Русская Православная Церковь в годы Великой Отечественной войны

— В 1938 году в Русской Православной Церкви оставалось только 4 действующих архиепископа, через 11 лет, к 1949 году, епископат Русской Церкви насчитывал уже 74 архиерея, занимавших кафедры в пределах нашей страны. Что же произошло в те годы?

— В 1938 году заканчивается по отношению к Церкви большой террор. В 1932 году статья 58 пункт 10 «контрреволюционная агитация и пропаганда» — это 5 лет ссылки, вскоре — это однозначно расстрельная статья или 10, 25 лет ссылки. Во второй половине 30-х идет тотальное уничтожение духовенства и активных мирян. Бутовский полигон — это страшный памятник эпохи большого террора и просто поголовного уничтожения духовенства. Тенденции к изменению политики на самом деле наметились примерно в 1939 году. Это подтверждает недавно опубликованный документ из президентского архива (это бывший архив Сталина) о пересмотре дел священнослужителей и о возможном освобождении лиц духовного звания, которые, как там сказано, не являются социально опасными. Другое дело, что нужно посмотреть, насколько это было доведено до реальных шагов: освобождалось ли духовенство, был ли такой антипоток из ГУЛАГа. Но такое распоряжение лично Сталина было.

Я думаю, что первое время митрополит Сергий тоже не чувствует, что что-то меняется. Однако уже в 1941 году по свидетельствам того времени чувствовалось, что что-то должно поменяться. Был закрыт журнал «Безбожник», свернута антирелигиозная пропаганда. Такое было молчаливое принятие тех патриотических инициатив, которые исходили из церковной среды. А в 1943 году был заключен такой сталинский конкордат. Муссолини определил статус Католической Церкви, так и Сталин определяет официально статус Православной Церкви, определяет статус общества, которое открыто исповедует свои взгляды, никак не вписывающиеся в единственно верную марксистскую картину восприятия мира. Откровенно идеологически враждебные взгляды. Не будем, конечно, идеалистами. В обмен на это жесткий контроль за церковной жизнью.

Произошло это на знаменитой встрече Сталина с тремя митрополитами. Патриарха у нас тогда не было, потому что после кончины Патриарха Тихона власти так и не дали собрать собор и провести официальные выборы. Был местоблюститель патриаршего престола митрополит, впоследствии Патриарх Сергий (Страгородский) и митрополиты Николай (Ярушевич) и Алексий (Симанский), будущий патриарх Алексий I. На этой знаменитой встрече в сентябре 43 года они получили предложения, о которых не могли и мечтать, т. е. им разрешили все. По архивным документам получается, что, чем выше был уровень властных структур, тем более благоприятным было отношение к нуждам Церкви. В основном «зажимали», что называется, на местах. Началось открытие храмов. Бывали случаи стихийного открытия. Например, в Ярославской и Ивановской областях люди сами выметали из храма клубное оборудование. Однако уже в хрущевское время имел место обратный процесс — массовое закрытие вновь открытых храмов. Печально, ведь это были «выстраданные храмы», открытые на вдовьи слезы, на трудовые сбережения в тяжелейших послевоенных условиях.

Что касается епископата, то с 1943 года начинаются рукоположения. Надо сказать, что митрополит Сергий сразу же представил Сталину список репрессированного духовенства с просьбой об освобождении. В нем значились и его идейные противники — «непоминающие». Правда, в живых людей из этого списка осталось не так много. Был освобожден из ссылки владыка Лука (Войно-Ясенецкий) Крымский. Епископат пополняли, рукополагая в основном из вдового священства, число которого действительно значительно возросло к послевоенным годам.

