Митрополит Сурожский Антоний: «Я дал себе год, чтобы найти смысл жизни»

К 100-летию со дня рождения Владыки

Митрополит Антоний Сурожский

«С каждым человеком он разговаривал так, как будто в этот момент больше никого на свете для него не существовало». «Главное ощущение от владыки — горение. Его невозможно было не заметить в толпе, несмотря на небольшой рост и вне зависимости от того, как он был одет, стоял ли он лицом или спиной». «...Он обыкновенно тихо входил из боковой двери в алтарь, кланялся престолу, облачался и, стоя перед престолом, упираясь в свой посох обеими руками, углублялся в молитву. Вокруг него было полное молчание». «В присутствии владыки Антония не хотелось говорить. Просто можно было находиться рядом и в тот момент понимать всё».

Так вспоминают о митрополите Сурожском Антонии (Блуме) те, кто его знал. Этот удивительный человек прошел путь от юношеского ожесточения и неверия до пламенной, апостольской веры, которая продолжает обращать к Богу сердца тысяч людей и после смерти владыки. К памятной дате представляем подборку из фрагментов автобиографических записок митрополита Антония и его высказываний о жизни, вере, человеке.

С меня в детстве ничего не требовали неразумного, то есть у меня никогда не было чувства, что требуют, потому что родители большие и сильные и поэтому могут сломить ребенка. Но, с другой стороны, если что-то говорилось, никогда не отступали...

Принцип воспитания был такой, что убеждения у меня должны сложиться в свое время свои, но я должен вырасти совершенно правдивым и честным человеком, и поэтому мне никогда не давали повода лгать или скрываться, потому что меня не преследовали. Скажем, меня могли наказать, но в этом всегда был смысл, мне не приходилось иметь потаенную жизнь, как иногда случается, когда с детьми обращаются не в меру строго или несправедливо: они начинают просто лгать и устраивают свою жизнь иначе.

Принять свою жизнь целиком

Борис Блум, отец митрополита Антония. 1912 г.

Первое, чему мы должны научиться, это принимать всю нашу жизнь: все ее обстоятельства, всех людей, которые в нее вошли — иногда так мучительно — принять, а не отвергнуть. Пока мы не примем нашу жизнь, все без остатка ее содержание, как от руки Божией, мы не сможем освободиться от внутренней тревоги, от внутреннего плена и от внутреннего протеста. Как бы мы ни говорили Господу: Боже, я хочу творить Твою волю! — из глубин наших будет подниматься крик: Но не в этом! Не в том!.. Да, я готов принять ближнего моего, — но не этого ближнего! Я готов принять все, что Ты мне пошлешь, — но не то, что Ты на самом деле мне посылаешь...

только о том, как жизнь ее обошла, как люди ее обидели, как все бессмысленно, как все зло... Остановилась перед кустом колючек и говорит: «Вот вся жизнь!» — а за этим кустом весь простор южного берега Франции: горы, а за горами широкое море, все облитое солнцем, все сияющее летним светом. И я помню, как я ей сказал: вот так вы на жизнь и смотрите — только на этот колючий куст, и никогда вам не пришло в голову посмотреть через этот куст или мимо него на всю даль, в которой вы живете, на всю эту необозримую красоту.

С жизнью ее так и было: она видела только колючий куст. Но кто из нас этого не делает в той или иной мере?

Я был очень антицерковно настроен из-за того, чтó я видел в жизни моих товарищей католиков или протестантов, так что Бога для меня не существовало, а Церковь была чисто отрицательным явлением.

Раз в год, в Великую Пятницу, меня водили в церковь, и я сделал с первого раза замечательное открытие: я обнаружил, что, если войду в церковь шага на три, глубоко потяну носом и вдохну ладана, я мгновенно падаю в обморок. И поэтому дальше третьего шага я никогда в церковь не заходил. Падал в обморок — и меня уводили домой, и на этом кончалась моя ежегодная религиозная пытка.

