Православный взгляд на паломничество
[1] [2]
Такое отрывание от определённого окружения не обязательно означает, что надо оставить одно место и перейти на другое. Вопрос в том, чтобы смотреть новыми глазами, зрячими глазами на то, чего мы уже давным-давно не замечаем. Я помню одну старую женщину, действительно старую: ей было сто два года в момент нашего разговора с ней на эту тему. Она сказала мне, что живет в одной комнате уже двадцать лет, знает её настолько хорошо, что больше не замечает её, и она спросила: «Как мне немножко открыться к видению?». Я ответил: «Сделайтесь, во-первых, внимательны к тому, что вас окружает. Сядьте и осмотрите комнату так, как вы смотрели на неё, когда вошли в неё впервые». Это — тоже паломничество, путь из дрёмы в реальность, из слепоты в способность видеть.
Так что для русского человека паломничество предполагает различные элементы. Первый-то, что я упомянул, говоря об Аврааме: оторваться от того, что составляет моё привычное окружение, настолько привычное, что я его не замечаю больше, затем направиться к цели, которая стоит усилия и пути. Для кого-то это могут быть пирамиды, для кого-то — гробница преподобного Сергия Радонежского, ещё для кого-то — Иерусалим, что бы то ни было, что имеет значение, ради чего стоит потрудиться. И это тоже очень важный элемент паломничества — готовность на труд, на усилие.
Мне сейчас вспоминается женщина, которая подошла ко мне в Загорске[3] и спросила: «Вы священник?». Я ответил: «Да». — «Благословите мою дочь. Она отправляется обратно домой, а путь далёкий. Мы приехали к преподобному Сергию из Владивостока». Они проделали около 8000 миль, чтобы поклониться мощам преподобного Сергия, — оно того стоило.
Кроме того, важно понять, что у нас есть спутники. Одни направляются туда же, куда и мы, они паломники, устремлены к вечному, к абсолютному, они взыскуют вечного. Другие не имеют таких устремлений, и может быть, ваше предназначение — пробудить в них то качество, которое сделает их тоже паломниками. Случайный разговор, одно слово, удивление, что вполне разумный человек, мужчина или женщина, оказывается верующим, а им казалось, что верить в Бога может только полный невежа или глупец. Всякое может случиться. Я помню разговор, который у меня произошёл опять-таки в Москве, на ступеньках гостиницы. Я вышел в своём обычном виде, то есть в рясе, ко мне подошёл офицер и сказал: «Вы, видимо, верующий?». — «Да», — ответил я. «А я вот неверующий. Покажите мне своего бога на ладошке, чтобы я мог поверить!». А когда он протянул руку, я увидел у него обручальное кольцо. Я сказал: «О, вы женаты?». — «Да». — «И дети есть?». — «Да». — «И вы их любите, и жену любите?». — «О, да!». И тут я сказал: «Вы лжёте!». Он возразил: «То есть как?». — «А вот так! Покажите мне свою любовь на ладони, и я поверю вам, а иначе — нет». — «Но я могу вам доказать! Я работаю на них». — «Это может быть просто общественное давление». — «Я жене цветы дарю!». — «Вы, может быть, просто её боитесь!». — «Я детей воспитываю, даю им образование!». — «Вы обязаны это делать, иначе государство вмешается. Покажите мне свою любовь, тогда я, возможно, поверю». И тут он сказал: «Я никогда не думал в таком плане, спасибо! До свидания». Это было событие во время паломничества. Я мог бы отреагировать по-другому. Я мог бы посмотреть на него и подумать: о, это офицер Красной армии, он может представлять для меня опасность. Мне следует поостеречься, потому что если он обвинит меня в том, что я занимался религиозной пропагандой на ступенях гостиницы, у меня могут быть неприятности, — и промолчать или ответить общими словами: мол, да, я верующий... Нет, это был благоприятный случай, и это и есть паломничество.
Думаю, мне пора остановиться и замолчать. Я знаю, что говорил довольно несвязно, но, может быть, что-то из моих мыслей пригодится вам, когда вы отправитесь в паломничество и попробуете рассматривать каждого своего спутника не просто как члена той же группы, но как того, кто предпринял не только путешествие из Лондона куда то, но и путь от земли к Небу. Где он находится? Далеко ли он дошёл? В чём вы можете ему содействовать или что сами можете воспринять от него, от неё?
Ответы на вопросы
— Так ли важно посетить то или другое место? В конце концов, святость, духовность или просто вдохновение не могут быть ограничены пространством...