Кроме того, к концу войны практически закончился обновленческий раскол, многие возвращались в Церковь, зачастую не без помощи официальной власти, изначально сочувствующей данному начинанию. Большую роль сыграла патриотическая позиция Русской Церкви. Обновленцы ведь тоже выступали как патриоты, более того, на оккупированных территориях их жестко преследовали, потому что считали агентами НКВД. Были случаи расстрелов, иные виды репрессий по отношению к обновленческому духовенству. В блокадном Ленинграде один из самых крупных храмов, Спасо-Преображенский собор, перешел через покаяние в Русскую Православную Церковь. И даже община «непоминающих», единственная официально действующая иосифлянская община, написала прошение о приеме в Московский Патриархат через покаяние. Одним из основных мотивов было сознание того, что они в результате своей антигосударственной позиции оказались в стороне от патриотического подвига народа. Эти свидетельства опубликованы Шкаровским в его книге «Церковь зовет к защите Родины».

— Чем были обусловлены такие повороты в политике государства? Война закончилась, больше Церковь им оказалась не нужна?

— Да нет, после войны не трогали. Наоборот, продолжали открываться храмы. В 1948 году был открыт храм на Ордынке, в 46-м — на Соколе. В войну-то в Москве и не открывали, только после... Люди подавали заявку, ее рассматривали, часто отказывали, но тем не менее открытия храма можно было добиться. Было желание поставить церковную жизнь в более узкие рамки, хотя внешне никаких изменений не было. После смерти Сталина власть перешла к его преемникам. Наиболее благожелательно к Церкви относились (если можно говорить о какой-то благожелательности) Ворошилов, Маленков — сталинская партия, а Хрущев, когда пришел к власти, провозгласил возврат к принципам раннего советского периода, ленинским принципам, а отношение Ленина к Церкви известно.

— В чем, по вашему мнению, причина такого поворота государственной политики советского государства по отношению к Церкви во время Великой Отечественной войны?

— Причин — целый комплекс, но ни одна из них не является определяющей. Это и нежелание иметь на случай войны потенциальную «пятую колонну». Стремление объединить людей в едином противостоянии. На присоединенных к СССР территориях: в Западной Украине, Белоруссии, Молдавии, Бесарабии, —широкомасштабных репрессий против духовенства не было, если бы духовные заведения, братства, были упразднены или поставлены в жесткие рамки, это могло бы вызвать протесты. Лояльное отношение к Церкви можно рассматривать как часть подготовки руководства страны, прежде всего Сталина, к войне.

Второй момент, который несколько преувеличивается, что Сталин испугался, вспомнил всех святых и дал свободу Церкви. Уж больно большая получается инерция. Испугаться он мог в 41 году, а в 43 году он был уверен, что Советский Союз войну выиграет. Историческая встреча произошла уже после Курской битвы, так что вопросов уже никаких быть не могло. Я думаю, что если это и играет какую-то роль, то очень-очень второстепенную. Скорее задача состояла в том, чтобы несколько изменить фасад системы и предстать перед Западом в более свободном и либеральном облике. Это вписывается в дальнейшую политику московского руководства по отношению к Патриархии, которая использовалась для конкретных внешнеполитических акций. Потом нельзя не учитывать того, что значительная часть народа оставалась православной и на целом ряде территорий стихийно начинается возрождение церковной жизни, и гитлеровцы этому не препятствовали. Однако из документов, опубликованных известным исследователем М. В. Шкаровским из архивов третьего рейха, понятно, что никакого особо благожелательного отношения к Церкви со стороны фашистской Германии предполагать нельзя. За возрождающейся церковной жизнью следили, очень боялись возрождения русского национального духа. Однако понятно, что Сталин должен был предпринять ответные меры.

Еще один фактор, который называют редко: Сталин был очень хорошим психологом и прекрасно понимал, что во время войны многие люди остались вдовыми и сирыми. Лишить матерей последнего утешения было бы со стороны государственного деятеля совсем неразумно.

Кроме того, руководство страны не могло вести активную работу по воспитанию патриотического духа, использовались все люди, которые имели какой-то авторитет, звонкое имя — артист, художник, писатель, и подобное участие давно забытых официальной прессой представителей высшей церковной иерархии приветствовалось, особенно в начальный период войны.

— Что касается первой причины, которую вы назвали, могла ли Церковь действительно стать «пятой колонной» или опасения руководства были бесплотны?

