Ганс Христиан Андерсен. Заложник детства

Говорят, Андерсен по-настоящему так и не повзрослел. И прижизненной славой наслаждался, как большой ребёнок — открыто, непосредственно. Мог по-детски вспылить из-за плохо убранной гостиничной постели и даже запустить в служанку подушкой. Но стоило той зареветь — терялся, смущался, извинялся и лез в карман за денежной компенсацией.

А однажды Андерсен чуть не спустил с лестницы некоего ваятеля — проект скульптуры пришёлся великому датчанину не по душе. Бурную реакцию вызвало не излишнее портретное сходство. Ваятель возмутил Андерсена тем, что изобразил его в кругу детишек.

Елле Лепман, основательнице Международного совета по детской книге (1953), странный датский сочинитель воспротивиться уже не мог. Да и кто, если не он, сгодился бы на роль главного сказочника мира?

Автор «Красной Шапочки», «Золушки», «Кота в сапогах»? Но Шарлю Перро, успевшему побывать секретарём Академии изящной словесности и повращаться при дворе великого Людовика XIV, тоже не льстили лавры детского писателя. Поэтому «Сказки матушки Гусыни» он опубликовал под именем своего младшего сына.

Братьев Гримм вообще было двое, и оба прежде всего филологи, спасавшие немецкий фольклор.

Льюис Кэрролл? Зимбабвийским детишкам такое не близко. Александр Милн? Много взрослого даосизма. Астрид Линдгрен? К 1967 году она ещё не стала классиком.

Похоже, Международный совет по детской книге действительно не смог бы найти Андерсену альтернативы.

Зацикленный на своей персоне популярный сказочник. Не любивший детей, но много для них писавший (видимо, ради хорошего заработка) и в то же время стыдившийся этого. Такой образ автора «Дюймовочки» действительно встречается в воспоминаниях современников-недоброжелателей. Однако он столь же мало соответствует настоящему Гансу Христиану Андерсену, что и хрестоматийный (вечно окружённый детворою эльф в нескладном теле чудаковатого датского джентльмена).

Своих отпрысков у Андерсена не было, но чужих он не избегал; вовсе не испытывал к детям неприязни, легко находил с ними общий язык. В тех же противоречивых воспоминаниях об Андерсене отмечено — ребятишки обожали его слушать. То есть он всё-таки не общался с ними сквозь зубы.

Другое дело, что Андерсен не считал себя детским писателем и чрезвычайно обижался, когда его так воспринимали. Жанр волшебных приключений — Kunstmärchen (нем.), kunsteventyr (дат.) — в европейском романтизме не подразумевал малолетнюю аудиторию. Такие сказки сочиняли Новалис, Э.Т.А. Гофман, и назвать их детскими авторами не смел никто.

Но ведь Андерсен писал гораздо проще! — заметит филфаковский отличник, — его стиль наивен, как раз для малышей.

Не совсем так. Тут есть существенные нюансы. Андерсен действительно писал без громоздких наворотов; его стиль порой откровенно имитировал устную традицию. И тем не менее обладал выраженной художественностью, оригинальностью, тонкостью. Всем тем, чего лишено большинство переводов, особенно ранних.

В не совсем адекватном восприятии нами Андерсена виноваты прежде всего английские издатели середины XIX века. Именно в Британии сказки (fairy tales) традиционно считались детским жанром. По крайней мере до обнаружения в кэрролловских шедеврах игры утомлённого математикой интеллекта.

Перед английскими издателями андерсеновских евентюров стояли три задачи. Одна сложная, две попроще.

Во-первых, найти хороших переводчиков с датского. Во-вторых, отобрать из необычного творчества Андерсена самые простые сказки. Некоторые и сам Андерсен позиционировал как детские. В-третьих, адаптировать их для менталитета британских ребятишек. Прежде всего убрать скандинавские вольности, не соответствующие викторианскому ханжеству. Ведь неаккуратное помещение сказочной принцессы в постельный контекст грозило подорвать основы нравственного воспитания.

С первой задачей не справились совершенно. Перевели с немецкого перевода, и очень скверно. А получившийся искажённый и обрезанный продукт запускали в книжный рынок под говорящими названиями вроде «Датских чудесных историй для детей».

Благодаря англичанам слава Андерсена как детского автора постепенно вытеснила его континентальную известность как писателя-романтика.

Литературные критики-соотечественники никогда не жаловали Андерсена — он не походил на признанных европейских авторов, а новшеств в Дании не любили. В Германии его охотно печатали, но у немцев хватало своих великолепных писателей. Это привело к тому, что Андерсен в конце концов оказался выдавлен литературной конъюнктурой в новую нишу — нишу детского писательства.

Так что возмущение Андерсена проектом скульптора не объясняется лишь болезненным самолюбием и звёздными закидонами. Прижизненный памятник «Андерсен читает ребятишкам» означал для самого писателя одно: взрослые в его eventyr (приключенческий рассказ) не видят kunst (искусства).

И что совсем уж обидно, не оценивают по достоинству остальное творчество Андерсена. А ведь его перу принадлежат ещё пять романов, одна повесть, 51 пьеса, 25 путевых очерка, 1024 стихотворения, семь сатирических произведений, шесть текстов, не поддающихся чёткой классификации, а также четыре автобиографии. Всё это наследие уж точно не вписывается в рамки детской литературы.

Интересно, что первый (и лучший) роман Андерсена «Импровизатор» вышел после первого, почти незамеченного сборника сказок. Именно роман принёс ему долгожданную известность, прежде всего за рубежом.

Стихи Андерсена тоже находили благодарных читателей. Успехом пользовались и театральные работы.

