Улыбка — достояние сильных

Как это ни парадоксально звучит — по-настоящему веселым человека делают жизненные испытания, то есть то, что по сути своей мало веселого в себе содержит.

Перед нами — пример наших соотечественников, подвижников тяжелейшего в русской истории XX столетия (первым приходит на память архимандрит Павел (Груздев)). Их беседы, проповеди, письма, все, что от них исходило, — исполнено не ропотом и заунывным саможалением, а человеколюбием, благостью и действительно хорошим юмором. Чувство юмора раскрывается здесь в некоем высоком, жизнеутверждающем, коммуникативном смысле. И говорит оно не о способности оценивать тот или иной сомнительный анекдот, а, скорее, о том, что человек достойно прошел свои испытания и научился жить в этом мире без озлобленности, действовать, созидать, творить.

Улыбка — это вообще достояние сильных. Улыбка — одна из самых благородных красок, которой творящая рука Великого Художника наделила душу человека, делая ее как бы осязаемой для любви и открытости. Жаль, что, имея в арсенале своих неоспоримых преимуществ обезоруживающую силу улыбки, мы предпочитаем вооружаться недоверием, боязливостью и злобой.

Понятно, что это два немножко разных мира — мир радости и веселья, которым были исполнены сердца праведников и боголюбцев, и мир, скажем так, повседневного юмора и шутки. Ни тот, ни другой миры не закрыты от нас.

Радость о Духе Святом требует длительного труда над собою. Об этом знают все, кто хотя бы пытается жить по-христиански. Труда и самопонуждения — до той поры, пока не поселится мирная, лучезарная радость в нашем сердце или не станет хоть изредка наведываться к нам…

С юмором-шуткой тоже не все так просто. Юмор в христианском мироощущении заквашен все же на милостивом отношении к человеку, а не на пустом желании уязвить его забавы ради или расслабиться. В юморе, приемлемом для христианина, нет распущенности и пошлости. И юмор этот начинается с самоиронии, с улыбки над собой.

Умение посмеяться над собой открывает в нас замечательную способность решать задачи разной степени сложности. Оно же, кстати, успешно оберегает человека от склонности к «ввинчиванию». Мы с завидным упорством ищем предлога ввинтиться в те или иные состояния, или, как сейчас говорят, «зависнуть» в них. Попросту — мы ищем стабильности и покоя. И подчас готовы даже стабильно пребывать в депрессии, страдать и терзаться, если подспудно надеемся на это состояние как на единственно верное в нашем представлении о благе. А представления у нас — сложносочиненные. Поэтому «зависаем» мы, как правило, на пустяках. И с таким воодушевлением домысливаем всякие сложности там, где их нет, так азартно громоздим в своем сознании баррикады, что достучаться до нас, пробиться к нам можно с большой долей риска. Нагромождения — они ведь имеют свойство обрушиваться, рассыпаться, а то, что обрушивается, может придавить. Именно в таких случаях добрый юмор тех, кто рядом, и личное умение посмеяться над собой дают нам возможность избежать катастрофы или хотя бы уцелеть под обломками наших иллюзий.

Впрочем, я за то, чтобы уж рухнуло, так рухнуло — наверняка.

Если мы надеемся пройти стезей серьезных испытаний, выдержать эту школу — крушение баррикад и ложных мудрований должно стать первым и обязательным шагом на этом пути.

Даже в житиях древних подвижников, таких, как всеми любимый преподобный Сергий, игумен Радонежский, нельзя не уловить это тонкое изящество улыбки мудреца и сильнейшего. Борис Зайцев в своей замечательной книге о Преподобном утверждает, что «в нем вообще не было улыбки». С точки зрения писателя, игумену земли Русской, скорее, присущ «север духа», а она, улыбка, как явление душевное была свойственна Франциску из Ассизи или даже преподобному Серафиму Саровскому. Но с этим можно не согласиться. Улыбка — не всегда улыбчивость и уж тем более не всегда смешливость, бездумное благодушие. Зато она всегда — достояние души подлинно сильной: без психологических нагромождений, без ложных мудрований, без мнений на свой счет — смиренной и радушной.

Мы и сами улыбаемся — а значит, становимся сильнее — пораженные красотой и ясностью поведения преподобного Сергия в тот момент, когда крестьянин-простец никак не желает признать в нем знаменитого игумена-прозорливца. Эта история в подробностях записана Епифанием и открывает благородство Сергиевой простоты, изящество его выдержки и отсутствие в Преподобном хоть какой-то зависимости от пустых условностей человеческого восприятия. Это и порождает добрый юмор ситуации с крестьянином. Юмор высокой пробы — назидающий и освежающий.

