Облик русского священника:
к истории длинных волос

[1]  [2] 

Между щегольством и неряшливостью

Вероятно, с тех самых пор, как священники стали отпускать длинные волосы, последние для них превратились в предмет особой гордости. Еще в середине XVII века антиохийский архидиакон Павел Алеппский писал о русских священниках: «Они (священники. — В.М.) всегда держат их (волосы. — В.М.) в порядке и часто расчесывают; при том они очень любят смотреться в зеркало, которых в каждом алтаре есть одно или два: в них они постоянно смотрятся, причесываясь и охорашиваясь, без стеснения. Поэтому, при своей солидности, благовоспитанности и крайней учтивости, они внушают к себе почтение» (Павел Алеппский 1898: 97).

Так церковь столкнулась с необходимостью не только обосновать благочестивость нового обычая, но и выработать некоторое «учение» относительно того, каким должно быть отношение к своим собственным волосам со стороны каждого отдельного иерея. И коль скоро с отращиванием длинных волос стала связываться определенная и весьма важная символика, вопросы, касающиеся ухода за ними, были исключены из частного рассмотрения их владельцев.

Регламентации, затрагивающие вопросы ухода за волосами, начинали действовать уже по отношению к тем, кто только планировал стать священнослужителем. Судя по всему, юноши начинали отпускать волосы еще в период обучения, и к определенному моменту они достигали такой длины, что их можно было заплетать в косу. Для этого, однако, требовалось особое разрешение начальства, которое, вероятно, автоматически давалось ученику вместе с переходом в определенный класс. Например, в семинарии города Себеж право носить косу получали богословы — учащиеся, перешедшие в последний, девятый класс (Соколов 1906: 49).

Как часть установлений относительно «внешнего приличия» священника, уход за волосами составил один из разделов пастырского богословия — науки о нравственных качествах и обязанностях иереев. Это богословское направление, изучение которого было включено в перечень учебных дисциплин духовных семинарий, оформляется как научная система во второй половине XIX века. Тогда в России выходит в свет целый ряд исследований, объединенных систематическим подходом к изложению пастырства (см. подробно: Иннокентий 1899). И здесь вопросу должного отношения священника к своему телу отводится далеко не последнее место. Уход за собой вменяется священнику в обязанность в той же степени, как и забота о чистоте своей души. «Внешность человека, — сказано в одном классическом труде по пастырскому богословию, — его видимая поступь, походка, телодвижения, образ ведения речи, одежда — служит обнаружением его души и как бы дополнением его нравственной личности» (Певницкий 1885: 130).

Требования к волосам определялись более общими требованиями к «внешнему убранству», а те, в свою очередь, — представлениями о высоте священнического служения. Протоиерей В. Певницкий рассуждал так: «Как служитель Божий, он (священник. — В.М.) всегда и везде должен выдерживать строгий и степенный характер. Отсюда и во всех внешних приемах его не должно быть ничего резкого, ничего грубого и дерзкого, ничего отзывающегося легкомыслием и обнаруживающего в себе недостаток меры и самообладания; но на всем внешнем виде его должна лежать печать серьезности, скромности и, если возможно, благоговейности, приличной сану священника» (Певницкий 1885: 132).

Прическа священника должна была свидетельствовать о его скромности и сдержанности. Критерий «благоразумной меры» был главным в определении надлежащего вида священнических волос. Лохматые, непричесанные, грязные волосы, равно как и чрезмерно ухоженные и уложенные по светской моде, расценивались как недопустимые для духовенства. В заботе о волосах требовалось избегать крайностей. Слыть щеголем или неряхой было в равной степени непозволительно. И то, и другое роняло достоинство сана. Первое расценивалось как проявление недостойных суетных страстей, второе — как оскорбление того высокого положения, которое занимал священнослужитель. В формулировках того времени «приличная прическа волос» должна быть «без напыщенности, без особенно искусственной кудреватости и без великосветского подрезывания их» (Михайловский 1890: 11) и в то же время иметь опрятный вид: «…когда священник является с нечесаными, всклокоченными волосами, в засаленной грязной одежде <…> чувствуется, что совершенно не таков должен бы быть вид служителя Божия» (Певницкий 1885: 155). Из слов Е.Е. Голубинского, тем не менее, можно заключить, что по отношению к своим волосам священники делились на два лагеря. Он писал: «К удовольствию нынешних священников, которые не особенно жалуют свои длинные волосы, и к скорби священников, которые, наоборот, утешаются ими, мы должны сообщить, что в древнее время дело с их волосами было вовсе не так, как теперь» (Голубинский 1997, 1: 577).