У постcоветских читателей есть ещё один Ганс Христиан Андерсен. В своё время марксистско-ленинская цензура вырезала из его сказок всё религиозное. Теперь это вернули на место, а в сказках научились видеть самые что ни на есть христианские притчи.

Сказочник-проповедник, доносящий до детских сердец духовность Нового Завета, без сомнения, очень милый образ и тоже неадекватный. В родной протестантской среде Андерсен, конечно, не выделялся именно как христианин, поскольку не имел к церкви никакого отношения.

Его совершенно недогматическая религиозность коренится в детских впечатлениях, полученных от отца, читавшего Библию вслух. Наряду со сказками и комедийными пьесами. Отец мог легко заявить: «Нет никакого дьявола, кроме того, что мы носим в своих сердцах». Или: «Иисус Христос был всё-таки человеком, но человеком необыкновенным!» Это несколько расходится с христианской догматикой.

Не вполне соответствуют ей и сказки Андерсена. В них, помимо богатой, уникальной фантазии автора, содержатся и отзвуки жестоких скандинавских саг, и центральные темы романтизма. Подчас в «христианские» заносят тексты, которые я с тем же успехом могу назвать «тибетско-буддистскими». К примеру,«Последний сон старого дуба». Непрекращающийся круговорот жизненных циклов. Бесконечность существования мира. Покинувший его дуб растворяется в первоначальном Свете — источнике всего...

Никто из нас не укладывается в прокрустово ложе плоских стереотипов. А уж такие яркие, удивительные личности, как Ганс Христиан Андерсен — и подавно. Мы можем видеть в нём слегка наивного, но мудрого романтика, с чистой, ранимой душой взрослого ребёнка. Прекрасного сочинителя, обладавшего изумительной фантазией.

Можем представить Андерсена не бесталанным, но и не блестящим писателем, проблемным в общении, страдавшим комплексами. Или даже так называемыми пограничными расстройствами психики:

«Невольные экскурсии с деспотически своевольной фантазией бесконечно мучили Андерсена. Он страдал от них и духовно, и физически. И редко случалось ему быть свободным от них. Всегда что-нибудь да угнетало его: поперхнувшись за столом, он явственно ощущал, что в желудок его попала иголка; ударившись коленом, он рисовал себе продолжительную болезнь; а если случайно открывал какой-нибудь прыщ под глазом, то ничуть не сомневался, что он будет расти, расти, пока не превратится в огромную шишку, которая закроет глаз». (Профессор Вильгельм Блок, «Заметки к характеристике Х.К. Андерсена»,1879)

Великий сказочник настолько боялся пожара, что носил с собой верёвку на случай экстренного побега через окно. Как и Гоголь, он страшился быть погребённым заживо. Когда болел, оставлял на прикроватном столике записку: «Это лишь кажется, что я умер». И такой чудак до сих пор влияет на детские умы?

Но не чудаком Ганс Христиан Андерсен должен оставаться в нашей памяти, а самым настоящим героем.

В год его рождения (1805) датский писатель Адам Готлиб Эленшлегер опубликовал драму «Аладдин, или Волшебная лампа». Аладдин, воспитанный портным, оказывается сыном эмира. Пройдут года, и возникнет легенда, что Ганс Христиан Андерсен — незаконнорождённый сын принца Фредерика (будущий король Фредерик VIII) и датской аристократки. И якобы именно это обстоятельство помогло ему достичь всемирной славы.

Однако сам Андерсен сделал себя героем совсем другой драмы.

Сын башмачника и прачки был с детства влюблён в Искусство настолько, что отказывался заниматься чем-либо другим даже перед угрозой голодной смерти. Покорённый театром, юный Ганс стремился в него изо всех сил. Сквозь унижения, издевательства, постоянные неудачи. Невзирая на обострённую от природы чувствительность, ранимость. Подростком Андерсен пытался овладеть искусством балета — безуспешно. Попал было в театральный хор благодаря чистому детскому сопрано — и сразу его лишился: пубертат. Актёром не брали — внешностью не вышел. Написал пьесу — отвергли: безграмотно!

Но он был талантлив, и это заметили. О нём походатайствовал директор копенгагенского театра, устроил в нормальную школу. С этого началось трудное восхождение Андерсена к славе. Всегда с помощью влиятельных буржуа, аристократов и даже короля. Но неизменно благодаря собственному упорству, трудолюбию и творческому дару.

Путь Андерсена к признанию сопровождался не только художественным переосмыслением своей судьбы (сказка «Гадкий утёнок», роман «Импровизатор»), но и духовными поисками. Внимательный читатель без труда обнаружит это даже в короткой притче «Скарабей».

Лавры первого экзистенциалиста достались многомудрому соотечественнику Сёрену Кьеркегору, никогда не знавшему нужды. Андерсен писал намного проще, но смотрел в ту же бездну и был к ней ближе с рождения.

Поиск смысла в иррациональной жизни, своего места в мироздании — мотив многих его произведений. В отличие от религиозных ортодоксов и многих систематизаторов от философии, Андерсен так и не смог найти окончательных ответов на извечные вопросы.

Примечательны два его произведения, часто публикуемые в одном сборнике: «На могиле ребёнка» и «История одной матери». И там и там женщины пытаются обрести веру, чтобы придать смысл своим искалеченным судьбам. В первом, вполне «христианском», рассказе Господь утешил сердце матери на могиле четырёхлетнего сынишки: малютка попал в Его Царствие. Но во втором Смерть после жуткого диалога уносит ребёнка в «неведомую страну».

Наверное, благодаря такой мировоззренческой неопределённости Андерсен сам оказался после смерти в нескольких мирах одновременно. Царствие Небесное. Неверляндия. Авалон. И всё та же наша трёхмерная юдоль, в которой его до сих пор любят и ценят.

chaskor.ru