Будет ли Восьмой Вселенский Собор?
Беседа в прямом эфире радио «Радонеж» с профессором Московской Духовной Академии протоиереем Владиславом Цыпиным
И. Сергеев: Как Вы считаете, отец Владислав, можно ли назвать Собор, который пройдет в 2016 году в Константинополе, VIII Вселенским Собором?
о. Владислав Цыпин: В настоящее время нет никаких оснований для того, чтобы его называть восьмым. Он так себя не называет, в процессе его подготовки ни в каких документах обозначение его VIII-м собором не присутствует, насколько мне известно. Да и было бы странно заранее называть его восьмым. Было семь Вселенских соборов, которые признаются Православной Церковью именно вселенскими, с их совершенно особым экклезиологическим статусом.
Что мы знаем из истории? Были и другие соборы, которые называли себя вселенскими. Но было бы ошибочно полагать, что называя себя так, они заявляли претензию на то, чтобы быть соборами в одном ряду с особо выделенными соборами, с которыми церковное сознание усваивает непогрешимость. Дело в том, что всё, что тогда имело отношение к империи Римской, которую мы задним числом, с некоторого момента ее истории, называем Византийской (хотя она сама себя так никогда не называла, это совершенно кабинетный, ученый термин), так вот там всё называлось вселенским, всё, что было общеимперским, и поэтому те соборы, которые созывались в рамках всей империи, они называли вселенскими. В этом еще не заключалась претензия на некий совершенно особый статус. Итак, называвшими себя вселенскими, соборов очень много. Но с тех пор прошло время, и в церковном сознании, даже богословии, выработалось учение об особой значимости вселенских соборов, уже в ином смысле — не в смысле, что они имеют отношение к империи, таковых было много, из них некоторых считаются поместными, некоторые разбойничьими, некоторые и забыты почти, но Вселенские — это те соборы, которым Церковь присваивает непогрешимость. Было бы странно, конечно, сейчас, в процессе подготовки собора, заранее присваивать этому собору непогрешимость. О VIII Вселенском соборе речь, конечно, не идет, но что будет впоследствии — это совсем другая тема.
— А разве архиерейский собор не непогрешим по определению? Ведь решения любого собора начинаются словами «Изволилось Духу Святому и нам»?
— Такая формулировка совершенно нормальным образом встречается и в постановлениях соборов поместных. Естественно, что всякий церковный собор исходит из надежды на то, что действует он по благодати Божией. И более того, все мы, священники, проповедуя, полагаем что то, что мы говорим с амвона, мы говорим, опираясь на благодать Божию, которая действует в Церкви, но никакой гарантии непогрешимости того, что скажет священник с амвона, что скажет епископ с амвона или в своем послании, что скажет Собор поместный, нет. Непогрешимость церковное учение усваивает единственному церковному институту — Вселенским соборам. Но не вообще всякому собору, в котором представлены епископы разных поместных церквей, а только тем, которые впоследствии были признаны таковыми, т.е. вот этим семи Вселенским соборам.
Мы знаем другой подход в Католической Церкви — непогрешимость, присущая церкви, там усваивается епископу Рима. Православное учение разительно отличается в этом отношении. Но непогрешимость — это очень ответственно и серьезно, это значит абсолютное, полное, точное выражение самого Откровения. Откровение Божие выражено в Священном Писании и Священном Предании, и соборные оросы тех семи Вселенских соборов, догматические оросы обладают, по учению Церкви, непогрешимостью. Это тот фундамент, на котором строится церковное богословие.
— А обладают ли непогрешимостью каноны, которые были на этих соборах приняты?
