниматься с колен, всегда хочу спросить: «А кто её на них поставил?» Она сильна такими вот Людмилами и Еленами, которые, приклонив смиренно колени перед Господом, не преклонили их перед жизненными испытаниями. Загадка русского характера: закалённое бедой сердце не черствеет, а утончается, не грубеет, не ожесточается, а полнится любовью. «Чем глубже скорбь...» — Тем ближе Бог! Мучившая меня недосказанная фраза досказалась вдруг и освободила, наконец, меня от изнурительной работы мысли. «Чем глубже скорбь, тем ближе Бог». Именно скорбями пришли мои героини к апогею материнской любви, именно скорбями постигли любовь Божию. Всю ночь Женя простоял в храме на праздничной службе. — Мам, можно я сяду?
— Можно.
— А как лучше — стоять или сидеть?
— Лучше не садиться.
И он стоял.
Людмилин Андрей пришёл домой расстроенный:
— Сегодня один мальчик в школе спросил меня: «Твоя мама добрая?» — «Добрая».
А он взял и вытер об мою чистую рубашку масляные от пирожков руки.
— Прости ему, — сказала Людмила, — прости, а рубашку я отстираю.
В несытых домах моих героинь радостно и светло. Без телевизоров, без видиков, без компьютеров и прочих других обязательных «прибамбасов», живут люди так, как во все времена почиталось великим благом. Материнская любовь покроет с лихвой любые бытовые изъяны. Потому что насколько материнская любовь земна, настолько она и небесна. Сочетание двух этих ипостасей делает её несокрушимой.
Теперь в каждодневных молитвах я поминаю Людмилу и Елену со чадами и прошу у Господа милостей для них. И ещё прошу я у Господа: когда вырастут их дети и пойдут каждый своей дорогой, пусть никогда не ожесточатся их сердца и материнский подвиг не измельчает и не поблекнет в их сознании. Избранники ведь не только те, кто состоялся в этой жизни, но ещё и те, кого очень любила мать.
[1] [2]
Опубликовано: 02/03/2008