Не развивая душевное —
духовное не разовьешь
Беседа с иеромонахом Петром (Василенко)
[1] [2]
— А в какой?
— Душевное содержалось в традиции взаимоотношений. И, конечно, в ремеслах. То искусство, которое мы сейчас знаем как музейное — ткачество, резьба, архитектура народная, — оно же было живое. И, наверное, далеко не безразлично для развития духовности, какова она была тогда, эта душевность. Помните, у Лескова в рассказе «На краю света» описывается ситуация, когда в буран попадает монах, а его спутник, крещеный якут (или чукча?), съедает святые дары, выпивает елей и миро, а потом бросает несчастного миссионера на произвол судьбы. Вот она — неразвитая душевность! А не развивая душевное — духовное не разовьешь.
— В прежние времена душевность по-другому формировалась?
— Конечно. И она была в чем-то как наша наука. Ведь наука теперешняя — нужна ли она нам? Я думаю, нужна. Потому что у нас очень много искушений неверия. И наука должна быть победой, преодолением этого искушения, а не самим искушением. А у них-то, тогда? У них ведь было другое. В той же Тверской области, Тверской губернии, — 1400 видов почв. И каким же надо было быть академиком, чтобы знать: вот на этой почве растет только лен, а на той почве после капусты надо обязательно сеять рожь (и никак не наоборот), а после ржи — горох. На этой же почве вообще, кроме репы, ничего никогда не вырастет. И ведь все это люди прекрасно знали. Что вот этот клин я могу пахать плугом, а это я могу только сохой, потому что на пять сантиметров поглубже плугом вспашешь — и земля на 400 лет станет бесплодной. Так это разве не наука? Еще какая наука! И вот эта душевность наших предков, конечно, была благороднее, она была очень наша, она имела непосредственный выход духовный, потому что человек, сеющий хлеб и чающий урожая, постоянно связан молитвенно с Богом, от которого ниспосылается и дождь, и солнце, и урожай, и голод. И поэтому там любое душевное движение было напрямую связано с Богом, с жизнью. Тогда все непосредственно имело выход на эти вот грани жизни и смерти.
— А сейчас?
— А сейчас наша наука или искусство в большинстве как будто мало связаны с духовными сферами. Но ведь искусство — это гармония, а гармония — это Бог. Наука — это ведение, а ведение — это Бог. И вот таким образом, уже опосредованно, это все равно связано с Богом. А если христианин занимается искусством, наукой или их потреблением, как теперь выражаются, то он обязан тем более уметь вот это Божье вычленить, его подчеркнуть как-то. Если, например, человек — энтомолог, он может просто ловить бабочек и описывать их одну за другой. А может изучать всю эту гармонию необыкновенную, изучать чудо жизни каждой бабочки. И ведь действительно невероятные вещи открываются!
— Мне кажется, что человек, попав в ваш музей бабочек, увидев их, может уже не сомневаться в существовании Бога.
— Да. Или в музей минералогический. Будет то же самое.
Ведущие предметы и классическое ядро
— Батюшка, какие предметы вы считаете самыми необходимыми?
— Понятно, что самыми важными для формирования личности являются предметы гуманитарные — литература (или, как ее называли в старину, изящная словесность) и история. Причем история вовсе не обязательно, как сейчас многие считают, только отечественная. Хотя наша история, конечно, важна, она суперважна, Но мы, знаете, читаем и античную историю. Просто зачитываемся ею, античными авторами: это же что-то необыкновенное! Я тут так полюбил «Илиаду» — передать не могу!
— Вы смогли дочитать список кораблей до конца? У Мандельштама есть такие строчки: «Бессонница, Гомер, тугие паруса. / Я список кораблей прочел до середины…»
— Есть две версии — 1185 и 1192 корабля.
— Так что и до середины не каждый дойдет.
— Да. Так вот, для нас, как для русских людей (да, наверное, и для любого человека), — русская литература прежде всего. Ведь русский человек — это всечеловек , такая была еще в XIX веке формулировка. Поэтому и русская литература — это вселитература, там есть законы всей жизни для любой нации, для любой эпохи. И само собой подразумевается, что русская литература должна изучаться у нас в первую очередь. Но, например, я считаю, что крайне важно изучать и античную литературу. Ведь Господь дал нам греческую литературу для подготовки к принятию Евангелия. И какое поразительное совпадение с евангельскими истинами практически во всей древней литературе! У Плутарха, например, его Артаксеркс говорит: «Не царское дело — брать, царское дело — давать». Как это сродни евангельскому духу! Кстати, литературный музей у нас здесь появился благодаря моей поездке в Швейцарию. А еще есть китайско-японская комната и кабинет эстампов с большой коллекцией гравюр и офортов. У нас Репин есть, Шишкина хороший офорт. Работы великолепного художника Верейского.
— Итак, литературу и историю вы считаете ведущими, самыми главными предметами. А еще какие?
