Светлая Пасха в сумерках Просвещения

Итоги философии французского Просвещения, впервые сделавшей отрицание Бога социальным актом, подвел великий немецкий философ Иммануил Кант, который констатировал, что «разум, попавший среди своих величайших надежд в путаницу противоположных доводов, чувствует себя в высшей степени стесненным». На вопрос «живем ли мы теперь в просвещенный век?» он отвечал: «нет, но мы живем в век просвещения».

Просвещенный же век закончился, так и не наступив. Говорили, что если Первая мировая война убила в европейце веру в Бога, то Вторая мировая война убила в нем веру в человека. Будто откликаясь на слова Канта, определявшего просвещение как «выход человека из состояния своего несовершеннолетия», Йохан Хейзинга в 1930-х гг. писал о наступлении нового возраста цивилизации — «перманентного отрочества». Освальд Шпенглер констатировал, что путь цивилизации больших городов уже зашел в тупик, приведя к омассовлению индивида. Вальтер Шубарт добавлял, что этому омассовлению сопутствует еще и атомизация, распад социальных связей. Николай Бердяев угрюмо пророчил наступление «нового средневековья», которому предшествует новое варварство. Мартин Хайдеггер говорил, что «ночное время... больше не в состоянии заметить зияние Бога как зияние».

Мир без Бога, без человека, без будущего. Именно в такой мир пришел Христос. В начале нашей эры ветхий Рим был наполнен «лишними людьми»: вольноотпущенниками, поденщиками, безработными. Ради того, чтобы давать им «хлеба и зрелищ», работали мытари, содержались блудницы. К ним пришел Господь. Во всем облике кроткого Страдальца поражает Его Бого-человеческая сила. Греки назвали ее «Бого-мужной». Та сила, с которой Он поднял и «понес наши болезни». Та сила, с которой Он говорил истину. Та сила, с которой Он нес крест. И сила воскресения, которое в церковной гимнографии представляется как борьба с чудовищем, вынужденным извергнуть некогда поглощенных им созданий.

«Христос воскресе, и ни един во гробе». Проповедь воскресения, совершенно невероятного для того восприятия смерти, которое господствовало в античном мире, была самым громким словом апостолов, они пронесли его до Индии на Востоке и до Испании на Западе. Легко ли принять его современному человеку? Думается, что не легче и не труднее, чем стоическому философу или александрийскому торговцу.

Но сила пугает. Христианство, предлагающее реальную альтернативу миру, построенному на лжи, условности, страхе, пугает пуще самого этого страха. Пугает и грозный лик царя Константина, впервые запретившего римлянам торговать своими детьми, жестоко каравшего за похищение женщин и девиц. Пугает самоотверженный порыв тысяч людей, возводивших величественные храмы и покрывавших отменным золотом купола церквей. Пугает христианское просвещение, благодаря которому русский народ в XIV веке возродился из пепла. Пугает больше, чем крестовые походы, померкшие перед пожарищем двух мировых войн, и трибуналы инквизиции, посрамленные другими, куда более обильными жатвами.

Потому что, если Христос воскрес, то парализующий добрую волю страх смерти сам оказывается парализованным. Если Христос воскрес, то есть сила, разорившая самое большое и населенное царство в истории — царство смерти — за одну ночь. То была ночь светлой Пасхи.

«Воскресения день! Просветимся, людие!»