О национальном высокомерии

Иван Ильин

То, что человек любит свою родину и хранит верность своему народу — естественно, похвально, достойно. А как же иначе? Да и как может быть иначе? Человек подобен древу, которое всеми своими корнями уходит в толщу земли, черпает из нее соки жизни и покидает ее только тогда, когда его срубают до основы. Человек подобен сыну, получившему в наследство всё лучшее от матери — любовь, здоровье и силу духа, и таким образом носит в себе ее субстанцию. Между патриотом и его Родиной существует таинственное духовное тождество: патриот носит в себе свою «землю», а «земля» имеет в лице патриота свой созидательный инструмент.

Всякий истинный патриот говорит (молча) своему народу: «Я — твой. Я — из лона духа и плоти твоей. Во мне пылает тот же дух, что и в моих предках. Мною руководит твой инстинкт самосохранения, тот самый, что провел тебя через все беды и невзгоды твоей истории. Вздох груди моей — твой вздох; стенаешь ты — стенает и он. Я крепок твоею силой, и потому моя крепость служит твоему делу. Я с тобою связан неразделимым „мы“. Я верю в мощь твою и в твои творческие пути. Твой язык — это мой язык; и когда я творю, я творю по твоему образу и подобию. Я живу с тобой; я созерцаю и думаю, как ты; я был бы необычайно рад, если бы обладал всеми твоими дарованиями и способностями; со скрытой болью в сердце думаю я о твоих слабостях, твоих несовершенствах. Твой государственный интерес — это и мой интерес. Я горд, что и я в какой-то мере причастен твоей славе. Но грызущая тоска сжигает мне сердце, когда тебя настигает беда или когда ты заболеешь. Твои друзья — это и мои друзья, твои враги — и мои враги. Тебе принадлежит моя жизнь, а мне принадлежит твоя земля. Твоя надежная армия — это и моя армия, и тот, кто посягает на твою честь, посягает и на мою. Я тебя не выбирал: ты выносила меня в своем чреве, сберегла и воспитала; за то, что ты родила и одарила меня, я в смирении и благодарении признаю тебя и, оставаясь верным тебе, свободно вбираю тебя в сердце свое. Мы — одно целое; мы — живое тождество...»

Когда сердце патриота так говорит со своим народом, оно поступает правильно и формирует одно из самых значимых творчески результативных решений в земной жизни. Когда патриот так говорит и действует, было бы несправедливым упрекать его в национальном высокомерии. Потому что высокомерие — это не любовь, не истинное содружество, это — заносчивость. А патриоту быть заносчивым не к лицу. Высокомерие проистекает из духовного ослепления и создает себе иллюзию. Истинный патриотизм — это никоим образом не ослепление; избегает он и каких бы то ни было иллюзий; наоборот, он призван к тому, чтобы реалистично смотреть на вещи, давать им оценку и согласно ей — поступать. Кто смотрит на вещи реалистично, тот видит их такими, каковы они есть: видит слабые и сильные стороны своего народа; видит промахи и достижения других народов. Что непременно должно быть свойственно патриоту, так это — огонь души и трезвость взгляда. Бог хранит его от высокомерия и национального чванства. Ведь начинается оно с наивной мании величия и достигает своего катастрофического апогея в политической спеси.

Если я люблю свой народ, я должен доподлинно знать его историческое становление, опасности; своеобразие его характера; его территориальные, политические и экономические проблемы; структуру его духовного акта; одним словом, все его национальные добродетели и пороки, его достижения, его отсталость, сё, что свойственно ему, что касается его, что ему недостает. Я должен всё это досконально и справедливо оценить: ничего не утаивать, ничего не преувеличивать, ничего не преуменьшать. Хорошее есть добро; оно должно разрастаться и процветать. Дурное есть зло; его надо преодолеть новым воспитанием народа. Познав свой народ, я не стану от него ничего утаивать: добру дам оправданье, дабы люди знали, что необходимо беречь; о дурном не только не умолчу, но обнаружу его, укажу и опишу, прослежу его причины и источники, призову народ опомниться, приступить к очищению, проложить путь к его преодолению.

Любовь не должна быть слепой; наоборот, она должна сделать взор любящего ясным и проницательным. Любимый народ не следует наивно идеализировать. К тому же он и не нуждается в этом. Истинное служение народу заключается не в демагогическом прославлении его, лести и национальном высокомерии, а наоборот — в трезвой, объективной оценке, в четком анализе его промахов и недостатков. Здесь исторически пролегает линия различия между национальной демагогией и национальным пророчеством, демагог — это отравитель колодцев, а пророк — это воспитатель. Воспитание же ведет не к слепой спеси, а следует по пути скромности, памятования и смирения.

Итак, национальное высокомерие начинается там, где народ застрял на уровне примитивного самосознания и где его пророки, идеологи и воспитатели не способны преодолеть этот уровень.