— За 13 лет существования нашей школы я убедился (и это убеждение все более глубоко въедается в мою плоть и кровь) в том, что для школы такого, как у нас, направления — культурно ориентированного, интеллектуального, — архиважна классическая составляющая. И не только потому, что это наилучшая подготовка к научной деятельности: ведь 2600 лет формировалась, оттачивалась эта методика, или, если говорить по-современному, технология, и никто никогда не смог изобрести ничего подобного по эффективности. Но и потому, что на классической системе образования ум оттачивается так, как ни на какой другой, и потому, что она и в нравственном отношении содержит мощный созидающий потенциал. И сами элементы классического образования настолько содержательны, настолько глубоки, что уже имеют и огромную самостоятельную ценность.
— А что входит в это понятие — классическая составляющая? Сегодня уже мало кто знает, что это такое — классическая система образования.
— Было два основных типа классического образования: западноевропейский — это древнегреческий, латынь и математика и русский — когда к этим трем предметам добавляется еще и богословие. Русское классическое образование не знало секулярного варианта, укоренившегося в Европе с достаточно давних времен, хотя была немецкая классическая школа, название которой переводится как «врата Небесные», которая существовала с XIII века и, по-моему, существует по сей день, где присутствовал и богословский элемент.
— Расскажите подробнее о той модели классического образования, которую вы пытаетесь применить в вашей гимназии.
— Я должен честно признаться: богословие в нашей модели образования тоже не является ее ядром, хотя и является неотъемлемой частью системы. У нас те же три основных элемента, а четвертый, богословский, элемент количественно не нормирован (как и сколько должен преподаваться). Но нам важно, чтобы люди были нравственные и религиозные. Эти три главных предмета классической системы всегда преподавались как ее ядро, с огромным преобладанием над другими предметами. И, скажем, существовал принцип концентрации, обязательный как для европейской, так и для русской классической гимназии. Принцип, который, к сожалению, у нас в гимназии полностью реализовать пока не получается. По классической программе у нас обучается 10–15 % всех учащихся.
Суть принципа концентрации в том, что три главных предмета должны занимать не менее 50% всего учебного времени, сколько бы всего его ни было. То есть греческий, латынь и математика должны распределяться в пропорции 20, 20 и 10%. Богословие тоже обязательно должно присутствовать, но в произвольном количестве. Итак, 20% греческого, 20% латыни, 10% математики, причем мощной математики. При этом математики, преподаваемой исторически. Например, если это теорема Пифагора, то она должна даваться не так, как подается в учебниках, а так, как сам Пифагор ее сформулировал.
— Вам удается это процентное соотношение соблюдать?
— Нет, конечно. И это одно из самых больших наших внутренних страданий. Не удается! Потому что в этом случае нам для них, для «классиков» наших, нужно просто отдельную школу создавать. И нужно из-за этих 15 человек держать полный комплект всех преподавателей, потому что иначе ни в какое, общее для всей нашей гимназии, расписание они вписываться не будут. Впрочем, в этом учебном году мы идем на то, чтобы два класса перевести все же на эту систему.
— Наверное, в такой, в полном смысле слова классической, гимназии могут обучаться далеко не все дети?
— А это никогда не было возможно, чтобы все дети могли учиться в классической гимназии. Конечно, такая гимназия не для всех, но для самых развитых, самых тонких душ. И это совсем не элитарность, а, скорее, некое подобие сословности. Ведь не потому крестьянин был крестьянином, что он глупее помещика, а потому, что он к этому своему сословию принадлежал. Невозможность воплотить классическую систему с ее принципом концентрации и является основной причиной того, что настоящих классических гимназий у нас сейчас нет. Нет их нигде и ни у кого: самые лучшие в России классические гимназии реализуют обычное дополнительное образование, то есть ко всем остальным предметам там добавляются четыре урока греческого и четыре урока латыни в неделю. И все.
— А у вас?
— У «классиков» наших по шесть часов в неделю того и другого как минимум. Для большинства тоже есть латынь, но это как у музыкантов «общее фортепиано», так и у большинства наших детей только «общая латынь», так скажем. Самые основы.
— А новые европейские языки какие у вас?
— У нас преподаются три новых языка: английский, немецкий, французский, и все учащиеся выбирают любые два из этих трех.
— Церковнославянский в вашей гимназии тоже есть, конечно?
— Церковнославянский у нас дается только как чтение на церковно-славянском, потому что грамматика довольно сложна и, в общем-то, не особенно нужна.
— Не актуальна.
— Вот-вот, не актуальна. Грамматика нужна для тех, кто будет писать акафисты.
— Ну, а кто будет писать акафисты, тот будет в состоянии освоить грамматику церковнославянского самостоятельно, ведь так?
— Верно. А читают наши ученики все неплохо, и понимают неплохо.
[1] [2]
Опубликовано: 31/10/2008