— А вот это вопрос сложный. Если иметь в виду литературу по этому вопросу, мы увидим разные точки зрения. У одних авторов — обладают, у других авторов — не обладают. Я полагаю, что подход к решению этого вопроса должен быть таким: догматическая идея, богословская, нравственная идея, содержащаяся в каноне, обладает непогрешимостью, укоренена в Священном Писании, укоренена в Священном Предании Церкви, но что касается конкретной санкции, которая предусматривается канонами, то эта санкция обусловлена обстоятельствами времени. И как связанная с обстоятельствами времени, она, по крайней мере, не может быть неизменной, потому что меняются времена, меняются обстоятельства. И в этом смысле, может быть, и не стоило бы говорить о непогрешимости конкретной формулировки каждого канона, включая и те акции, которые этим правилом, каждым таким каноном предписываются. Но заключающаяся в каноне богословская экклезиологическая нравственно-религиозная идея, очевидно обладает непогрешимостью именно потому, что эти каноны либо приняты Вселенскими соборами, либо, будучи правилами и канонами Поместных соборов и Отцов, они Вселенскими соборами утверждались. Есть вопросы о двух соборах IX века, которые также издавали каноны, но они не могли быть утверждены Вселенскими соборами, потому что не было таковых соборов с тех пор. Но здесь их общецерковная рецепция очевидно, до известной степени аналогична их утверждению Вселенскими соборами, и они стоят в одном ряду, во всяком случае включаются, во все канонические сборники.
— А не могли бы Вы привести пример, как разграничить букву канона и его дух?
— А примеры лежат на поверхности: очень много канонов, может быть, до трети, четверти всех канонов предусматривают разные меры прещения в связи с грехами, которые совершают христиане. И тут мы наблюдаем разительный контраст между сроками отлучения от причастия, которые этими канонами предусматриваются, реальной пастырской практикой и церковно-судебной практикой. Она другая, принципиально другая... Может быть, кто-то не очень хорошо знает историю Церкви, предполагает, что такое неисполнение буквы этих канонов относится только к нашему времени, только к XX веку, или, скажем, если иметь в виду историю Церкви — только к синодальной эпохе... такие предположения не верны. И если иметь в виду историю Русской Церкови, то и в начале христианства у нас на Руси эти строгие меры не применялись, не отлучались христиане тогда на 10, 15, 7 лет от причастия, ничего подобного не было. Может быть, в московскую эпоху, особенно в XVII веке, действовали более строгие порядки, но все равно не во всю меру строгости канонов. Но, тем не менее, они существуют. Возникает вопрос: а когда же они применялись вот так, как написано? Мы уже фиксируем, что в Номоканоне Иоанна Постника, это рубеж VI-VII веков, там уже указаны прещения, отлучения в несколько раз на более короткие сроки, т.е. уже тогда церковная дисциплина была значительно смягчена.
Я бы так сказал: большая часть этих канонов была составлена уже в IV столетии, когда происходила христианизация Империи, и эти канонические нормы, эти длительные сроки епитимий, они отражают реальное состояние церковного общества до обретения христианами свободы. Когда сама принадлежность к церкви составляла тяжкое уголовное преступление, караемое смертью в случае неотречения. И тогда конечно, христиане, которые жили при постоянной, ежедневной угрозе самой их жизни, они, конечно, были людьми очень высокой морали, очень высокой нравственности. И грехопадения, предусматриваемые канонами, случались в порядке исключения. И само их покаяние, которое они приносили в этих своих грехах, оно было тогда публичным и на суде перед епископом, и в присутствии народа. Это не было тайной исповедью. Тайна исповеди сложилась уже позже, в монастырях. И вот отцы в IV веке исходили из этих высоких норм христианской жизни, какая имелась в Церкви гонимой. Но вот Церковь наполнилась народом, стала всенародной Церковью, земля осталась землей, небом не стала, и поэтому буквально применять эти санкции стало уже просто по пастырским соображениям невозможно. Люди принимали христианство, входили в церковную ограду. Они не были носителями высокой морали, подобно той, носителями которой были гонимые христиане, но все-таки тянулись к святыне. И Церковь являла икономию по отношению к ним и не применяла каноны и эпитимьи во всей их строгости. Вот так можно объяснить эту ситуацию.
— Отец Владислав, я слышал, что есть канон, который запрещает лечиться у врача-еврея. Мы должны его соблюдать?
