Геннадий Бачинский:
«Если я уйду...»
[1] [2]
— Хорошо, прочитаю еще одно высказывание не православного человека, а просто вашего постоянного слушателя: «Ежу понятно, что вы куда глубже и многограннее, чем пытаетесь показать сложившейся аудитории, и придерживаетесь взятого ранее формата эдаких безбашенных клоунов шапито. Доколе?! Просто мне крайне приятно среди порожняковой породы, которую вы несете в эфире, слышать иногда серьезные и очень правильные, на мой взгляд, вещи — суть крупицы золота». Да, допустим, вы опустились до формата этих ребят, они вас слушают, и все это может быть даже какой-то миссией. Но если случайно утром включит радиоприемник совсем юный мальчишка, ребенок — поймет ли он эти крупицы золота? Вряд ли! Зато услышит, как классно кто-то с кем-то переспал… и постепенно осознает, что мама нудит свои нотации, а на самом деле все так весело и круто! И что Вы ему скажете? Да что ни скажете — получится ложь. Ложь или на радио — или в жизни.
— Если мы сейчас хотим человека, называющего себя христианином, Бачинского, призвать к ответу, если мы оперируем такими социальными категориями о человеке, который неправильно себя ведет, — то я могу задать встречный вопрос: а где будут работать апологеты? Для чего вообще нужны тогда эти люди, которые должны защищать веру и продвигать ее? Миссионеры, которые на данный момент, как я вижу, совершенно отсутствуют, кроме единственного о.Андрея Кураева?
Человек, на которого мы работам сегодня, — это средний класс, это «белые воротнички», которые едут утром на работу на своей машине. Они, к сожалению, очень сильно отличаются от тех, кто ходит на концерты «Алисы» или «ДДТ». Это люди, у которых уже сложившаяся система представлений о добре и зле. И о том плавающем градиенте, который между ними, — ведь у них нет четкой границы. Кто с ними будет работать? Высказывания Кураева они не будут слушать. Для людей, которые состоялись в жизни социально, нужны какие-то другие авторитеты.
— Но все же мне трудно назвать то, что Вы делаете, проповедью.
— Хорошо, мы можем отказаться от участия в СМИ, — но тогда это значит, что мы сдаемся полностью перед силами зла, в руках которых сейчас находится этот инструмент! Если сейчас в шоу-бизнесе есть отдельные люди, которые симпатизируют идеям православия, то когда мы их заберем оттуда, то останется полностью разрушающее орудие СМИ. А СМИ — это страшно!
Мне кажется, что священники лучше понимают, как обстоят дела, чем неофиты, высказывающиеся в интернете. В этом корни современного религиозного экстремизма, что все неофиты требуют радикальных мер. Я, с этой точки зрения, должен провозгласить, что больше не буду работать на радио, если я православный. Но можно посмотреть и с другой стороны — а если я уйду, кто займет это место?
— Но чем Вы лучше, полезнее этого гипотетического кого-то, кто занял бы Ваше место?
— Мы уже видим в большом количестве этих «кого-то других». Мы, к сожалению, пожинаем плоды своего десятилетнего шоу в виде расплодившихся клонов. Которые перенимают нашу манеру, начисто лишив ее содержания. Потому что мы все-таки себя определяем и оправдываем тем, что мы — аналитики, которые за шутками и смехом прячут неожиданные выводы. Кто-то говорил, что в России правду могут говорить только шуты. Действительно, мы говорим в эфире такие политические, социальные и мировоззренческие вещи, которые если были бы сказаны серьезно каким-то другим человеком, тут же стали бы предметом судебного разбирательства. Мы — Жириновские радиоэфира. Но, как я уже сказал, есть плоды, снивелировавшие эту нашу идею об оправдании формы содержанием. И если будет кто-то, а не мы, — то есть один из этих вот клонов, ну, может быть, такой смешной, отвязный и все — вот это как раз и будет пошлостью. То, что делаем мы — это, все-таки, иначе говоря, просто юмор на сексуальные темы. А пошлость в данном случае я разумею настоящую, мещанскую.