Чувство меры по отношению к собственным волосам воспитывалось заблаговременно. В дисциплинарных журналах семинарий можно было встретить такие записи: «волосы как у барина», «пробор на голове самый тщательный», «волосы острижены очень с изысканностью». Все эти проступки хотя и относились к числу мелких, но все же подпадали под наказание (Леонтьева 2002: 69–70).

Самыми строгими, безусловно, были оценки внешнего вида священника, совершающего богослужение. «В это время вся внешность его должна быть приведена в такой порядок, чтобы видящие его по виду его могли заметить, что он идет совершать великое и святое дело Божие» (Певницкий 1885: 156). Не случайно протоиерей А. Ковальницкий включал уход за волосами в список тех «мелочей», которые имели ближайшее отношение к богослужебной деятельности. Он советовал священникам перед выходом из дома на литургию поправлять на себе платье и волосы и следить за тем, чтобы волосы были причесанными и всегда находились в «безукоризненном приличии» (Ковальницкий 1901: 22, 34). В литературе, адресованной священникам, можно встретить и такие рекомендации: «При открытых дверях или во время стояния посреди храма священник служащий не должен в виду всех заниматься убранством и благоустройством своей головы и лица; все это и подобное должно заблаговременно упорядочить в стороне» (Михайловский 1890: 8–9). Симптоматично, что прилюдное символическое расчесывание волос гребнем посреди храма во время богослужения служило частью ритуального облачения епископа. Уход за собой во время богослужения был допустим только в контексте обряда, как его составная часть, в противном случае, будучи «мирским» делом, расценивался как оскорбление священнодействия[11].

Волосы и идеология

Интересующая нас история имела одну важную особенность: в переходные для церкви времена длинные волосы начинали связываться с определенной идеологией и прочитываться как символ тех или иных идейных течений.

Возможно, впервые эта связь проявилась во времена церковных реформ второй половины XVII века, в то самое время, когда прическа священника представляла собой некий переходный тип: волосы уже не обрезались, но маковку продолжал венчать «терновый венец». Несмотря на то что преобразования Никона собственно волос, как кажется, не затронули, происходящие перемены все же способствовали окончательному утверждению нового обычая «растить власы». Мода на власоращение хорошо «вписалась» в те тенденции, которые характеризовали время реформ с их ориентацией на греческие образцы. Не случайно поэтому, что для противников преобразований власоращение становится знаком новообрядцев. Наряду с другими действительно новыми деталями во внешнем облике священников[12] длинные волосы начинают выражать идею перемен и формировать образ «никоновского» попа. На одной сравнительной религиозной картинке символов старого и нового времени можно заметить и отличие в прическах духовных лиц: «никоновский» поп изображен с длинными волосами, в то время как старообрядец — с подстриженными (Тарасов 1995: 87, ил. 20). Как говорил о новообрядцах писатель-старовер Иван Васильев: «Власоращение, париконошение и брадобритие оправдывают в своих книгах и не вменяют сего во грех» (Тарасов 1995: 92). Не случайно расчесанные, как у девки, волосы — деталь карикатурного образа «новолюбца», созданного протопопом Аввакумом: «В карету сядет, растопырится, что пузырь на воде, сидя в карете на подушке, расчесав волосы, что девка, да едет, выставив рожу на площади» (Аввакум 1997: 220–221).

Длинные волосы священников опять оказываются в центре общественного внимания во второй половине XIX — начале XX века, в период бурного обсуждения дальнейшей судьбы церкви. К этому времени власоращение уже прочно вошло в быт духовенства и стало неотъемлемой частью образа «попа». Однако та «архаичность» обычая «растить власы», которая привлекала к себе консервативных священников, отталкивала сторонников перемен. В их глазах «древность» оборачивалась «дремучестью»: длинные волосы становятся воплощением отсталости и неразвитости в той же степени, что и длиннополая ряса и борода. Споры о волосах становятся частью споров о внешнем виде священника будущего и напрямую соотносятся с вопросом об улучшении быта духовенства. Среди иереев, особенно молодых, появляются поклонники светских коротких стрижек.