— Я думаю, что и этот канон может также относиться к тем, буквальное соблюдение которого невозможно. Но идея, заключающаяся в этом правиле, она совершенно разумна и понятна, она заключается в том, что христиане не должны иметь, по возможности, тесное бытовое общение, которое бы могло грозить чистоте их христианской веры. Т.е. соображение тут совершенно ясное, что христианин может попасть под влияние иудея и отвернуться от Церкви. Но, когда сложились иные условия жизни, кода границы между религиозными общинами не проведены и в быту также, было бы проявлением фарисейства, законничества и чего-то не по-христиански неразумного, буквально пытаться соблюсти это правило. Потому что в один ряд с евреями мы можем поставить и других иноверцев, и это было бы логично — язычников, безбожников. И что же нам устраивать экзамен врачу, к которому мы обращаемся? Какого он вероисповедания? Верит ли он вообще в Бога? Нелепая была бы ситуация...
— Как Вы думаете, почему Церковь не отменила неработающие каноны? Почему они остались? И может быть, кто-то испытывает угрызения совести, нарушая каноны?
— Обстоятельства времени меняются, ведь это не такой процесс — вчера было так, потом стало по-другому. Здесь было много эпох, это разные страны и народы. Например, если взять раннюю христианскую Русь, то это общество разительно отличалось от современного ему византийского общества, которое было высококультурным обществом. Кстати, об этом иногда существуют ложные представления. Например, когда представляют себе средневековую или раннюю Византию по подобию средневекового Запада или средневековой Руси, и то, и другое неадекватно. Несравним уровень образования и его массовости, например. Попросту говоря, доля грамотных в византийском обществе и средневековом европейском — абсолютно разный. Как и в поздней Римской империи, так и в Византии, половина населения была грамотной. В средневековой Европе это может быть 3-5%, т.е. немногие, кроме духовенства, были грамотными. Да и грамотность была в основном только латинская. Италия вышла на уровень византийского общества только в начале XX века, Россия — в 30-е годы XX века, когда у нас половина населения стала грамотной. Были разные эпохи в истории Церкви, разные общества, разные народы. Соответственно изменялось и правоприменение.
Есть каноны дисциплинарные и есть каноны экклезиологические. Экклезиологические каноны, в основном, соблюдаются и по букве. Например, начнем с самого первого апостольского правила: «Епископа да рукополагают два или три епископа». Скорее всего Церковь не признает епископом того, кого рукоположил один епископ, и уж точно невозможно признать епископом того, кого попытались бы рукоположить священники, как это было с украинскими самосвятами в своё время. Просто мы руководствуемся буквой этого канона.
А иное дело — правило дисциплинарное. Дисциплинарные правила предполагают церковные прещения на разные сроки отлучения от причастия, в крайних случаях даже отлучение от Церкви, они, конечно, применяются не буквально. Но вот что все-таки остается? Остается неизменной иерархия тяжести грехов. Может быть, некоторые из этих грехов редки, но все же они случаются. Самый тяжкий грех — это отречение от Христа. Здесь не идет речь об изменении религиозных убеждений, это особая статья. Те, кто утратил веру, не рассматриваются в одном ряду с теми, кто отрекся. Отрекся — это тот, кто, по соображениям страха или просто выгод, отрекся не потому, что у него изменились религиозные убеждения, а он обнаружил сознательное предательство, которое и он понимает как предательство. Вот такое отречение, особенно невынужденное преследованиями и мучениями, карается Церковью самым тяжким образом. Так что только на смертном одре такового можно причастить. Но, по крайней мере, это край, это предел греховности. Далее следует грех кровосмесительный связи между ближайшими родственниками. Затем грех сознательного, намеренного убийства — по канону 20 лет отлучения от причастия. Прелюбодеяние вместе с противоестественными грехами и блуд монаха — в одном ряду стоят. Наконец, блудный грех. Интересно, что иерархия тяжести грехов с церковной точки зрения отличается от того, как это все видится перед лицом уголовного законодательства. Потому что, скажем, грех кражи, воровства все-таки рассматривается в церковной дисциплине как относительно не самый тяжелый, вот при 7-15 годах отлучения за грехи против 7-ой заповеди, здесь только 2 года отлучения от причастия. В то время как в Англии еще в XIX веке укравшего хотя бы один фунт или что-нибудь вынувшего из кармана могли повесить по закону. Даже у нас в советское время за мошенничество в крупных размерах, за валютные операции применялась смертная казнь. А в большинстве современных христианских, постхристианских государств прелюбодеяние и блуд вовсе не значатся среди преступлений в Уголовном кодексе. А вот убийство одинаково тяжело весит и там, и здесь.