Перед христианином вообще задача интересная стоит — он призван быть философом и ребенком в одном лице. Мудрецом-змием и простодушным голубем. И если вдуматься — это достаточно веселое сочетание. Именно оно, именно такая внутренняя установка, делая нас менее тяжеловесными и более открытыми, дает нам способность принимать жизнь и радоваться ей.

Помните забавную историю из патерика, где двое пустынников попытались пожить «как все нормальные люди» — поссориться, например, из-за чего-нибудь. И у них никак это не получалось. Потому что если первый говорил о кувшине: «Это мой кувшин», то второй тут же соглашался, и спор заканчивался. Раз твой — пусть будет твой, бери его — инцидент исчерпан. Это поступок детски просветленных мудрецов. Никто не претендует даже на доказательство личной правоты. И это по-евангельски красиво и вызывает улыбку радости. Смешно — настаивать на своем.

Жизнь действительно надо учиться принимать, а не пытаться все в ней нетерпеливо перекраивать на свой лад и по своим вкусам. Да будет воля Твоя — настраивает нас именно на такой подход. Иначе препятствия и испытания окажутся тягостны и непреодолимы… И опять — непреодолимы они только в случае отсутствия сил на внутреннюю улыбку, на этот посыл доверия жизни и доверия Богу…

У каждого где-то в запасниках души хранятся спасительные сундучки с драгоценностями-подсказками, которые выручают в трудные времена. Как правило, в этих сундучках множество примеров силы человеческого духа, а если такая подсказка оттенена еще и добрым юмором, она и помниться будет легко, и с большей вероятностью поможет преобразиться тебе самому…

В свои беспросветные минуты я, например, очень люблю вспоминать евангельского сборщика податей Закхея (см.: Лк. 19:1–10). Кстати, если представить себе эту историю как картинку, она вызовет улыбку, будет даже немного комичной.

Закхей и есть тот самый ребенок-мудрец. Мудрец, способный уловить сердцем важность и глубину события — Спаситель Мой приближается ко мне, Он у дверей моего дома, и это — главное! Что может быть важнее этого?! Ребенок, способный забыть все условности, забыть свое положение в обществе, приличия, не постесняться быть смешным и несолидным, ради того, чтобы только увидеть Его хотя бы издали…

Он очень трогателен — Закхей. Только подумать: начальник над сборщиками податей, видимо, уже немолодой человек, вызывающий у соплеменников презрение и страх — уж никак не любовь, — буквально устремляется в гущу толпы, в самую ее сердцевину, чтобы пробиться к Иисусу, услышать Его! Но давка такая, что Закхею, коротышке, не хватает ни ловкости, ни сноровки хоть как-то продвинуться к цели… Наверное, его отпихивали, наверное, над ним смеялись, наверное, он слышал и едкие издевки в свой адрес. Но сердце начальника мытарей уже горело огнем обновления и неведомой прежде счастливой надеждой. Ему были глубоко безразличны и насмешки, и собственный комичный вид, он пошел еще дальше, вернее — поднялся еще выше по лестнице своего самоуничижения. Он взобрался на дерево. Возможно, это усугубило комизм. Там, на дереве, вряд ли можно было что-то расслышать, но зато Спаситель был ему виден… И Закхей оказался настолько заворожен этим благодатным зрелищем, настолько был счастлив видеть Учителя,  что Спасителю пришлось подойти и окликнуть Закхея, чтобы известить о Своем желании посетить его дом.

Иногда я словно вижу перед собою лицо этого непосредственного человека, оно мне кажется немного растерянным — он вряд ли рассчитывал на то, что Иисус пожелает быть его гостем, и радость его непередаваема… Ведь ему было достаточно того, что он сподобился видеть Учителя издалека. Похоже, Закхей никогда не обольщался на свой счет, и это тоже — достояние сильных.

Уже там, на дереве, оторвавшись от земли и земного, он решил изменить свою жизнь. Пока кто-то толкался, а кто-то издевательски посмеивался, Закхей, смешной и неуклюжий, разработал четкий план действий на ближайшее будущее. Действий окрыленных, возвышенных, но лишенных всякой экзальтации.

И Спаситель решил не оставить Закхея незамеченным… Такой нехитрый пример готовности человека к личному преображению мог многим открыть глаза на мир, на тех, кому мы, не задумываясь, спешим навешивать ярлыки, на самих себя…

И народ, эта разношерстная толпа непохожих друг на друга людей, — тоже посмотрел наверх… На смешного, не вызывающего доверия человека. Посмотрел — и задумался.

Так начиналась новая страница в истории человечества…

По материалам eparhia-saratov.ru