— Я думаю, что это больше было опасение со стороны власти, ведь патриотизм — естественное чувство русского православного христианина. Хотя единичные представители особенно оппозиционных Московскому Патриархату течений, те же «непоминающие», вели себя несколько иначе. Советскую власть они считали властью антихриста — прямо, не в переносном смысле, — и надо сказать, что среди них наиболее часто встречаются случаи коллаборационизма, сотрудничества с оккупационными властями, взять хотя бы так называемые бригады Каминского. Что касается общецерковной позиции, то, конечно, само Тело Церковное — народ православный воспринимал Россию как свою Родину при всех разных настроениях начального периода войны. Когда опрокинулся созданный пропагандой миф, наиболее ярко выраженный в фильме «Если завтра война», что эта война — война малой кровью и на чужой территории, а братство трудящихся всех стран немедленно восстанет и выступит против ненавистной клики Гитлера. Этого не произошло, на самом деле вся Европа тихо и спокойно работала, поставляя прекрасные машины немецкой армии.

— Но тоже, наверное, не по своей воле?

— Вы знаете, сильного сопротивления там не было. Народ советский с самого начала после того, как стало понятны подлинные цели и методы оккупантов, поднялся на борьбу. В Европе все было несколько иначе. Я не хочу никого обидеть, но факт остается фактом: к нам в 1941 году пожаловала объединенная Гитлером Европа. Это была не война с фашизмом, не война с Германией, это была война с новым порядком, который возглавляла Германия. Понятно, что чехи, голландцы работали не с радостью, но вполне по-европейски, добросовестно, поставляли технику фашистской Германии, которой так в войну не хватало России.

— Существует мнение о том, что резкий поворот в отношения Церкви и государства был результатом изменения отношения к Церкви лично Сталина. Что вы думаете по этому поводу?

— Сталина называют недоучившимся семинаристом, а он недоучился всего один год, т. е он прошел курс Церковной истории, довольно хорошо в ней разбирался. Может быть, именно этого ему и не хватало в тех государственных институтах, которые он создавал. Он счел нужным включить в них и некую нишу для Православной Церкви. Что касается покаяния, то как мы можем об этом знать? Есть целый ряд легенд, преданий, но судить трудно...

В дневниках Патриарха Алексия I прослеживается почтительное отношение к Сталину, все очень корректно и в отношении к Карпову, «советскому обер-прокурору», председателю совета по делам РПЦ. Для нашей иерархии это был конкордат, т. к. нельзя жить все время в условиях террора и неустроенной церковной жизни. Хотя говорят, что для Церкви состояние гонений — это нормальное состояние, но так говорят те, кто его не пережил. О том, что атмосфера становится здоровее, мы можем лишь заключать умозрительно, но церковная жизнь предполагает создание неких структур, учебных заведений и т. д. А после 25 лет непрестанных гонений, после периода, когда Церковь просто физически уничтожалась, вдруг открывается возможность какого-то существования. Я думаю, что во многом Патриарх Алексий I был искренен. Не стоит делать из наших иерархов идейных борцов с большевизмом, хотя кому-то этого очень и хотелось. Этого не было. Они понимали, что в условиях советского государства катакомбные христиане просто не выжили бы. Пожили бы какое-то время и были бы уничтожены, потому что в отличие от первых веков христианства советское государство была системой тотального контроля над человеком, все рано или поздно становилось достоянием соответствующих органов с вытекающими последствиями.

— Какое было отношение в Русской Православной Церкви За границей к войне?

— Эмиграция разделилась и отчасти по конфессиональному признаку. Сторонники Московской Патриархии, к примеру наше трехсвятительское подворье в Париже, были участниками движения сопротивления. Для них нападение Германии на Советский Союз было нападением на их Родину. Поэтому они боролись против Германии.

Константинопольская юрисдикция русского экзархата жила с неким ощущением, что это не их война: они помогали пленным, прятали евреев от немцев, но не более того. Люди оказались на обочине исторических событий, они в них не вписались. А сейчас они пытаются переиграть эти события заново. Начинают придумывать некий миф о третьей силе в виде власовцев, которые выступали и против Сталина, и против Гитлера.