Я недостоин быть любимым

Что происходит в Церкви? Встреча. Встреча, которая является радостью и судом одновременно. Радостью, потому что встретить Бога лицом к лицу — это величайшая радость, какую может пережить человек, ищущий Бога, или даже не искавший Его никогда, но вдруг ставший перед Его лицом и изумившийся Его непостижимой красоте и любви. Но, с другой стороны, такая встреча является и судом. Мы знаем из человеческого опыта, что быть любимым кем бы то ни было — матерью, отцом, невестой — это значит стоять перед судом. Потому что быть любимым значит, что кто-то в нас увидел нечто достойное любви: величие, красоту, правду, чистоту, свет. И когда мы озираемся на себя и думаем о том, какие мы на самом деле, в собственных глазах или в глазах тех, которые нас не сумели полюбить, то мы стоим перед страшным судом нашей совести: я недостоин быть любимым!

Андрей Блум с матерью Ксенией Блум и бабушкой Ольгой Скрябиной. 1923 г.

Когда мне было лет четырнадцать, у нас впервые оказалось помещение, где мы могли жить все втроем: бабушка, мама и я. И в первый раз в жизни, с тех пор как кончилось ранее детство, я вдруг пережил какую-то возможность счастья. В течение двух-трех месяцев это было просто безоблачное блаженство. И вдруг случилась совершенно для меня неожиданная вещь: я испугался счастья. Вдруг мне представилось, что счастье страшнее того очень тяжелого, что было раньше, потому что когда жизнь была сплошной борьбой, самозащитой или попыткой уцелеть, в жизни была цель. А когда вдруг оказалось, что всей этой ежеминутной борьбы нет, получилось, что жизнь совершенно опустела. Что нет никакой глубины в этом, что нет никакой вечности, никакого будущего. И представилось, что если жизнь так бессмысленна, то я не согласен жить. И я себе дал зарок, что, если в течение года не найду смысла жизни, я покончу жизнь самоубийством, потому что я не согласен жить для бессмысленного, бесцельного счастья.

День как подарок

Ты просишь Бога благословить этот день, чтобы всё в этом дне Он Сам благословил и управил. И после отнесись к тому, что ты сказал, серьезно... Что же касается дня, если ты осознал и принял, что этот день благословил Бог, что Он осенил его Своей рукой, тогда каждый человек, которого ты встретишь, — тебе от Бога подарок, каждое обстоятельство, которое представится, — тебе подарок от Бога, горькое оно или сладкое, нравится оно тебе или не нравится. Это — Божий собственный дар тебе, и если ты его так и станешь принимать, то можно справиться с любыми обстоятельствами. Но тогда надо встречать всё с готовностью, что произойти может что угодно, приятное или неприятное.

Раз мы (мальчики, дети эмигрантов. — Ред.) собрались, и оказалось, что пригласили священника провести духовную беседу с нами, дикарями... И то, что он говорил, привело меня в такое состояние ярости, что я уже не мог оторваться от его слов. Он (это был о. Сергий Булгаков. — Ред.) говорил, как говорят с маленькими зверятами, доводя до нашего сознания всё сладкое, что можно найти в Евангелии: кротость, смирение, тихость — все рабские свойства, в которых нас упрекают, начиная с Ницше и дальше. Я решил ехать домой, попробовать обнаружить, есть ли у нас дома где-нибудь Евангелие, проверить и покончить с этим.

На Пасху в Париже. 1956 г.

Я у мамы попросил Евангелие, заперся в своем углу... Сидел, читал и между началом первой и началом третьей глав Евангелия от Марка, которое я читал медленно, потому что язык был непривычный, вдруг почувствовал, что по ту сторону стола, тут, стоит Христос. И это было настолько разительное чувство, что мне пришлось остановиться, перестать читать и посмотреть.