Примитивное самосознание состоит в том, что человек скован своим собственным самовосприятием и дальше этого не видит ничего. То, что он воспринимает в себе самом и для себя, кажется ему до того важным и совершенным, что переступить эту грань у него нет никакой охоты. Личностное занимает у него всё его внимание и всю его любовь. Его «я» становится для него живым и единственным центром его желаний, его воли, усилий и радостей; в своей собственной реальности он не сомневается, а остальное представляется ему по меньшей мере или проблематичным, или несущественным. Нечто схожее с этим есть в одной андерсеновской сказке, в которой старая утка и старая кошка, устроившись за теплой печкой, почитали себя половиной мира, и притом лучшей половиной. Из всего этого в быту зарождается тягостный эгоизм; психопатология могла бы назвать это «аутизмом», или «аутоэротизмом», а философ применил бы здесь категорию «эгоцентризма», или «солипсизма». В общественной жизни из этого проистекает узколобая классовая политика; в жизни отдельных народов — национальная спесь.

Человек с примитивным самосознанием ощущает только «собственную шкуру», влезть в шкуру другого он не способен. Порой он даже не подозревает о том, что это вообще возможно, не знает, с чего начинать. Он наивен в своем эгоцентризме. Его «я» для него — всё: это его мир, его клад, его цель, его гордость. Сочувствие другим людям и народам ему чуждо, да и к чему оно, если он — само совершенство? Столь же мало известно ему и о проникновении в другого, о сострадании, о такте, о внимании, наконец. Он — пуп земли и жизни, всё прочее — постольку поскольку. Всё прочее — лишь среда, в которой он блистает (что было основополагающей идеей Макса Штирнера этого далеко не наивного апологета аморально-прагматического солипсизма, проповедовавшего «единичность и ее собственность». Внимательно прочитав его книгу до конца, просто диву даешься, до какой степени он лишен в себе чувства юмора).

Нечто подобное происходит и с примитивным сознанием народа: он впадает в национальное высокомерие, в котором прочитываются и наивность, и надменность. Национальное высокомерие проистекает из самоупокоения, которое держит народы словно в тисках. Однажды проявившись, оно черпает свои силы из двух здоровых, но, вследствие неосмотрительности, опасных побуждений: инстинкта самосохранения и инстинкта тщеславия. Инстинкт самосохранения придает национальному высокомерию особый размах и дает пищу для притязаний. Инстинкт тщеславия извращает его ценностные представления и возносит его к гордыне. Вследствие чего начинается громадная переоценка себя и недооценка других. Другие народы представляются чванливому малозначительными: или это его собственная копия — тогда она ни к чему и не имеет права на самостоятельность; или это народы более низкого ранга — тогда они не должны стоять на пути перворазрядного народа. В любом случае проницание в жизнь и творчество других неуместно, нежелательно, поскольку это было бы «предательством» по отношению к своему собственному. Другие народы — не более чем объект исследования, особенно в случае всё возрастающего отчуждения; это, конечно же, не правоспособные, не самостоятельные в жизни субъекты, с которыми можно обходиться весьма свободно. Отсюда — специфическое незнание других народов, отсутствие взаимопонимания, нагромождение иллюзий и дипломатических промашек, которые сплошь присущи национальному высокомерию, которые крепчают и растут.

Это потому, что превозносится и восхваляется всё: любовь к Родине, гордость за великих мастеров культуры, оценка мощи собственного народа, отношение его к народам вокруг. А если это высокомерие захлестнет воспитателей и пророков народа, тогда его самомнение вырастает в настоящую спесь; если же народу и его воспитателям недостает чувства сдержанной и очистительной самоиронии, тогда телега чванства неудержимо катится под уклон навстречу своей погибели. Тогда на свет появляются печальные поучения об исторически верховном народе и его миссии в мире. И в сравнении с этим народом все прочие являют собою лишь ряд тяжелых помех на его пути или просто исторических недоразумений...

Но в действительности мир людской можно сравнить с садом Божиим. Только вечный садовник знает, какие цветы, когда и где он посадил и какие придется сажать в будущем. Свои высокие планы, однако, он держит в секрете и не позволяет нам в них заглянуть ни на миг. Каждый народ, как цветок Божий, обеспокоен тем, чтобы предельно раскрылось его соцветие и чтобы дивным благовонием вознаградить своего садовника. Но ни у одного цветка нет каких бы то ни было оснований считать себя главным в Божием саду, презирая и заглушая собою других.

Нам же нелишне было бы знать ответ на вопрос, действительно ли в этом рае земном есть главные цветы, предопределенные для пышного роста, и есть ли действительно цветы, не имеющие никакой ценности, кроме разве что того, чтобы служить навозной кучей истории? Ясно, однако, одно: истинно главный Божий цветок не подвержен высокомерию, а не в меру возгордившийся цветок не найдет благого ответа.

omiliya.org