Священномученик Аркадий,
епископ Лубенский

[1]  [2]  [3]  [4] 

«Обращение к православным»

Возлюбленные о Христе!
Так как я не имею возможности лично беседовать с вами, то доставлю себе удовольствие это настоящим письмом. Конечно, моя речь будет о текущих церковных событиях. Много печального происходит в наши дни. Особенно печально то, что наши первоиерархи ведут Российскую Церковь к потере свободы и к рабской зависимости, и все это делается так хитро и тонко, что пока их «деяния» нельзя подвести ни под какие каноны. Ни для кого уже не секрет, что наши архиереи назначаются не митрополитом Сергием и патриаршим Синодом, а кем-то иным. Не секрет и то, что все многочисленные перемещения архиереев (вопреки канонам) сделаны не для пользы Церкви, а по указке кого-то слева. Разве нам не известно, что и назначенный Москвой архиерей, по приезде своему на место служения, должен явиться к местным «вершителям судеб церковных», у них выдержать нечто вроде экзамена, и только после этого легализуется епископ.

Мне известны случаи, когда епископы, присланные Москвой с соответствующими бумагами, все-таки не были допущены к управлению своими епархиями. Те же, кои допущены, — имеют ли они право свободного объезда своих епархий? Не испрашивают ли они на каждую поездку разрешения и не отдают ли они отчета в своей деятельности и органам гражданской власти? А как происходит теперь назначение епископами епархиального управления и отцов благочинных? И свободны ли в этой области епископы? Не получают ли они указаний, а то и приказаний, кого назначать и кого увольнять <...>. Хотя эти и подобные им многие «деяния» нельзя подвести ни под какие каноны, но от такой «легализации» веет ужасом. Говорили мне, что будто бы член Синода архиепископ Филарет (Гумилевский) сказал: «Мы будем делать все возможные уступки, но, когда дело коснется веры, тогда ничего не уступим». Но так ли говорили и поступали святые? Не умирали ли святители за свободу Церкви, за ее священные предания, уставы, даже священные книги и сосуды?.. Что касается поминовения за богослужением власти, то, хотя это «деяние» митрополита Сергия и не нарушает какого-либо церковного правила, оно осуждается голосом христианской совести. Как возношение в ектениях имени своего епископа, так и поминовение власти есть нечто иное, нежели молитва за них. Если мы за богослужением поминаем своего епископа, то этим выражаем свое подчинение ему; иначе разрешалось бы, наряду со своим епископом, возносить имена и других епископов иноепархиальных; однако это нигде не делается; для желающих молиться об иноепархиальных епископах и имеется прошение: о милости, жизни, мире, здравии...