Я долго смотрел; я ничего не видел, не слышал, чувствами ничего не ощущал. Но даже когда я смотрел прямо перед собой на то место, где никого не было, у меня было то же самое яркое сознание, что тут стоит Христос, несомненно. Помню, что я тогда откинулся и подумал: если Христос живой стоит тут — значит, это воскресший Христос. Значит, всё, что о Нем говорят, — правда...

Если это правда, значит, всё Евангелие — правда, значит, в жизни есть смысл, значит, можно жить ни для чего иного как для того, чтобы поделиться с другими тем чудом, которое я обнаружил; что есть, наверное, тысячи людей, которые об этом не знают, и что надо им скорее сказать...

Помню, на следующее утро я вышел и шел как в преображенном мире; на всякого человека, который мне попадался, я смотрел и думал: тебя Бог создал по любви! Он тебя любит! ты мне брат, ты мне сестра; ты меня можешь уничтожить, потому что ты этого не понимаешь, но я это знаю, и этого довольно... Это было самое разительное открытие.

Задание человеку

Одна из вещей, которых мы должны избегать, это стремиться обнаружить больше, чем сейчас действительно стоит на нашем пути. Есть очень замечательный отрывок в сочинениях Иоанна Кронштадтского, где он говорит, что Бог дает нам видеть неправду в нас, лишь когда Он обнаружит, что в нас есть достаточно веры и достаточно надежды, чтобы быть способными на такое лицезрение; прежде мы сломились бы под его тяжестью. Поэтому, если сегодня мы видим себя более уродливыми, чем видели вчера, мы можем быть уверены, что это новое задание, которое Бог поручает мне, потому что теперь Он мне может доверять больше, чем прежде; до этого я еще был слишком хрупок и неспособен видеть, теперь же Он говорит: ты достаточно силен, чтобы выдержать это, — справляйся!

Обыкновенно так и бывает, что все в доме делаются святыми, как только кто-нибудь захочет карабкаться на небо, потому что все должны терпеть, смиряться, всё выносить от «подвижника». Помню, как-то я молился у себя в комнате в самом возвышенном духовном настроении, и бабушка отворила дверь и сказала: «Морковку чистить!» Я вскочил на ноги, сказал: «Бабушка, ты разве не видишь, что я молился?» Она ответила: «Я думала, что молиться — это значит быть в общении с Богом и учиться любить. Вот морковка и нож».

Как победить тщеславие

На встрече всемирного братства православной молодежи «Синдесмос», 1986 г.

Много лет назад пришла ко мне поговорить одна молодая женщина; она села в ризнице на диван, свесила голову и с горьким, кислым выражением лица сказала загробным голосом: «Я грешница». Я ей бодро ответил: «Это не новость, ясно, что вы грешница — мы все грешники!» «Да, — сказала она, — но я особенно гнусная». Я ответил: «Ну, это гордость! Но что же в вас такого особенно гнусного?» — «Когда я смотрю на себя в зеркало, я нахожу себя очень хорошенькой». Я сказал: «Ну, это, во всяком случае, правда; и как же вы на это реагируете?» — «Тщеславием!» Я сказал: «Если дело только в этом, то я вас научу, как с этим справиться: станьте перед зеркалом, вглядитесь в каждую отдельную черту своего лица, и когда вы находите, что она вам нравится, то скажите: „Спасибо, Господи, что Ты создал такую красоту, как мои глаза, как мои брови, мой лоб, мой нос, уши“ — что угодно. И каждый раз, как вы найдете у себя что-то красивое, — поблагодарите Бога. И постепенно вы обнаружите, что благодарность вытеснила тщеславие. В результате получится, что, как только вы взглянете на себя, вы будете обращаться к Богу с ликующей радостью и благодарностью. Но прибавьте к этому и еще нечто: вглядитесь хорошенько в кислое выражение вашего лица и скажите: „Прости, Господи, — мой единственный вклад в эту красоту, которую Ты создал, это противное выражение лица“ — это единственное, что в нем действительно ваше».