— Я начну с утверждения не специфически православного. По моему мнению, Чарльз Уильямс[4] совершенно прав, когда говорит о «соприсущности» вещей или событий. Всё, что случилось на данном клочке земли, каким-то образом остаётся там, всё страдание, вся радость, вся любовь и ненависть, вся кровь и вся святость оказывают влияние на то место, где проявлялись. Возможно, вы скажете, что это очень русский подход, но Чарльз Уильямс не был русским. Я страстно в этом убеждён, и поэтому я верю, что место, где человек жил и прожил целую жизнь, посвящённую Богу, посвящённую тому, чтобы освободить себя от всего, что недостойно Бога и человека, непременно хранит воздействие его присутствия. Соответственно, существуют и места, отмеченные чем-то зловещим.
Помню, в юности мы шли группой сверстников в пеший поход на юге Франции. Был яркий день, мы шли по горам с радостью и душевным подъёмом. Дошли до одного места, там был просто большой камень, — и внезапно почувствовали ужас, нас просто физически пробрал мороз. Позднее мы узнали, что на этом месте было совершено злодейское убийство, и это место было отягощено ужасом, страданием, горем и болью, всем злом, которое там случилось. Такие места встречаются.
Я не знаю, верит ли кто из вас в привидения, но я просто из собственного опыта знаю кое-что об этом. Несколько лет назад меня попросили освятить имение, где одна из комнат приводила всех в ужас, там никто не мог ночевать, и многие встречали в доме женщину, одетую в серое платье покроя XVIII века, которой тоже все пугались. Пред молитвой я обратился к владельцам имения и ко всем собравшимся и сказал: «Видите ли, это место отягощено всем, что на нём произошло с самого начала земли. Мы будем молиться о том, чтобы это место было очищено, чтобы оно обновилось. Но одного я не сделаю, как бы вы к этому ни отнеслись: я не стану просить, чтобы пропащая душа была отправлена во тьму внешнюю. Вы должны твёрдо решиться, если это существо не может найти покоя в Божией вечности, на то, чтобы оказать ей гостеприимство и впредь, сколько придётся». Не могу сказать, что присутствующие встретили эти слова с воодушевлением, но согласились, и мы стали молиться о всех тех, кто когда-либо жил там, о упокоении их душ, об очищении этого места от зла и страдания, случившихся там, чтобы это место было освящено, то есть чтобы мы его приняли и принесли Богу как бы в собственность. Потом мы стали обходить все помещения. И я помню (конечно, вы можете сказать, что я не только русский, но слегка тронутый), но я помню, мы шли по коридору в нижнем этаже, я посмотрел направо и увидел в буфетной ту самую женщину. Я сказал: «Стой!», подошёл к ней и сказал: «Я сейчас дам тебе Божие благословение, иди с миром». Я её благословил, и она больше никогда не появилась в этом месте, и комната перестала пугать людей.
Конечно, я могу говорить только от своего лица. Я говорю вам о собственном опыте, но мы очень глубоко осознаём значение материи. Если подумать о человеческом теле, знаете, когда мы чувствуем себя хорошо, мы склонны ощущать себя духовным существом, временно поселившимся в теле: конечно, тело когда-то отпадёт, но я ведь дух. Когда приходит болезнь или приближается старость, или нам грозит смерть или страдания, мы обнаруживаем, что наше тело — это и есть я. Вы не говорите врачу: «Мое тело больно», вы говорите: «Я болен». Это очень поразило меня, когда я впервые попал в больницу в качестве студента-медика. Реакция больного: это моё тело, оно болеет, страдает, мне страшно за него; ты знаешь больше, чем я, сделай что-нибудь, потому что это я. А если подумать о жизни человека — что в нашем уме, в нашем сердце, в нашей душе не дошло до нас посредством нашего тела? Вера от слышания, а слышание от слова Божия (Рим 10:17). Нам нужно слышать, нам нужно видеть, вся любовь, которую мы получаем с младенчества на руках матери и на протяжении всей жизни во всех её формах и богатстве, доходит до нас через тело; все страхи, все надежды, все радости, все огорчения обнимают и тело. Так что мы не можем рассматривать тело как, скажем, просто старый халат, который в какой-то момент можно сбросить, а наша душа воспарит к небесам. Тело содействовало нам в добре и зле, и когда кто-то прожил святую жизнь, отдался всецело, телом и душой, Богу, подвизался телом и умом, и волей, и сердцем, его тело как бы пронизано тем, что происходило с телом и душой в их целостности. Так что если посещаешь места, где находятся мощи или какие-либо священные предметы, для нас это очень просто и естественно: это материя, а материя — не просто инертное вещество. Мне кажется, христианство — единственный последовательный и серьёзный материализм, потому что мы верим в вечную судьбу и призвание материи, мы верим в то, как посредством материи — воды Крещения, масла Миропомазания, хлеба и вина, ставших Телом и Кровью Христовыми — Бог достигает до нас. Мы верим, что всё было сотворено таким, что общается с Богом различным образом, не так, как мы, но как-то общается. Так что места и мощи и освящённые предметы, то есть такие, которые освящены и принесены Богу как Его собственность, имеют для нас значение.