Подобно сему наша Российская Церковь до революции возношением за богослужением имени императора выражала свои молитвы о нем, а вернее всего, свою зависимость от него как от блюстителя ее интересов и до некоторой степени главы ее <...>. Каково же настоящее отношение Православной Церкви к советской власти, чтобы поминать ее за богослужением?.. Если мне возразят, что Христос заповедал молиться о врагах и гонителях, то на это отвечу: пусть нам укажут молитву о власти, а не пользуются для этого прежней формулой возношения. Притом для меня непонятно, как быть со следующим за сим прошением: «О пособити покорити под нози его всякого врага и супостата?» Ведь оно доселе никем не отменено?.. Быть может, и его читать? И тогда о чем мы молим и против кого направляем свои прошения?.. Удивления достойно то обстоятельство, что молиться о властях нас заставляют тогда, когда этого моления не желает ни сама власть, ни верующие. Почему тогда же ратуют о сем наши архипастыри? Не думаю, чтобы от них требовала сего советская власть, ибо безбожникам не нужны и молитвы; что же касается духовенства и народа, то у них предполагаемое поминовение за богослужением соввласти вызывает одно только негодование и возмущение. Быть может, наши первоиерархи пришли к убеждению в необходимости молиться о власти, тогда пусть они возьмут на себя труд составить такие прошения, которые были бы применяемы верующими и в устах их были бы действительно молитвами; так, например: «Еще молимся о еже во власти сущих, да Господь Бог избавит их от всех бесовских наваждений, приведет к покаянию, исправлению, возглаголет в сердцах их мир и благое о церкви своей святей...». Итак, положение Церкви тяжелое. Но как быть нам? Можем ли мы подчиниться тем первым иерархам, которые стали на опасный путь, ведущий Церковь Христову к новым великим страданиям? Прежде всего нужно хорошо уяснить то обстоятельство, что для Церкви Христовой не может быть большего зла, чем раскол. Никакие гонения и насилия не могут нанести Церкви такой раны, как раскол. Раскол это вечно ноющая, вечно мучащая Церковь рана. И горе тому, кто ее наносит Телу Христову. Недаром святые отцы говорили, что грех раскола не смывается даже мученической кровью. Посему на решительные действия с душевной болью можно идти только тогда, когда испробованы уже все иные пути и средства спасения верующих. Итак, мы ни в коем случае не можем чинить раскола. Мы должны стоять на страже чистого православия и прилагать все возможные меры любви и обращения к совести тех, кто сознательно или бессознательно ведет Российскую Церковь к новому расколу. Мы не совершим раскола, но если увидим, и уже видим и свидетельствуем, что нашими первоиерархами нарушается самый дух православия: легализованная церковь превращается в один из отделов СОЧИ (секретная особая часть при ГПУ), пастыри связываются неприемлемыми их совести требованиями, тогда с сердцем, облитым кровью и слезами, мы должны встать на защиту истины и сказать: «Архипастыри и пастыри, мы отходим от вас, ибо вы уже отошли от правды Божией, вы создали новое направление Церкви Божией <...>, от этого нового направления, от этого раскола мы и уходим. Грех раскола лежит на вас». Но вы спросите, как же все это можно провести на деле? Кто должен взять на себя почин? Может ли это сделать каждый христианин? Кто и когда правомочен объявить верующим, что настал час разрыва с первоиерархом? Осуждать еретиков правомочна одна только Церковь, «и если Церковь преслушает, да будет же тебе, яко язычник и мытарь» (Мф. XVIII, 17). Выразителем же воли церковной является Собор. Но как быть в то время, когда Собору нельзя собраться? Тогда суждение по поводу того или иного церковного желания произносят епископы. Их же суждения не есть еще окончательный приговор, но есть авторитетный голос в Церкви, они являются стражами Церкви, и ими в междоусобный период управляется Христова Церковь. Следовательно, и в настоящем деле почин и решение принадлежат епископату. Но как это можно провести? Епископы, видя нарушение духа и буквы канонов, в одиночку или группами должны послать свои протесты митрополиту Сергию, моля его свернуть с неправого пути. Если эти протесты не возымеют действия, тогда они, согласясь между собой (можно и через посредство переписки), сообщают митрополиту Сергию, что они отселе не считают его уже заместителем Патриаршего Местоблюстителя, осуждают взятое им церковное направление и отделяются от него. То же объявляется и всем верующим. С этого момента совесть духовенства и верующих становится свободной от всякого рода действий (приказаний, запрещений) митрополита Сергия и состоящего при нем «синода». Отошедшая же от митрополита Сергия Православная Церковь может управляться одним из старейших иерархов или, как это было во время заключения Патриарха Тихона, каждая епархия самостоятельно своим архиереем <...>. Какую же роль во всем этом должны нести священники и верующий народ? Судить и запрещать архипастырей они не могут; не могут они также без епископов отходить от епископата. Но это не значит, что они должны бездействовать. Как воины совместно с вождем, так все (вместе с епископами) должны бороться за Истину и защищать ее. Как разведчики на войне не дают покоя своим начальникам, но, приходя из разных мест разведки, сообщают им об опасности, так и верующие, пока не пройдет опасность для Церкви, должны возбуждать в своих пастырях дух ревности, бодрствования и стойкости и всячески (духовно и материально) поддерживать их, дабы те безболезненно и право правили слово Истины. Молитесь же... За своих архипастырей и пастырей, возьмите на себя заботы об их семьях, дабы пастыри видели, что их семьи не будут нищенствовать без них, тогда смело, с любовью, а когда потребуется, то и с настойчивостью, сообщайте ему мнения и суждения верующих по разным вопросам церковной жизни. Опираясь на ревность и любовь своей паствы и понуждаемый ею, пастырь будет истинным стражем православия. А это залог правого пути церковного. Есть и другой, менее болезненный путь. Так как митрополит Сергий не есть Патриарший Местоблюститель, а только заместитель Патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра Крутицкого, и заместительство он несет как послушание нынешнему главе Российской Церкви митрополиту Петру, то для каждого ясно, что митрополит Петр когда угодно может освободить митрополита Сергия от его послушания и возложить оное на другого архипастыря. Точно так же сами собой падают все права и обязанности митрополита Сергия как заместителя Патриаршего Местоблюстителя в случае смерти митрополита Петра. Вот те мысли, которыми я считаю нужным поделиться с вами, моля Господа о вашем умудрении и укреплении. Благословение Божие буди со всеми вами, братие. Аминь.