Одновременно я нашел духовника; и действительно «нашел», я его искал не больше, чем я искал Христа. Я пошел в единственную нашу на всю Европу патриаршую церковь — тогда, в 1931 году, нас было пятьдесят человек всего, — мне встретился монах, священник, и меня поразило в нем что-то. Знаете, есть присловье на Афоне, что нельзя бросить всё на свете, если не увидишь на лице хоть одного человека сияние вечной жизни... И вот он поднимался из церкви, и я видел сияние вечной жизни. И я к нему подошел и сказал: не знаю, кто вы, но вы согласны быть моим духовником?.. Я с ним связался до самой его смерти, и он действительно был очень большим человеком: это единственный человек, которого я встретил в жизни, в ком была такая мера свободы — не произвола, а именно той евангельской свободы.

Как верить в себя?

Я очень мало встречаю людей, которые способны верить в себя по-хорошему и любить себя по-хорошему. По-хорошему — это значит любить себя и верить в себя не самоуверенно, не самолюбиво, как мы это делаем постоянно, а любить в себе то, что осталось от Божественного образа и возрастает постепенно, и верить в тот свет, который заложен в нас Богом. Мы должны помнить: мы не всегда можем себе, в себя верить, но есть Некто, Кто неколебимо верит в нас. Бог не безумен, Бог не сотворил бы нас на погибель; и Бог не сотворил бы нас, зная, что мы только и сумеем сделать, что изуродовать Его творение. Он нас сотворил по любви; Его любовь нас родила в жизнь. И Он это сделал, веря, то есть в совершенно непоколебимой уверенности, что Его творческое действие по отношению к нам будет нам во спасение и мы будем когда-то, когда придет время, сиять вечным светом вечной Божественной жизни.

Медицинский факультет я окончил к войне, в 1939 году. Я произнес монашеские обеты и отправился в армию, и там пять лет я учился чему-то; по-моему, отличная была школа.

Прямо святоотеческая жизнь была. Капрал приходит, говорит: нужны добровольцы копать траншею, ты доброволец... Вот первое: твоя воля полностью отсекается и целиком поглощается мудрой и святой волей капрала. Затем он дает тебе лопату, ведет в госпитальный двор, говорит: с севера на юг копать ров... А ты знаешь, что офицер говорил копать с востока на запад. Но тебе какое дело? Твое дело копать, и чувствуешь такую свободу, копаешь с наслаждением: во-первых, чувствуешь себя добродетельным, а потом — день холодный и ясный, и гораздо приятнее рыть окоп под открытым небом, чем мыть посуду на кухне. Копал три часа, и ров получился отличный. Приходит капрал, говорит: дурень, осёл и т. д., копать надо было с востока на запад... Я мог бы ему сказать, что он сам сначала ошибся, но какое мне дело до того, что он ошибался? Он велел мне засыпать ров, а засыпав, я стал бы, вероятно, копать заново, но к тому времени он нашел другого «добровольца», который получил свою долю.

Меня очень поразило тогда то чувство внутренней свободы, которое дает абсурдное послушание...

Решимость

Беседа. 1985 г.

Мы всего ожидаем от Бога; даем ли мы Ему возможность действительно что-то сделать для нас? Являемся ли мы тем музыкальным инструментом, на котором Он, ради нас же самих, мог бы играть мелодию? Подумаем об этом и принесем Ему наше покаяние и нашу надежду. Покаяться не значит оплакивать прошлое; покаяться значит повернуться лицом к Богу, взглянуть Ему в лицо, вслушаться в Его слова, восстановить отношения любви и взаимной верности. Вот почему, задумавшись над прошлым и настоящим, мы можем повернуться к Богу и сказать: Благослови меня сегодня положить новое начало!... Но «сегодня» зависит от нас. Благословение от Бога, а решимость и готовность должны быть нашими.

Тем временем было десять лет тайного монашества, и это было блаженное время, потому что, как Феофан Затворник говорит: Бог да душа — вот и весь монах...