— Правильно ли я понял, что Вы считаете, будто в путешествие, в паломничество надо отправляться как бы спонтанно, без всякой подготовки, ничего не предвкушая, не ожидая, не «настраиваясь»?
— Нет. Если мы не готовимся, мы можем пропустить что то, что нам важно увидеть. Но важно вот что: надо подготовиться — и почти забыть про подготовку, чтобы дать нашему подсознанию возможность привлечь наше внимание к тому, что есть, а не следовать Бедекеру[5] или тому путеводителю, которым вы пользовались. Знаете, следует готовиться к любому событию в жизни, но в то же время не жить в будущем, которого ещё нет, и не держаться за прошлое, которое ушло. Подготовка должна вспахать почву и приготовить вас принять семя. Она подобна настройке музыкального инструмента. Настройка сама по себе не интересна, она не важна, если на инструменте ничего не будет сыграно, но если не настроить инструмент, вряд ли зазвучат Бетховен или Бах. Так что важно и то и другое.
Знаете, в писаниях Уильяма Джеймса[6] есть место, где он говорит: невозможно одновременно сидеть на подоконнике и видеть, как идёшь по саду. Вы должны уметь сидеть на подоконнике, смотреть в сад и строить планы. Но это ещё не прогулка. Потом вы спрыгиваете с подоконника, выходите в сад, и тут вы можете обнаружить многое, чего совершенно не замечали, сидя на подоконнике. Вы видели общий план, и внезапно замечаете цветок или бабочку, или густую траву, или ещё что то, и всё это так прекрасно и гораздо значительнее, чем прежде полученное общее представление о том, как разбит сад. Важно и то, и другое, но действительно важно — научиться жить в настоящий миг: вы сидите на окне, вы весь тут, и однако предвкушаете то, что впереди.
Мы в большой степени не умеем жить в настоящем. Мы постоянно перебираем прошлое или воображаем себя уже в будущем. Прошлое мы перебираем избирательно, потому что не любим вспоминать дурное, а в будущем мы всегда герои событий. Только в настоящем можно найти очень тонкое равновесие между тем, каковы вы, со всеми изъянами, и тем, что может произойти с вами.
Я обнаружил значение настоящего момента при условиях, которые в тот миг не оценил, но научился ценить позднее. Во время немецкой оккупации я был во французском Сопротивлении и меня задержали в метро. В тот миг я осознал, что у меня нет ни будущего, ни прошлого: своё реальное прошлое я буду отрицать, потому что оно грозит опасностью слишком многим людям; а о будущем я не имел никакого понятия, потому что не мог знать, что случится со мной в ближайшие минуты. И внезапно я ощутил всё напряжение настоящего момента, потому что в нём был весь я — со своим прошлым, но собранным, знаете, словно не взорвавшийся атом, всё тут, всё, что я испытал, пережил, чем был, готовое взорваться так или иначе. И оно взорвалось, потому что я благополучно ушёл.
— Вы советуете быть внимательным на пути. Не помешает ли это помнить о конечной цели?
— Когда я был мальчиком, у меня был осёл, и если бы ему дать волю, этот осёл никогда не дошёл бы ни до какой цели, потому что справа и слева от дорожки можно было щипать такую прекрасную траву! Мне кажется, когда апостол Павел советует воздерживаться от того или другого, помимо того, что есть вещи, которые могут повредить нам как людям, в нашей человечности, помимо этого мы никогда не достигнем цели, если хотим сощипать всю траву справа, поворачиваемся пощипать налево, замечаем, что справа выросло ещё что-то и снова щиплем, и нам никогда не достанет времени. Потребуются тысячи лет, чтобы сощипать всё по пути в Иерусалим. Так что есть смысл в том, чтобы быть готовым отвергнуть очень привлекательные вещи справа и слева, потому что впереди есть цель, которой надо достичь.
С другой стороны, есть вещи определённо вредоносные. Не думаю, что сколько-то здравый человек перед посещением концерта станет наедаться до отвала и напиваться вином, потому что после этого он впадёт в полудрёму и не воспримет музыку. То же самое относится к паломничеству. Если мы позволим себе погрузиться во все соблазны, какие могут нам встретиться, если позволим им взять верх над нами, мы не сможем свободно путешествовать и ясно воспринимать то, что встречаем на пути.
[3] Ныне Сергиев Посад.
[4] Уильямс, Чарльз (1886—1945), англ. поэт, прозаик, богослов. Т. С. Элиот писал, что романы Ч. Уильямса «исследуют сакральные взаимосвязи между материальным и духовным миром и пути, посредством которых обладание даже духовной властью способствует развращению духа».
[5] Путеводитель; справочное издание для путешественников (по имени составителя наиболее распространённых немецких изданий такого рода).
[6] Уильям Джеймс (1842—1910) — американский философ и психолог.
[1] [2]
Опубликовано: 19/09/2010