Аркадий, епископ Лубенский»

Далее следователь выяснил, что владыка, приезжая в Москву в сентябре октябре 1927 года и в феврале 1928 года, останавливался у Веры Константиновны Костомаровой. У нее болел отец, и по вечерам она читала ему, близким и знакомым, приходившим его проведать, толковое Евангелие от Марка. Несколько раз на подобных встречах присутствовал владыка. Следователь А.В.Казанский пытался представить эти чтения как подпольное религиозное общество с общецерковными целями и задачами. Однако здравый смысл все же победил, и 15 мая 1928 года следствие предъявило обвинение, что «таковой (то есть епископ Аркадий Лубенский. — Авт.) совместно с другим лицом, которого епископ Аркадий назвать не пожелал, издал и распространил (нелегально) документ, имеющий цель использовать религиозные настроения верующих масс в антисоветских целях, доказывая наличие гонений на веру, призывая к мученичеству и т. д.»

14 июня 1928 года тот же следователь, анализируя письмо, нашел достаточное количество «неправильных», с его точки зрения, «мнений и выражений» и сформулировал состав преступления следующим образом: «Послание предлагает взять пример с мучеников, которые «умирают за свободу Церкви, за ее священное предание и даже за книги и сосуды», и утверждает, что Церковь подвергается гонениям за веру со стороны соввласти, а народу предлагает поддерживать стойкость и мужество попов, заботу об их семьях, и, в случае чего, подталкивает попов на активность». На основании этого пришел к выводу: «Антисоветскую деятельность Остальского считать доказанной». И подписи А.В.Казанский и Е.Тучков.

23 июля 1928 года «дело» было рассмотрено, и владыку осудили на пять лет лагерей. Уже 3 сентября епископ Лубенский Аркадий прибыл на Соловки. В лагере владыка сохранил твердость и бодрость духа, оставаясь во всем верным архиерейской присяге. Миссионерский дух, возгретый с ранних лет молитвой и ревностью о чистоте православия, не оставлял епископа Аркадия даже в самых сложных и жестоких условиях лагерной жизни.

Режим на Соловках был относительно «свободным», бежать с острова на материк по техническим причинам не представлялось возможным, и потому администрация разрешала выходить из барака, но не далее положенного расстояния. На острове оставались вольные монахи, которые могли свободно перемещаться и совершать богослужение. По мере возможности епископ Аркадий тайно приходил к ним помолиться и поговорить. Они, в свою очередь, кормили владыку, снабжали его хлебом и всем, что имели. На Благовещение епископ Аркадий возглавил Божественную литургию в часовне на втором этаже в сослужении священника Михаила Савченко и восьми вольных монахов Ювеналия Мошникова, Константина Травина и других. На службе присутствовало не более 20 человек. В конце богослужения епископ Аркадий произнес слово утешения, в котором так нуждались все живущие на Соловках вольные и плененные. Владыка долго и проникновенно говорил о гонениях на христианство и о том, как в древности православные прятались в катакомбах от своих преследователей. Образно и убедительно сравнивал древнее время с настоящим, что было так созвучно общему настроению и понятно всем присутствующим.

Барак для заключенных на Поповом острове

В лагере владыка пользовался большим авторитетом у заключенных священнослужителей, конечно же, православных. Но украинские автокефалы и обновленцы, невзирая на жестокость лагерных условий, уравнивающих всех перед неотвратимыми страданиями, и здесь оставались непримиримыми к православному архиерею. Некий Степан Андреевич Орлик, автокефальный священник, еще в Житомире вступал с епископом Аркадием в ожесточенные публичные споры, обвиняя его в ереси. И вот, спустя столько лет, «оппоненты» встретились на Соловках. Неприязнь Орлика к православному епископу была столь велика, что и здесь, где, казалось бы, верующий в Бога заключенный священник должен забыть о своих пристрастиях, он донес на епископа Аркадия администрации.

Действительно, владыка не вписывался в лагерный порядок: организовав вокруг себя православных священников, он внимательно следил за их дисциплиной, благочестием и за тем, чтобы никто не утратил бодрости духа и молитвенного настроя. Для священнослужителей, не имевших никакой поддержки от близких и родственников, он организовал кассу взаимопомощи. Невзирая на опасность, владыке иногда удавалось совершать у вольных монахов службу архиерейским чином. В 1930 году, на Введение Божией Матери во храм, он сказал проникновенную проповедь о значении церкви в жизни верующих, о том, что, «только лишившись возможности посещать храм, мы по-настоящему оцениваем, что потеряли». На одной из таких служб епископ Аркадий возложил палицу на священника Михаила Савченко, которой он был награжден митрополитом Михаилом (Ермаковым), о чем пришло известие с Украины. Это был ревностный, во всем единомысленный с владыкой священник из Полтавы, который помогал организовывать молитвенные собрания, а также распределять средства для поддержания в лагере «необеспеченного» духовенства.