Власовское движение закончилось крахом. Было сформировано две дивизии. В 44 году они впервые приняли участие в боях на советско-германском фронте на стороне Германии. Следующий момент — это Прага, где власовцы пробыли сутки, пытались вписаться в некое антигитлеровское движение. Они предложили повстанцам помочь и действительно помогли, на какое-то время отбили немецкие части, а потом предали этих повстанцев своим уходом, т. к. чехи не могли в то время предоставить им гарантию безопасности ввиду подхода Красной Армии. Власовцы предают и чехов и идут к американцам. Получается, что они поменяли несколько раз воинскую форму. Даже если предположить, что это был не шкурный интерес, а желание бороться с режимом, то реализация борьбы с одним тоталитарным режимом через «заигрывания» с другим не могла привести ни к чему, кроме краха.

В Америке многие приходы РПЦЗ ввели у себя официально молитву о победе русского оружия, русского воинства, участвовали в сборе средств для Красной Армии.

Что касается тех иерархов, которые находились на Балканах, в оккупированной Югославии, то здесь позиция двойственная. Потому что, с одной стороны, было очень неловкое заявление митрополита Анастасия (Грибановского), который, приветствуя успехи оккупантов, пишет в 42 году, что освобожденный Смоленск запел «Христос воскресе». Потом владыка Анастасий замолчал, и больше никаких неосторожных заявлений от Синода не исходило. Все последующие послания были проникнуты скорбью по поводу продолжающейся войны, того, что льется кровь, масса людей кочует по Европе, лишившись всего. Эта часть эмиграции, «карловчане», были сторонниками синода РПЦЗ и воспринимали события Второй мировой войны как продолжающуюся гражданскую войну, войну с большевизмом. Но это тот самый случай, когда ненависть к режиму в конце концов приводит человека в стан врагов отечества. Однако то время судить по законам сегодняшнего дня невозможно, потому что тогда была жесткая альтернатива: или ты здесь или ты там. Обмануть и Гитлера, и Сталина — это абсурд. Даже скажем более жестко: выбирая между Гитлером и Сталиным, наша иерархия выбрала Сталина.

— Вопрос о восприятии фашистов как освободителей в первое время войны, в результате чего немцы прошли до Москвы. Было ли это мнение обусловлено определенной идеологией?

— Во-первых, немцы шли по западным областям, которые недавно были присоединены к Советскому Союзу, во-вторых, те части, которые им противостояли, были сформированы в Западной Украине, Западной Белоруссии из призывников. Не в обиду будет сказано, но люди, которые часто меняют хозяев и гражданство, к этому привыкают. Сначала они жили под поляками, потом под советской властью после 39 года, когда происходит присоединение Западных земель. У хлопчиков не было серьезном мотивации сопротивляться, и «хлопчики поб’иглы до дому». И надо сказать, что немцы этому не препятствовали, отпускали к родственникам военнопленных. С другой стороны, знаете, работать за палочки-трудодни в колхозе, не имея паспорта, не имея возможности купить резиновые галоши, которые считались роскошью! Реалии жуткие, эта нищета колхозная, закрытые храмы, попрание святынь, что верующих людей коробило и оскорбляло. Все это копилось, и тот счет, который мог бы быть представлен власти, был очень серьезным. Конечно, были и другие настроения. Если мы посмотрим трофейные немецкие кадры, которые любят показывать наши демократы, обратите внимание, там есть замечательные кадры, когда колонны военнопленных проходят мимо окопа, в котором лежит целый пулеметный расчет: три убитых красноармейца, пулемет, пустые ленты и окопчик заполнен гильзами, т. е. отстреливались до последнего! Возьмите Брестскую крепость. Всякие были настроения, но вот здесь-то момент истины и наступает. Каким принуждением, фанатизмом это можно объяснить? Это самый настоящий патриотизм, потому что люди были самые разные. Целые дивизии ополчения выходили и гибли в условиях того времени: плохо вооруженные, необученные, но если армия не может, то значит, воюет уже весь народ.

Беседовала Елена Дятлова
taday.ru