— Неплохо было бы за измену сажать... Может быть меньше измен было бы?
— Жену или обоих?
— Обоих, конечно.
— А если оба друг другу изменили, то тоже обоих?
— Конечно, детей только жалко...
— Отдавать, очевидно, целомудренным супругам, только где их сейчас найдешь?..
Кстати, вот Франция известна как страна, где уже давно с века так называемого Просвещения, в век Рококо, в XVIII веке нравы были уже весьма либертарианские. Но там же во Франции до XX века супружеская измена жены, при ряде обстоятельств, рассматривалась как уголовное преступление.
— Вернемся к будущему Собору. Какова цель этого Собора? И какие вопросы будут на нем поставлены? Уже известно или пока нет?
— К этому Собору велась очень длительная подготовка, она восходит к 50-60-м годам, тогда состоялось несколько предсоборных совещаний. Потом этот процесс настолько затормозился, что казалось, что всё это и оставлено, но вот сравнительно недавно, несколько лет назад снова был поднят вопрос о созыве собора. В тот год, когда велась эта подготовка, были намечены темы. Конечно, это и взаимоотношения с инославными христианскими церквами, взаимоотношения с современным обществом, современным миром, но это также и такие внутрицерковные темы, которые связаны со взаимоотношениями и между поместными церквами. И здесь, конечно, самые трудные и болезненные точки — вопрос о порядке учреждения автокефальной церкви, и особенно такой болезненный вопрос — о юрисдикции в диаспоре. Но также вопросы и общецерковного внутреннего характера — о постах, вопрос о церковном календаре. Вот эти темы обсуждались, проекты решения по ним вырабатывались. Что касается календаря, я думаю, так оно и останется: подход такой, что все-таки сохранятся различия в употреблении календарей, потому что ни одна из церквей не готова к отказу от сложившейся практики.
— А каково Ваше мнение по поводу календарного вопроса? Как Вы считаете, это важно или нет?
— Я думаю, что раз это неразрешимо, то и не надо решать. А что касается предпочтительности календаря, то, разумеется, наш календарь лучше (в церковном отношении). Какая проблема существует для тех церквей, которые перешли на так называемый «Новый юлианский календарь», оставшись с александрийской пасхалией. В этом случае у них Петров пост сокращается на 13 дней, с перспективой расхождения календарей и умножения этого сокращения. В XXII веке расхождение между этими календарями будет уже не 13, а 14 дней, значит, и Петров пост будет сокращен на 14 дней, а, как известно, порой Петров пост продолжается менее 14 дней. В таком случае в этих Церквях его вовсе не будет.
— А какие-нибудь богословские вопросы будут поставлены?
— Я думаю, что богословские темы не могут не быть поставлены, скажем, в контексте взаимоотношений с инославными церквами. Но как прямые темы, я так думаю, они не ставятся. Но темы учреждения автокефалии или юрисдикции в диаспоре, хотя они и прагматические, но явно имеют экклезиологическую основу. А экклезиология — это уже из области догматики, это уже относится к богословию. Это не только вопросы канонического или, как я сказал, прагматического значения, церковно-политического значения, здесь невольно возникает очень важная тема о месте первых епископов поместных церквей в структуре Церкви. И все это, конечно, фокусируется на вопросе о полномочиях первого епископа Православной церкви, который в Константинополе.
— В православной среде ходят слухи о том, что какие-то константинопольские патриархи были масонами, филокатоликами, сослужили с Папой. Насколько они имеют авторитетное право на председательство на этом соборе?