Нигде, даже в пучине соловецкого ужаса, человек не мог ощутить себя достаточно защищенным от новых лишений и еще больших страданий. Кошмар настоящего сам по себе не предполагал, что завтра не будет хуже. Лагерное начальство, поднаторевшее в искусстве ломать беззащитных заключенных, отлично представляло, какую уже не физическую, а нравственную муку приносит заключенному, ожидающему окончания срока, отнятие шанса выйти на свободу. Срок епископа заканчивался 9 мая 1933 года, но таких людей, как он, советские безбожники особенно не любили выпускать на свободу, и 18 мая 1931 года против епископа Аркадия было выдвинуто новое обвинение. Началось новое внутрилагерное «дело». Зная, с кем имеет дело, владыка на допросах был немногословен и все обвинения отрицал. Как и на предыдущих допросах, защищая многодетного о. Александра от неминуемого ареста, владыка и здесь, в лагере, ограждал ближних своей жертвенной отцовской любовью от подозрений следователя. С предельной убедительностью он говорил о своем полном одиночестве и отсутствии любых контактов:

«С группой священников в поселке Савватьево я никакой связи, кроме случайной, не имел. Также советов им не давал и давать не мог, так как я своими воззрениями им чужд как украинец. Бессонова я знаю; Дмитриева и Ильина я тоже знаю, так как я одно время с ними стоял сторожами, других я не знаю.

На службе у вольных монахов, которая у них была постоянной в своем помещении, я был также случайный посетитель, в службе я участвовал всего один раз, проповедей я там никаких не читал; разговор о создании кассы взаимопомощи я не вел и вести не мог, так как сам у них пользуюсь продуктами. Виновным себя признаю только в посещении службы вольных монахов, но на это я даже не знаю, существует ли запрет. Больше я показать ничего не могу. Все записано верно и мне прочитано.

К вышеизложенному считаю необходимым добавить нижеследующее: в посещении вольных монахов я не считаю себя виновным. В 1928 году, когда я прибыл в поселок Кремль, мы, заключенное духовенство, не только имели полное общение с вольными монахами в храме, но невозбранно ходили к ним на квартиры и даже дневалили в их квартирах. Сам я в продолжение некоторого времени дневалил в их помещении. Большую часть 1929 и 1930 годов я провел на острове Анзер, и, когда после длительного перерыва пришел в поселок Кремль, то узнал, что пять монахов живут в часовне и подле них нет даже дневального; оттого я понял, что и вход к ним не возбранен, тем более, что никто и никогда не объявлял мне запрет на встречу с вольными монахами. К тому же мне было известно, что все они работают вместе с заключенными и потому находятся в непрерывном с ними общении.

Что же касается духовенства, живущего в поселке Савватьево, то наши с ним отношения были таковы: знаком я только с тремя-четырьмя священниками, фамилии которых я уже упоминал; других же я не знаю даже в лицо. Со священниками я держался весьма осторожно, не знакомился с ними, ибо слыхал, что большинство их антисергианцы (то есть не признающие митрополита Сергия, которому я подчиняюсь) и автокефалисты-украинцы, порвавшие с нами духовное общение в 1919 году. С теми священниками, с которыми я был знаком, отношения наши были весьма поверхностны, ибо многое нас разделяло, а именно:

1. они великороссы, я украинец; нравы, обычаи, условия жизни, а отсюда и взгляды на жизнь у нас разные;
2. они семейные, а я бессемейный;
3. они священники и смотрели на меня как на представителя того епископата, который некогда их утеснял, и иногда давали мне это почувствовать. Это было мне неприятно, и я не только отходил от них, но и при первой же возможности занял место вещкаптера на участке Овсянка, чтобы не быть с духовенством вместе. Ввиду всех вышеизложенных причин, приходя из Овсянки в хозбюро Савватьево, я весьма редко и мало разговаривал со священниками и даже чай пить или вообще подкрепиться пищей ходил к сотрудникам хозбюро, а не к духовенству. Если же со священниками и говорил, то из приличия, чтобы не быть грубым и не казаться злым на них.

Епископ Аркадий (Остальский)
1931 г. 18 мая».

[1]  [2]  [3]  [4]