Для «длинноволосых» их образ был проявлением фундаментального принципа разграничения «своих» и «чужих», «внешним отличием» священнического «звания». Протоиерей А. Ковальницкий замечал: «…волосами, как и костюмом, православный священник резко выделяется среди общества, <…> резкое отличие священника по его внешнему виду сразу указывает обществу на священника как на лицо, у которого оно должно учиться христианским добродетелям» (Ковальницкий 1901: 34). Посягательства на одежду и волосы расценивались как последовательное проявление «нелюбви» мира ко всему «немирскому» в пастырях: «Кому-то опять помешали священнические «хламиды» и священнические «гривы», как бельмо на глазу», — писал один обозреватель (З. 1878: 402). Священнослужители из консерваторов настаивали на «нравственной целесообразности» традиции отпускать волосы и указывали на прямую зависимость между одеждой и самодисциплиной. «Не во все те места идут священники, куда увлекает вихрь современной распущенности обыкновенного человека, и это еще поддерживает священника на некотором нравственном пьедестале», — писал священник Василий Яхонтов (Яхонтов 1878: 16). Заботы и попечение о переменах кажутся им непрошеными и безосновательными. Возможность преобразований вызывает опасения, что перемены внешние могут привести к переменам внутренним: «…существенные изменения в одеждах имеют своим непременным последствием изменение в направлении духа, движущего людьми» (Певницкий 1885: 147). Несмотря на то что вопрос о каноничности власоращения уходит на второй план по сравнению с вопросом о целесообразности, адепты старых традиций все же напоминают: «Для священника, сознающего свое назоретство (так! — В.М.) пред Богом, наша грива — дорогой для нас символ» (Яхонтов 1878: 16).

Одним из проповедников передовых взглядов становится журнал «Церковно-общественный вестник», на страницах которого в конце 70-х годов XIX в. активно критикуется привязанность православного духовенства к своей «духовной вывеске». Длинные волосы и широкополые рясы предлагается сдать «в исторические музеумы» (Мирянин 1878: 4) и переменить их в согласии со вкусами времени. «Не осрамить вас желает мир, а сделать приличнее», — писал, обращаясь к священникам, один из сторонников реформ в одежде[13] (З. 1878: 5). Светский костюм и стрижка кажутся панацеей от издевательств народа и способом сблизить пастыря с паствой. Ссылки на ветхозаветных назореев трактуются как натянутые; связь между назореями и современными священниками оспаривается (З. 1878: 5; Украшение священников 1909: 12).

Длинные волосы становятся внешним проявлением «старой» идеологии. Не случайно поэтому, что сторонник реформ Е. Голубинский в своей статье «Русская церковь в отношении к желаемым в ней улучшениям» наряду с предложениями о переменах в управлении, богослужении, образовании, пастырстве, миссионерстве, свободе слова и др. не преминул, тем не менее, оговорить отдельным пунктом необходимость приходскому духовенству и монашеству «головы стричь» (Голубинский 1913: 98, 99).

В советское время, в годы навязывания атеистической идеологии, особое звучание получает идея христианского проповедничества через внешние знаки (см., напр.: Теодорович 1927). Симптоматично, что в разговорах о волосах появляются «военные» метафоры. Именуя священников «духовной армией», протопресвитер Т. Теодорович размышляет о «соответствующем покрове волос» (и о длинной широкой одежде) как о «духовном мундире» (Теодорович 1927: 15, 24)[14]. Между тем в отношении к волосам наблюдается очередной перекос. «В моду» входит вид подчеркнуто старомодного, то есть чрезмерно обросшего, батюшки. И это не случайно: после времен обновления церкви и гонений на ее служителей длинные волосы священников становятся важным признаком неповрежденного православия. Известный мыслитель и диссидент священник Сергей Желудков писал в 1963 году: «А в последнее время появились эксцентрики, которые заплетают свои православные волосы в косы, в женские прически — и в таком виде облачаются в священные ризы, предстоят алтарю. <…> В высшей степени удивительно, загадочно — как архиереи и народ церковный могут терпеть это кощунственное уродство» (Желудков — интернет-сайт). Видные церковные деятели говорят даже о «культе волос». В одном из своих писем Д.И. Огицкий отмечал: «Святые отцы обрезали и выметали их (волосы. — В.М.) вместе с мусором, как мы это делаем с обрезанными ногтями или шелухой от семечек. У нас же в религиозном сознании большинства иерейский волос превратился в святыню, в непременное условие благодатности, в нечто почти столь же обязательное, как антиминс»[15] (Переписка Д.И. Огицкого — интернет-сайт).