— Что касается филокатоликов, то тут вопрос: кого называть филокатоликами. Я думаю, экуменистами несомненно были многие и епископы, и даже первые епископы, но это еще не статья обвинения и, опять-таки важно, что под этим подразумевается. Также мне затруднительно судить, как далеко простилался филокатолицизм в Константинопольском патриархате, тем более что мы в самой общем виде ставим вопрос. Что же касается масонства, то я могу сказать: все на этом свете бывает, но все же не думаю, чтобы были опубликованы документы, которые бы совершенно доказательно обличали бы тех или иных епископов в принадлежности к масонству. Вместе с тем, Элладская Церковь принимала решение в 30-е годы о несовместимости масонства с принадлежностью к церкви. Что из этого вытекает? То, что, с одной стороны, занята определенная разумная позиция, а с другой стороны, ведь никакие решения не принимаются вот так, досужим порядком, никому никогда не приходит в голову издавать закон — дышите воздухом, а не водой, и так люди дышат воздухом. Значит, был предмет для постановки такого вопроса. Значит, были такие клирики, а, возможно, и епископы.
— Отец Владислав, как Вы думаете, почему так давно не было вселенских соборов?
— Существует точка зрения, что отпадение Западной Церкви в 1054 году нанесло телу Церкви рану, и называть Вселенским собор при существовании Западной, многочисленной, превосходившей по численности Восточную Греческую Православную Церковь как-то не уместно. Принципиально мы не можем стоять на такой точке зрения, потому что полнота церковная в догматическом отношении остается незыблемой, несмотря на то, что от Церкви Православной Вселенской отпала церковь Запада. Поэтому это объяснение не представляется вполне адекватным.
Тел. звонок:
— Не раз мне приходилось слышать, что наши собрания архиереев постановляли, что, например, если муж и жена, если брак у них зарегистрирован в ЗАГСе, но они не венчаны, но прожили значительное число лет, то они могут допускаться к таинствам, причастию. Но так как таких пар очень мало, а большинство подпадает под правило 48-е апостолов, хотя он и со второй, и с третей в зарегистрированном браке состоит, то не будет ли это нарушением 48 правила? Некоторые говорят, что Таинства все равно как бы все сотрут и благодать воссияет. Если придерживаться такой точки зрения, то не будет ли это повторением католического мнения, что Таинство, безусловно, действует и на пассивных, и на недостойных. Мне приходится придерживаться мнения, что брак венчанный должен быть обязательным для допущения мирянина к Таинствам Церкви. Благодарю.
— Вы не одну тему затронули. Но все-таки, если квинтэссенцией Вашего вопроса считать, что состоящие в зарегистрированном, но не венчанном браке, не должны быть допущены до Таинства Причастия, то эта позиция чересчур ригористична. Дело в том, что у нас ведь как обычно в этих случаях бывает — одна из сторон не желает венчаться, может быть, она даже не принадлежит к Церкви, это может быть супруга или супруг иноверцы, может быть неверующий человек, может быть крещеным, а может быть и нет. Тогда возможности до его крещения венчаться нет, а принудить к крещению ради венчания — это и с нашей точки зрения неверный подход, если он не имеет веры. Но он может быть крещеным, а все равно веры не имеет достаточно, чтобы приступить к Таинству венчания.
Так что много может быть объективных препятствий, но я бы сказал, что наш подход может быть более строгим, чем он часто имеет место быть, это когда обе стороны принадлежат Православной Церкви, участвуют в Таинствах, допускаются до них, несмотря на отсутствие венчания, но по какой-то причине отказываются продолжительное время венчаться. Здесь за всем этим может стоять нечто требующее рассмотрения, и вполне возможно, что могут вскрыться какие-то обстоятельства, при которых возможно их обоих или одного из них действительно не стоит допускать до Таинства Причастия.
Тел. звонок:
— Есть такая позиция, по крайней мере, у Католической Церкви, что на самом деле 1054 год не был годом окончательного разделения Церквей, что отношения между церквами Православной и Католической продолжались еще несколько столетий. Была и Киево-Могилянская академия, и обучение в Риме, и т.д ...
— Относительно даты 1054 года... Разного рода контакты продолжались. Были и браки русских княжон с западными, уже не православными принцами, принадлежавшими к правительствующим домам. Это все было. Но евхаристического общения с 1054 года по факту уже не имелось. Это не значит, что не было случаев, когда православные причащали бы католиков и наоборот, это имело место у нас и в 60-е, 70-е, и в первой половине 80х годов. Но нормального евхаристического общения уже не было.