...Одно время страшно увлекся мыслью сделать медицинскую карьеру и решил сдавать специальный экзамен, чтобы получить специальную степень. Я ему (духовному отцу — Ред.) про это сказал. Он на меня посмотрел и ответил: «Знаешь, это же чистое тщеславие». Я говорю: «Ну, если хотите, я тогда не буду...» Нет, говорит, ты пойди на экзамен — и провались, чтобы все видели, что ты ни на что не годен.

Я ему за это очень благодарен. Я действительно сидел на экзамене, получил ужасающую отметку, потому что написал Бог весть что даже и о том, что знал; провалился, был внизу списка, который был в метр длиной; все говорили: ну знаешь, никогда не думали, что ты такая остолопина... — и чему-то научился, хотя это и провалило всё мое будущее в профессиональном плане. Но тому, чему он меня тогда научил, он бы меня не научил речами о смирении...

Наше дело — раскрыться

Нам дано так много!..

Многое было бы нам возможно, если бы мы были очень внимательны к тому, что в нас происходит; не к обидам своим, не к страхам, не к себялюбию, а к тому, что Бог делает в нас — через людей, непосредственно Своим действием или через таинства. В вечерних молитвах мы молимся о том, чтобы Господь нас избавил от неведения и от забвения, и от малодушия, и от окамененного нечувствия. Вот четыре врага, против которых надо бороться всем нам, если мы только хотим быть чуткими к тому, что Бог совершает, что Он совершил в нас; если хотим, чтобы в нас загорелась благоговейная благодарность, ласковая, трепетная к Нему любовь. Если только сделать так, то все остальное будет — Его дело; а Он нас не оставит. Наше дело — раскрыться, наше дело — открыть Ему двери и сказать: Войди, Господи!

Умер отец Афанасий через три месяца после моего пострига; я долго недоумевал, что мне делать, потому что после такого опыта нахождения духовника просто обойти всех возможных священников или представить себе духовником Стефана, Ивана, Михаила или Петра было слишком нелепо. Помню, как я сидел у себя, мне было двадцать семь — двадцать восемь лет, и я поставил себе вопрос: что делать? — и вдруг с совершенной ясностью у меня в душе прозвучало: «Зачем ты ищешь духовника? Я жив...» И на этом я кончил свои поиски...

Бог близко

Я помню одну девочку, которая это пережила — сколько ребенок может пережить, но пережила тоже, что иногда Господь так близок, а иногда, когда она рвется к Нему, она не может до Него дойти. И мать сказала ей замечательную, как мне кажется, вещь, она сказала этой девочке: «Ты знаешь, что бывает, когда мы в прятки играем. Ты сначала закроешь глаза и тихонько стоишь и ждешь.

И в какой-то момент, когда я спрячусь, я аукну; и ты откроешь глаза и попробуешь пойти на звук, который ты слышала, ты будешь ходить в одну сторону, в другую, искать. Когда я увижу, что ты растеряна, я снова аукну; и ты найдешь более прямой путь в ту сторону, где я нахожусь. И ты меня найдешь.

А иногда вдруг ты испугаешься, что ты одна, и я куда-то ушла: куда же я могла деться, что ты меня не видишь? И если только я замечу, что тебе стало страшно и одиноко, что слезы появились на твоих глазах, я выйду из прятки своей, и побегу к тебе, и ты бросишься ко мне в объятия».

И она прибавила: «Так бывает с Богом. Когда мы Его ищем, Он аукнет, а потом дает нам искать для того, чтобы увериться, как нам нужно Его найти, как нам хочется Его найти, как рвется вся наша душа к Нему. И чтобы мы тоже осознали, как одиноко без Него, как страшно, как при полном солнечном свете без Бога делается вокруг нас темно». Вот чему нам надо научиться для того, чтобы начать молиться: научиться становиться перед Богом, зная, что Он тут, и в изумлении трепетно знать, что Он меня, грешного, недостойного, слепого, допускает стать перед Ним и быть с Ним, даже если я Его не ощущаю. Какое диво, какая радость!

foma.ru