Нарастает обеспокоенность, что «карикатурная волосатость» может навредить церковному делу. Звучат призывы к соблюдению «внешней чистоты» и «элементарной опрятности». Требования умеренности вновь становятся актуальными. «В общем, я за длинные волосы, но не непомерно длинные», — писал Д.И. Огицкий (Переписка Д.И. Огицкого — интернет-сайт). Профессор архимандрит Киприан (Керн) учил: «Умеренно подстриженные волосы, подровненная борода и в меру укороченные усы никак не могут уменьшить духовности священника и подать повод к упреку в щегольстве» (Архимандрит Киприан 1996: 92).

В современной России длинные волосы священников по-прежнему остаются их важным отличительным признаком. Однако, как кажется, споры вокруг них поутихли — настало время стабилизации. Иереям предоставлена бóльшая свобода в выборе своего головного убранства. Осведомленных мирян, как и раньше, волнует апостольская заповедь о запрещении «растить власы», и вопрос «почему священники носят длинные волосы» — весьма популярен на сайтах в Интернете, где предусмотрено общение пастырей с пасомыми. Ответы священников традиционны и опираются на противопоставление «мира» и «клира»[16]. История длинных волос продолжается.

[11] Прилюдные манипуляции священников с волосами во время богослужений чреваты их ошибочным толкованием со стороны прихожан. В 2000 году во время экспедиции в Гдовский район Псковской области мы были свидетелями следующей картины. На почитаемом месте Пещёрка шел молебен. Присутствующие на нем женщины сидели. В какой-то момент священник, продолжая стоять к прихожанкам спиной, решил поправить волосы: он снял резинку со своего «хвоста» и тряхнул головой. Эффект был удивительный: все женщины встали со своих мест и начали креститься, вероятно, полагая, что манипуляции с волосами указывают на какое-то важное место в богослужении. Спасибо Сергею Штыркову за то, что он в свое время обратил мое внимание на происходящее.
[12] Так, патриарх Никон покровительствовал «моде» на иноземные рясы и камилавки (головные уборы цилиндрической формы), что в среде оппозиционно настроенного духовенства расценивалось как попрание «отцы-преданного» «словенского» обычая ходить в однорядках и скуфьях (см. челобитную Никиты Пустосвята — Невоструев 1867: 284).
[13] Ср. с диаметрально противоположным представлением о приличии священников-консерваторов: «…приличие не дозволяет священнику стричь волосы на голове и брить бороду» (Певницкий 1885: 141).
[14] Подобное можно найти и в миссионерских письмах епископа Николая (ныне святителя Николая Сербского), который называл священников «офицерами» Царя Небесного, а их волосы — частью «униформы» (святитель Николай Сербский).
[15] Антиминс — плат, на котором можно совершать богослужение и который заменяет престол.
[16] Вот характерные примеры. Из ответа священника Михаила Воробьева (г. Вольск, Саратовская епархия): «В принципе эта новая традиция не противоречила мнению апостола Павла, указания которого касались главным образом мирян. Священство в силу самой своей природы должно быть выделено в среде верующего народа, в том числе и внешними средствами. В этом заключается общий культурологический принцип отличия сакрального от профанного». Из ответа архиепископа Викентия на вопросы уральцев в студии радиостанции Екатеринбургской епархии «Воскресение»: «Можно посмотреть на Священное Писание, где есть указание на то, что священнослужители, как и все христиане, «не от мира сего». И как еще одно отречение от благ современного мира, батюшки носят длинные волосы и бороду».

[1]  [2]