Таинство христосования

О смысле традиции пасхальных приветствий поцелуями

Они всегда путешествовали вдвоём — девочка и арфа — неразлучные друзья. Девчонка ходила в бесконечном свитере лесных дремуче-зелёных тонов, как в поношенной кольчуге. Круглые весёлые очки сверкали озорным светом. Востроносая и быстрая, с тонкими живыми пальцами — невозможно представить её в обнимку с арфой. «Свитер» суетливо носился по вокзалу, томно-безмолвная арфа обидчиво мёрзла в сером чехле.

Люди, тележки, чемоданы мешались с окурками и кислым кофе, горьким вокзальным воздухом, нагонявшим тоску и мучивший вопросами: что я тут делаю? как я сюда попал? о чём я думал? откуда у людей столько «сундуков»? Лесной свитер порхал вокруг багажа, ослепляя очками. Куда можно ехать с арфой? Да еще и в автобусе!

Водитель встречал «свитер» взглядом, полным палестинской тоски: уже два раза перекладывали все чемоданы — арфа никак не впихивалась. Её переполняло благородное негодование и античный протест — помилуйте, можно ли дочери Аполлона делить места с буржуазными сумками и мещанскими чемоданами. Всем было плохо: водителю, «свитеру», арфе. Мне было плохо, но я был на стороне арфы. Праздные поляки сочувственно советовали, пытались помочь — здесь поднять, тут подоткнуть. Забота была свирепой, и силы были неравны. Арфа сдалась, как и протестовала — без ропота и с аттическим достоинством.

Беспокойна и чудовищна ночь в автобусе. Будто ты в гоголевском рассказе, но не со стороны Днепра, а в зарослях кладбищенского берега: «Душно мне, душно!». Две бескрайние тётки угрюмо, по-воровски хрустели чипсами в час ночи. Даже закрыв глаза, чудились испуганно-голодные, широко распахнутые глаза несытых дам. В темноте, среди ночного хруста, притаился неугомонный «свитер». Двухметровый парень справа пытался уснуть — хоть кому-то хуже, чем мне. Но сердце утешалось, потому что где-то внизу в недрах автобуса молчала арфа-смиренница. И когда я это осознал, мне сразу полегчало.

Если так страдает арфа, что же мне жаловаться? — потерпим ужо, выдюжим. И совсем не страшно, и совсем не больно. Если даже арфа терпит... А ведь арфа — друг человека. И выплыли из памяти, закружились в благородном танце виденные в детстве величественные дамы в лёгких длинных платьях. Они нежно обнимали волшебный инструмент, их руки порхали по струнам, едва касаясь серебряных струй. И лился звук — волшебный, нездешний, чарующий.

И перекличка ворона и арфы
Мне чудится в зловещей тишине;
И ветром развеваемые шарфы
Дружинников мелькают при луне!

Музыка рождается в объятиях, её будят поцелуи. Чтобы запел кларнет, музыканту нужно смешать своё дыхание с дыханием благородного орудия. Скрипач обнимает скрипку, она, как дева доверчиво кладёт голову на плечо друга; виолончель поёт в объятиях мастера, в объятиях внимательных и сильных рук оживает гитара, ласково прильнув к груди, заливается аккордеон, флейта молчит без поцелуев, любящих губ чает тромбон. Туба не ждёт объятий, заключает в объятия сама, и самый распоследний злодей не устоит перед этим инструментом — любимой «певицей» сеньора Карабаса — сыграет простую, бедную партию тубы, отдышится сквозь улыбку и с радостными слезами: «Это просто праздник какой-то!».

Через эти объятия, вздохи, поцелуи музыкант слышит жизнь инструмента. Так важны объятия, так необходимы поцелуи. Страдая в полночный час в душном автобусе, летящим из Варшавы в Макон, я вдруг понял, осознал и пережил важность и богословскую значительность пасхальных объятий и поцелуев.

Мы слишком деликатны и тонки — жители городов. Мы брезгливы и суетливо-осторожны. Как тяжело бывает просто подойти к причастию, просто потому что до тебя с этой ложечки принимали таинство столько некрасивых губ и беззубых ртов. Как же — у каждого «своя флора», а возможно и фауна. А дети подходят спокойно и весело, радостно открывая свои чудесные ротики, дивным образом совмещающие улыбку с вкушением. Но ведь это дети — их не портит ни лысина, ни беззубость. Но им так радостно жить, радостно обниматься, целоваться, возиться и толкаться, переживая святой восторг жеребячей радости.

Надо взяться за ручки, поцеловать братика, уткнуться в маму, повиснуть на папке, с любовью вдыхая его запах — сигарет, пота, кожаной куртки и бензина, обжигаясь его щетинистой щекой. Очень важны объятия, потому что это самый простой способ почувствовать, что рядом с тобой живой человек, прикоснуться к его жизни, пережить ток крови, биение пульса, глубину дыхания, тайную жизнь души, до неразличимости сплетённой с жизнью тела.

Долгое время я не принимал нашей православной манеры целоваться и обниматься, непонятен был смысл христосования. Но ведь это так просто. Если от Бога нам дано задание научиться любить ближнего, как самого себя, а значит открыть для себя другого человека, пережив его настолько же живым, как и я сам, прикоснувшись к его жизни, не абстрактной и стерильной, а подлинно живой — с кровью, дыханием, слезами, братские объятия и лобзания так естественны среди христиан.

Вот и апостол Павел наставляет: «Будьте братолюбивы друг к другу с нежностью» (Рим 12:10), напоминайте себе и братьям своим во Христе, заключая их в объятья, что мы — «одно Тело во Христе, а порознь один для другого члены» (Рим 12:5), естественно стремящиеся друг к другу. И доброе буйство пасхальной службы, это настолько нужное здоровое неистовство православного богослужения с беготнёй, восклицаниями, звоном кадил и мерцанием свечей — это не только от радости, что Христос воскрес, но и от ободрения к жизни, которая не только в моём сердце качает кровь и оживляет мускулы, но и расцветает в каждом, кто стоит рядом, и радостно, что он — рядом, что он жив, что я могу эту жизнь обнять, расцеловать — брата моего, сестру — бессмертных и вечных и слишком живых и неистребимо любимых Богом.

Ведь христиане — как дети — всё тянут в рот. Им надо непременно приложиться, коснуться иконы или мощей, напиться святой воды и наесться просфорок, опробовать надежность бороды благодатным огнём, помазаться маслом, обсыпаться святой землёй. Это естественно и нормально, потому что мы воцерковляемся и кожей тоже, не только интеллектом, и часто он приходит на этот праздник жизни позже всех, что совсем не портит предшествующей радости.

Христианин должен брать пример с бабушки Карлсона — стать чемпионом мира по обниманию, потому что жить — это здорово, это весело — просто быть — это само по себе слишком много, и эта жизнь с избытком, которую даровал нам Господь, так живо переживается в объятиях и прикосновении рук и взглядов, ободряющих к жизни. Мне нравиться жить. Мне очень нравится жить. И я хочу, чтобы это христианское чувство стало неотвратимо заразным и передавалось через поцелуи и объятия.

pravmir.ru