Кстати, большинство весьма политкорректного и цензурного материала, не вызывающего такие дискуссии, как наш, является той самой пошлостью, которую я для себя определяю как сумму двух составляющих. Как только человек открывает рот и говорит первое слово, я уже знаю, какими будут 15 следующих. И второе — человек не верит в то, что он говорит. Вот что я называю пошлостью: предсказуемость, помноженная на фальшь. И, мне кажется, это более опасно, чем люди, которые всовывают шпильки в задницы, казалось бы, «культурным людям». И я, как человек, который больше всего не любит самодовольное невежество в людях, готов лучше жить в обществе провоцирующих хулиганов, чем в обществе напыщенных «культурных» серостей.
— В чем-то мне близки Ваши слова, но спрошу недоверчиво — все ли уж так «запущено» в коммерческих СМИ?
— Мне бы хотелось разбить наше интервью как бы на две составляющих. Первая. Совесть тех, кто делает утреннее шоу Бачинского и Стиллавина, — тут важен момент некоего покаяния и реальных шагов после. И вторая — это ситуация в современных масс-медиа, и право на существование в них нашего шоу. И по первому вопросу, безусловно, мы не должны и выходить из церкви, там прямо и стоять на коленях с утра до вечера, а особенно с 7 до 11 утра. А другой вопрос — при той ситуации, которая сложилась в современном шоу-бизнесе, мы не можем говорить о том, что творчество Бачинского и Стиллавина является безусловным злом.
Хочу оговориться, что я искренне ненавижу шоу-бизнес. И чем больше я погружаюсь в этот мир, тем больше убеждаюсь, что люди, которые там правят, считают потребителя быдлом, стадом, недостойным того, чтобы проявлять к нему заботу. «Тварь я дрожащая или право имею?» Если тварь — то ты с той стороны телеэкрана, а если право имеешь — то с этой.
С другой стороны — по моему мнению, перед Богом все грехи одинаковы. И в этом смысле для меня, как для человека, который решил жить по христианским заповедям, — более безвредно в нашем обществе пошутить на тему секса, чем повторять наглую ложь, которую несет в себе реклама. Невозможно быть христианином в каждом своем слове и при этом читать лживую рекламу — но ты обязан это делать, потому что это условие твоего пребывания в эфире. Можно сейчас сделать такой артистический шаг закрытия проекта — но для меня этот шаг равносилен пострижению в монахи, это радикальная смена всего, что меня окружает. Видимо, я все равно не готов сейчас быть тем глянцевым христианином, которого от меня кто-то, быть может, ждет.
Понимаете, бессмысленно наводить порядок у себя дома, когда ты видишь, что на тебя несется смерч. Ситуация в СМИ такова, что мы можем, конечно, говорить о вреде, который приносят Бачинский и Стиллавин, но это будет чисто виртуальный вред по сравнению с теми военными действиями, которые идут сейчас, и где жертвы — народ наш. Безусловно, мы можем закрыть программы Бачинского и Стиллавина, но самое большое, что мы этим можем сделать, — это спасти конкретно Бачинского и Стиллавина. Но никак не тех людей, которые являются нашими потребителями.
Почему-то считается, что православному человеку нет места в современных профессиональных СМИ. Если ты православный, то иди на телеканал Спас, который ни один человек, привыкший к современной картинке, смотреть не сможет. То есть существует жуткая сегрегация светских и православных СМИ. Православие при всем кажущемся расширении свободы — находится в резервации. Куда всеми профессиональными способами закрывается доступ для человека, живущего в современном мире, который не отрекся от мира — а таких большинство. И это проблема, которая меня заботит очень сильно. Я хочу делать православное радио, я хочу говорить людям о добре и зле, но сейчас нет места, где я мог бы это осуществить. Если мои таланты нужны — я готов как профессионал делать что-то в другом месте. Но на данный момент мои таланты никому не нужны, кроме тех, кто мне платит деньги за то, что я читаю их рекламные объявления в эфире.