Но ваша тема, которую Вы затронули, она имеет на самом деле контекст серьезный. Дело в том, что и раньше не раз имели место разрывы общения между Западом и Востоком, продолжавшиеся длительное время, но, в конце концов, находившие решение. И общение это возобновлялось. Вот и после 1054 года ни на Западе, ни на Востоке не преобладало сознание, что это уже разрыв окончательный, разрыв до скончания века. Это представлялось могущим быть исправленным и исцеленным. Дело в том, что и до 1054 года было существенное принципиальное богословское расхождение — тема «филиокве». Она существовала со времен патриарха Фотия. Западная Церковь ввела это филиокве, но общение продолжалось. Претензии римских епископов, задолго до разрыва 1054 года, простирались слишком далеко и отвергались Востоком, но общение продолжалось. Поэтому это сознание разрыва, по человеческому восприятию непреодолимого, возникло после IV крестового похода 1204 года, когда уже западные христиане — католики просто по последствиям, по характеру этого разгрома Константинополя стали восприниматься как враждебные силы. Они уже поставлены были в сознание христиан Востока в один ряд с иноверцами из-за такой концентрированной враждебности, которая тогда обнаружилась. Но известно, что перед падением Константинополя были разные настроения. Были те, кто ради спасения города от его захвата османами, хотели и готовы были пойти на компромисс или даже сблизиться с Западом, но знаете, наверное, как это сказалось в нашей российской церковной истории. Но другие, и таких было большинство, говорили, зная, что удержать город будет трудно, что лучше османская или мусульманская чалма, чем папская тиара. Такое умонастроение сложилось у ромеев (византийцы себя римлянами называли) после захвата и разгрома Константинополя в 1204 году. Поэтому можно эту дату назвать как самую кардинально значимую в истории отношений христианского Востока и христианского Запада.
— Второй вопрос был про разные встречи...
— Ну что же, эти встречи были, эти встречи очевидно еще и будут. Перспектива нормализации отношений реальная, но это нелегкая проблема. Но вот исходя из того опыта, который уже имеется, как-то представляется, что в процессе разного рода контактов, встреч, диалогов ставить такую максимальную задачу как преодоление разделения, задачу, по-человечески рассуждая, представляющейся утопической, наверное, не совсем рационально.
Лучше все-таки рассматривать темы более ограниченного значения, по которым можно находить решение. Ну, ясное дело, что христианство находится под ударом, который очень ощутим. Все-таки в цитадели христианского мира, в Западной Европе, по сути дела сложилось постхристианское общество. Если речь еще не идет о прямых гонениях, то атмосфера-то складывается в целом враждебная по отношению к Церкви христианской в современном обществе на Западе. Поэтому в этой ситуации, казалось бы, можно обсуждать разные меры общего, солидарного, согласованного сопротивления вот этому натиску на христианство. Но если во главу угла ставить цель добиться соединения, преодолеть разногласия, то, я думаю, это не поможет решению тех вопросов, ради которых собраться можно, ради чего имеет смысл встречаться, вести диалог. В этом случае всё во что обратится? В очередную богословскую дискуссию, которая уже велась неоднократно...
Тел. звонок:
— С Ваших слов получается, что каноны не так важны, не так обязательны для соблюдения, что они произвольно трактуемы, что, как говорил свт. Василий Великий, «сдвинутся с места все пределы отцов, приведены в колебание все основания и все твердыни догматов», или, как говорил недавно один ранее известный, а ныне опальный «богослов» — что каноны поцеловать и поставить на полочку. А другой, широко известный богослов одной поместной Православной Церкви сказал, что «каноны надо отправить коту под хвост». Это действительно так получается, что они не обязательны для соблюдения? И нет никакой нормы?
— Я ведь ничего подобного не говорил. И, напротив, я говорил о высшем авторитете канонов. Но буквальное исполнение канонов, относящихся к области церковной дисциплины, к прещениям, ну просто невозможно, точнее теоретически возможно, но последствием было бы что? — Отлучение от причастия очень значительной части, возможно преобладающей части церковного народа, да и нашему брату-духовенству тоже бы досталось крепко — там ведь тоже «кто рядом стоит, да будет извержен».
Опубликовано: 23/09/2015