— Но почему Вы говорите — закрыть передачу и сразу же уйти. Ведь Вы генеральный продюсер, вот и работали бы продюсером?
— Если я, как генеральный продюсер радио Максимум, закрываю шоу Бачинского и Стиллавина — значит, я профессионально непригоден. Потому что я закрываю одну из самых рейтинговых программ российского радио.
— Знаете, вот Вы говорите, что не востребованы в православной профессиональной области. Но мне кажется, что нам очень не хватает именно такого человека, — хорошего профессионала, известной личности, который бы с высоты своего положения так много мог бы сделать, заявляя о своей религиозной принадлежности! Мне бы очень хотелось, чтобы Вы стали таким символом, что ли, и пусть не прозвучит это идеалистично.
— В обществе идеи покаяния, при всей кажущейся доступности, — не востребованы и не приняты. Никто никогда не поверит в современной России истории про обращение Савла в апостола Павла. Не поверит обычный зритель и слушатель, что тот, кто был символом пошлости в 90-х, сейчас является носителем ортодоксальной идеи. И в этом смысле тема покаяния Бачинского и перехода в рьяные апологеты не сработает — это я Вам как профессионал шоу-бизнеса говорю.
А с другой стороны — я был на фильме «Остров» в самом модном кинотеатре Москвы: в зале не было свободных мест, и с сеанса ушел только один человек. И я вижу здесь подвиг не только режиссера, который не постеснялся сказать, что он православный, и не постеснялся на треть свой фильм составить из молитв. Но я вижу также здесь подвиг, что Церковь настояла выпустить фильм в широкий прокат! И мы увидели, что народ забивает битком кинозал. Значит, мы преувеличиваем опасность, у страха глаза велики! И то, что я услышал в свой адрес, каждый читающий мог бы к себе применить и увидеть на примере фильма «Остров», что смелый шаг может быть востребован и может принести удачу.
— Так значит, его все-таки можно сделать и Вам?
— Наверное, всему свое время…
Вместо послесловия:
Мы были знакомы с Геннадием давно, учились в одном вузе, немножко дружили семьями. Последняя наша встреча того периода стала для меня своего рода судьбоносной. Я советовалась с Геной, как начать карьеру журналиста, и он со свойственной ему легкостью сказал: «А напиши статью, я покажу ее Б.», — и назвал известного в Петербурге редактора. «О чем писать-то?», — удивилась я. «Да просто, ни о чем», — ободрил меня новоявленный «покровитель». Сказано — сделано, я сочинила некую рефлексию современной городской жительницы, и он отнес заметку в глянцевый журнал… у главного редактора которого я потом и стала работать. По некоторым причинам с Геной мы после этого не виделись. А спустя восемь лет встретились на моей кухне… для интервью журналу «Фома».
Я не знала, чего ждать от этого разговора. Хотя Бачинский согласился на интервью охотно, было непонятно, захочет ли он откровенничать, и поэтому я подготовила множество вопросов для различных ракурсов беседы. Но после моей первой реплики Гена начал монолог, который иначе как исповедью не назовешь. Он сидел — большой, искренний… и настоящий, он не стеснялся своей слабости и сомнений, но от этого делался будто еще мужественнее и сильнее. Когда он закончил, мы — отец Вячеслав Харинов, который участвовал в беседе, и я — сидели, не поднимая глаз, пораженные Гениной искренностью. «Да… — наконец, сказала я, — все остальные вопросы автоматически отпадают»…
Кто-то написал в комментариях, что на Геннадия «надавили морализаторы», посеяв в его душе тревогу. Но это глупость, потому что Бачинскому самому нужна была такая публичная исповедь, это очевидно. И хотя разговор получился очень непростым, после него все почувствовали какое-то радостное облегчение. Вот тогда мне и вспомнилась наша предыдущая встреча. Наверное, стоило Гене «благословить» меня на журналистскую стезю восемь лет назад, чтобы я смогла сделать с ним это интервью…
[1] [2]
Опубликовано: 15/01/2008